Я: «Черт возьми! Вы правы».
Она: «А такие глаголы как „писать“, „переспать“ или „перепихнуться“ – все начинаются с буквы „п“. Что это – мужской шовинизм»?
Меня прервал его рев:
– Я же сказал – опусти банальности!
– Это не банальность. Она сделала важное открытие. Вот послушайте.
Она: «Ведь женщины тоже отправляют естественные надобности, тоже мочатся. Но они вынуждены говорить, что писают – только из-за того, что на эту букву начинается „пенис“. А если бы они говорили, что „висают“? От слова „вагина“ или „влагалище“. Типичный мужской шовинизм, да?»
И снова Вульф среагировал совершенно не так, как я ожидал. Нет, пожалуй, никогда мне не суждено узнать его так хорошо, как мне порой кажется, что я его знаю. Я, конечно, знал, как он относится к проблеме мужского шовинизма, но вот, что он так воспримет мою шпильку, при его-то отношении к словам…
– Пожалуй, – только и сказал он.
– Разумеется, – поддакнул я. – Чего еще ждать от этих суфражисток.
Вульф перевернул руку ладонью вверх.
– Это обычный стадный синдром. Выкрутасы. Попытка сопротивления преобладанию мужского начала в разговорной речи. Но внесла ли эта женщина хоть какой-то вклад в лингвистику? Если да, то вся история матриархата об этом умалчивает, да и вообще ни одна жен…
Оборвав себя на полуслове, он отодвинул кресло назад, одним рывком встал, протопал к книжным полкам, взял нужную книгу и вернулся. Пока его туша принимала привычное сидячее положение, мой орлиный взор определил, что Вульф прихватил с собой «Историю бракосочетания» Вестермака. Как-то раз, давным-давно, я уделил ей минут десять от нечего делать, но понял, что смогу без нее прожить. Когда Вульф открыл книгу, я спросил:
– Сказать нашим Пинкертонам, чтобы сегодня не приходили, поскольку расследование перешло в сферу лингвистики, или они вам понадобятся, чтобы рыться в словарях? Для воплощения стадного синдрома.
Он ожег меня свирепым взглядом, потом посмотрел на книгу, швырнул ее на стол и сказал:
– Хорошо, продолжай, но излагай только существенное. Никакого фиглярства.
Что ж, я изложил. Когда я закончил, а он, как обычно, спросил, как я могу прокомментировать эту беседу, я ответил:
– О повышении жалованья на сей раз просить не стану – похвастать явно нечем. Во-первых, я сомневаюсь, что она скрыла от меня что-нибудь важное. Во-вторых, хотя она была бы только рада подложить бомбу Браунингу, чтобы он откинул копыта, она бы не рискнула провести целый день со мной. Она не такая. В-третьих, теперь мы уж точно знаем, что Кеннет Мир и впрямь шастал с окровавленными руками, так что хоть эту загадку удалось разрешить.
– Этого мало, чтобы оправдать вашу возмутительную трапезу, – проворчал Вульф и потянулся к книге.
Фриц отбыл, чтобы провести ночь, день и следующую ночь так, как посчитал нужным, поэтому я, прежде чем подняться к себе и переодеться (Лили Роуэн пригласила меня на дружескую вечеринку в бар «Фламинго»), принес Вульфу бутылку пива – пусть потешится, ломая голову над этимологией.
Поскольку по воскресеньям Вульф не соблюдает обычая ежедневно копаться с орхидеями с девяти до одиннадцати утра, то в десять утра, когда собралась наша свора ищеек, он сидел в кабинете. Пожалуй, за всю историю наших отношений у нас не было столь никчемного и пустого времяпрепровождения, как в те два часа. Вульф решил, что будет лучше, если они подробно расскажут обо всех, с кем говорили, лелея хилую надежду выловить хоть какой-то намек на проблеск во мраке.
Нет. Ничего.
Если вам наскучило и захотелось оставить чтение, то я вас не виню – мы и впрямь, похоже, уперлись в стенку. Что ж, для экономии вашего времени я, пожалуй, опущу некоторые скучные подробности и в том числе эту двухчасовую встречу – за исключением некоторых мелочей. Орри заявил, что секретарши у Денниса Коупса нет, а девица из стенографического бюро, которая вела некоторые его дела, оказалась упрямой стервой и отказалась отвечать. Закончил Орри так: «Арчи, конечно, пять минут спустя уже добился бы, чтобы она держала его за руку». Орри все время кажется, что он мог бы занять мое место. Должен признать, что есть один нюанс в сыскном деле, в котором он более сведущ, чем я, но Орри об этом не догадывается, поэтому и называть этот нюанс я не стану. Кончилось дело тем, что Вульф велел всей троице назавтра снова отправляться в КВС и попытаться покопать дальше. Вульф исходил из того, что кто-то же должен хоть что-то знать – вполне логично, кстати говоря.
Единственный, за всю субботу достойный упоминания случай произошел на наших с Лили Роуэн глазах на стадионе «Шеа», где «Метсы» обыграли «Кардиналов» со счетом 7:3.
В понедельник, в десять утра, я отправил в КВС посыльного с белой картонкой, адресованной мисс Хелен Лугос. В картонке был упакован свежесрезанный букетик броутонии сангвинеа. Вульф лично выбирал орхидеи и даже не позволил мне срезать их. Я отыгрался, отпечатав сопроводительную карточку. В половине двенадцатого я решил, что она, должно быть, уже получила их, и позвонил. Ответила женщина, которая сказала мне, что мисс Лугос занята, но я могу оставить для нее послание. Когда вы имеете дело с вице-президентом, особенно с таким, который собирается стать президентом, поскольку второго кандидата ухлопали, даже до его секретарши бывает сложно дозвониться. Я подумал, что столь занятая особа могла еще и не увидеть наши цветы, и решил, что перезвоню после обеда.
Шел уже пятый час и Вульф возился в оранжерее, когда мне наконец удалось дозвониться.
– Спасибо за прекрасные цветы, – заявила она без обиняков. Не тепло и не холодно, просто вежливо.
– Пожалуйста. Замысел принадлежит мне, отбирал их мистер Вульф, а упаковывали мы с ним вместе. Считайте, что это попытка подкупа. Мистер Вульф полагает, что я разбираюсь в женщинах лучше, чем он, и хочет, чтобы я побеседовал с вами. Мне не кажется, что наша контора – лучшее место для встречи, ведь это то же самое, что пригласить вас, скажем… к окружному прокурору. Я мог бы приехать к вам, или мы могли бы встретиться в любом удобном для вас месте, или поужинать вдвоем в уютном кабинетике с розовыми стенами в ресторане «Рустерман». Как насчет сегодняшнего вечера? Принято считать, что женщинам нравится розовый цвет, как вам, без сомнения, известно. Я буду продолжать говорить, чтобы дать вам время поразмыслить над моим предложением; не думаю, что положительный ответ уже готов сорваться с кончика вашего языка.
– Он вообще не готов сорваться. Благодарю вас, но нет!
– Значит, розовые стены отменяются. У вас есть встречное предложение?
– У меня есть вопрос. Это миссис Оделл поручила вам поговорить со мной?
– Миссис Оделл ничего мне не поручала. Она подрядила Ниро Вульфа выполнить эту работу и попросила сотрудников КВС, начиная с мистера Эбботта и ниже, посодействовать ему. Вам это известно. Мы бы не хотели причинять хоть кому-либо неудобства. В данном случае – вам.
– Но миссис Оделл наняла Ниро Вульфа, а не вас.
– Я работаю у него.
– Я знаю. А я работаю у мистера Браунинга. Когда он хочет с кем-нибудь поговорить, он предпочитает вести беседу сам, а не через меня. Если мистер Вульф хочет поговорить со мной лично, то я не возражаю. В его конторе, разумеется. Когда мне лучше, прийти?
Смысла упираться не было. Я ответил сразу:
– Сегодня, в шесть вечера. Через полтора часа.
– Хорошо, я буду, – коротко ответила она и положила трубку.
Я прогулялся на кухню, налил себе стакан молока и сказал Фрицу:
– Со мной кончено. Я готов. Я лишился своей работы. Я теперь – бывший. Отработанный шлак.
Фриц стоял над большим столом и колдовал над утенком.
– Будет тебе, Арчи, – сказал он. – Он, конечно, рассказал мне про диету этой вульгарной женщины, когда я принес ему завтрак, но ведь пообедал-то ты по-человечески. Что еще могло случиться?
– Дело в другой женщине. Она плюет на меня вот в эту самую минуту. И только что оплевала по телефону.
– Значит, с ней кончено, а не с тобой. Ты не с той стороны подходишь. Переверни все наоборот.
– Черт побери! – Я уставился на него, словно видел впервые. – Ты рассуждаешь прямо как гуру.
Трудно было предсказать, что выкинул бы Вульф, если бы, спустившись в шесть часов из оранжереи, увидел в красном кожаном кресле незваную даму; поэтому, покончив с молоком, я взбежал вверх на три этажа, прошагал по проходам вдоль разукрашенных во все цвета радуги скамей с орхидеями, миновав последовательно комнаты с прохладным, умеренным и жарким климатом, распахнул дверь в питомник. Вульф и Теодор склонились над горшочками, наклеивая этикетки. Остановившись в нескольких шагах, я произнес:
– Это вовсе не нарушение правил. Дело не терпит отлагательства. Мы выкинули на ветер орхидеи стоимостью сорок долларов.
