Мы кружили по улицам, пока я не убедился, что за нами нет хвоста, потом вылезли из такси на Мэдисон-авеню и пересели в другое. Возле проспекта Колумба я приказал шоферу вернуться на один квартал назад, расплатился, ввел миссис Еджер в аптеку на углу, вошел в телефонную будку и позвонил миссис Перес. Узнав, все ли спокойно, я вывел вдову на улицу.
— С кем вы разговаривали? — спросила она.
— С матерью убитой девушки.
Мы вошли в цокольный этаж. Здесь никого не было. Подойдя к лифту, я достал ключ и открыл дверь.
Не будучи психологом, я не знаю, как пожилая вдова с двойным подбородком должна реагировать на «гнездилище разврата», которое оборудовал ее покойный супруг. Когда я включил свет, миссис Еджер сделала два шага вперед и остановилась.
— Извините меня, — сказала она.
— Извиняю. Забудьте об этом.
— Здесь нет ванны?
Я с трудом поверил своим ушам.
— Есть, в дальнем конце. А здесь кухня. Вон та золотая панель — дверь, — я махнул рукой. — А вот тут занавеска и за ней ящики.
Разговор на этом закончился, но инспекция продолжалась, и заняла она больше получаса. Сначала вдова осмотрела картинки, одну за другой, потом стала молча открывать ящики, но ничего оттуда не взяла. Напоследок она заглянула в ванную, взяла свою сумку и спросила:
— Вы верите, что Джулия Макджи ходила сюда писать под диктовку?
— Нет, а вы?
— И я тоже. Где мать убитой девушки? Я хочу поговорить с ней.
— Лучше не сейчас. У нее горе. Когда-нибудь еще.
Я не слышал звонка у входа. Видимо, потому что мы как раз ехали в лифте. Пройдя половину холла, мы увидели миссис Перес, которая открывала дверь.
Сержант Пэрли Стеббинс остановился как вкопанный, когда заметил нас. Мне здорово повезло, что его еще не было в холле, когда мы выходили из лифта.
— Вы? — спросил он, переступая порог. — И миссис Еджер?
— Мы как раз собирались уходить, — сказал я. — Заглянули вот поговорить с миссис Перес.
— О чем?
— О ее дочери. Вы знаете, что миссис Еджер наняла мистера Вульфа расследовать убийство ее мужа. Когда она прочла в газете, что убита девушка по имени Мария Перес и что ее тело было перенесено в другое место, как и тело мистера Еджера, мадам решила, что между двумя убийствами может быть связь. Мистер Вульф счел это возможным. Я тоже. Может быть, Мария видела убийцу мистера Еджера из окна или с улицы, и мистер Вульф посчитал, что нам не повредит заглянуть сюда. Миссис Еджер тоже захотела пойти.
Говоря это, я понимал, что версия никуда не годится. К тому же на вопрос, о чем мы говорили с миссис Перес, Арчи Гудвин должен был бы ответить, что речь шла о погоде, и Стеббинс это знал. Я никогда не оправдывался перед ним и не давал витиеватых объяснений, но сейчас мне пришлось сделать это ради миссис Еджер и миссис Перес.
Однако на поверку версия оказалась не такой уж плохой, а миссис Еджер не могла бы держаться лучше даже после часовой репетиции. Она протянула миссис Перес руку и сказала как раз тем тоном, каким надо:
— Спасибо, миссис Перес. Мы обе потеряли близких людей. Мне пора идти. Я не хотела отнимать у вас столько времени. Позвоню вам позже, мистер Гудвин, или вы позвоните мне.
Дверь была открыта, и вдова вышла. Я чуть не расцеловал ее в оба подбородка.
Стеббинс разглядывал меня так, словно намеревался поколотить, но это было нормальным явлением.
— О чем вы говорили с миссис Перес и что она вам рассказала? — спросил он грубо, что тоже считалось в порядке вещей. Так уж мы с Вульфом на него действуем.
— А вы как думаете? Я пытался выяснить, не видала ли Мария, как убийца опускал в яму труп Еджера, а что касается ее ответа, то вот миссис Перес. Спрашивайте ее.
— Я спросил вас.
— А я, хоть ничего миссис Перес и не должен, все же предоставляю ей самой решать, что говорить для протокола. Мы с миссис Еджер — простые смертные, а вы — полицейские.
— Я рассказала ему одну только правду, — подала голос миссис Перес. — Если б моя дочь что-то такое видела, она бы мне сказала.
— Она была дома весь вечер?
— Да, приходили две ее подружки, и они вместе смотрели телевизор.
— Во сколько пришли подруги?
— Около восьми часов.
— А когда ушли?
— Тотчас после одиннадцати. После того, как кончилась воскресная программа.
— Ваша дочь провожала их?
— Нет.
— Она выходила из дому в тот вечер?
— Нет.
— Вы уверены?
Она кивнула.
— Уверена. Мы всегда знали, где она.
— Вчера вы этого не знали. А между тем в воскресенье ночью она могла в любое время выйти в переднюю и посмотреть в окно, не так ли?
— А зачем ей это делать?
— Не знаю. Но все же она могла, — Стеббинс обернулся. — Ладно, Гудвин, я подвезу вас к центру города. Расскажете все инспектору.
— Что я ему расскажу?
— Слушайте, вы, в понедельник вы начали наводить справки о погибшем за два часа до того, как было найдено его тело. Когда инспектор пришел к Вульфу, там была и вдовушка. Инспектору, как обычно, навешали лапши на уши. Вдова наняла Вульфа, чтобы расследовать убийство ее мужа, что не противоречит закону, но идет вразрез с практикой нью-йоркского полицейского управления. А когда я пришел, чтобы расследовать совершенно другое убийство, вы, черт побери, уже тут как тут вместе с вдовушкой! В доме, где жила убитая девушка. Словом, вы едете со мной в центр или я задержу вас как важного свидетеля.
— Я арестован?
— Нет. Я сказал «или».
— Приятно иметь право выбора, — я вытащил монетку в 25 центов, подбросил и поймал. — Прекрасно, я выиграл. Поехали.
Шесть часов спустя, в половине второго ночи, я сидел в кухне и читал «Таймс», которую купил, возвращаясь из конторы окружного прокурора. Я был едва жив. Час в обществе Кремера и еще четыре — в компании двух помощников окружного прокурора совершенно измотали меня.
Из всех допросов, которым я подвергался в жизни, этот оказался самым тяжелым. Трудно ответить на тысячу вопросов, которые задают специалисты своего дела, особенно когда ты знаешь, что, во-первых, должен воздвигнуть глухую стену между фактами, которые им известны, и другими — теми, о коих они пока не подозревают, во-вторых, делаешь заявления, способные повлечь за собой слишком большую ответственность, и, в-третьих, — когда один неверный шаг может выдать тебя с головой.
За все время допроса я получил всего одну десятиминутную передышку, когда заявил, что они могут запереть меня до утра, если мне будет отказано в праве позвонить по телефону.
Связавшись с Вульфом, я доложил о непредвиденной встрече со Стеббинсом и пожаловался на представителей властей, которые, как обычно, думают, будто я скрываю от них информацию. Вульф ответил, что ему уже все известно из разговора с миссис Еджер, и спросил, сказать ли Фрицу, чтобы оставил мне кое-какой горячей снеди. Я отказался, сославшись на диету. В конце концов меня отпустили без четверти час, и когда я добрался до дома, на моем столе не оказалось никаких записок.
Поскольку все задания были выполнены, я не стал заводить будильник и продрал глаза только в 9.38 утра. Собрав всю свою волю, я встал с кровати. В 10.56 я покончил с кофе, поблагодарил Фрица за яичницу с ветчиной, прошел в кабинет и начал распечатывать письма. Раздался шум лифта, и появился Вульф. Пожелав мне доброго утра, он уселся за стол и спросил:
— Долго они тебя мурыжили?
— Всего три часа после того, как я позвонил.
— Несладко же тебе пришлось.
— Были трудности. Я отказался подписать протокол.
— Мудро поступил, одобряю. Миссис Еджер рассказала мне о том, что ты наплел Стеббинсу. Это произвело на нее впечатление. Одобряю.
— Ну, это всего лишь присущие мне благоразумие и смекалка. Либо натрепать Бог знает чего, либо застрелить Стеббинса. Третьего варианта не было. Что у нас по программе?
— Ничего, затишье.
Зазвонил телефон. Лон Коэн хотел узнать, приятный ли вечер я провел у окружного прокурора и почему меня выпустили среди ночи. Я ответил, что выпрыгнул из окна и теперь скрываюсь. Как только я повесил трубку, телефон зазвонил снова. На этот раз Сол Пензер потребовал шефа. Вульф взял свою трубку.
— Привет, Сол.
— Доброе утро, сэр. Я все выяснил.
— В самом деле?
— Да, сэр. Маленькая лавочка на Семьдесят седьмой улице возле Первой авеню. Парня зовут Артур Венджер. Он опознал его по фотографии. Сто процентов. Он не уверен, что точно помнит день, но дело было на прошлой неделе, во вторник или в среду утром. Я в автомате за углом.
— Порядок. Приведи его, как только сможешь.
— Он не захочет пойти. Может, за десять долларов и уговорю, но его ведь спросят, платили ему или нет.
— Не спросят. Десять, двадцать, пятьдесят долларов — не имеет значения. Когда ты его приведешь?
