Каково?
Двадцатитрехлетний Эмиль Градю был, несомненно, законченным подлецом. Через сутки его, подыхающего от голода, задержали в лесу Ружо километрах в пяти от Ла-Ситангетты.
— Я ничего не сделал, — вопил он жандармам, стараясь уклоняться от ударов.
Этот плюгавый, нездоровый и неприятный мерзавец в кабинете у Мегрэ в течение двух часов упрямо твердил:
— Я ничего не сделал…
— Тогда почему же ты сбежал?
— Это мое дело!
Судебный следователь, убежденный в том, что Градю спрятал кубышку в лесу, устраивал одно прочесывание за другим, но все напрасно.
В этом было что-то неизбывно унылое, как эта река, с утра до вечера отражающая в своих водах небо, как эти вереницы судов, возвещающие о своем подходе гудками сирены (один гудок на каждую идущую за буксиром баржу) и друг за другом проскальзывающие сквозь шлюз. Тем временем, пока женщины занимались с детьми на палубе и наблюдали за маневрами, мужчины поднимались в бистро пропустить по стаканчику, потом, тяжело ступая, возвращались на борт.
— Да, он спекся! — сказал Мегрэ один из его коллег.
Однако Мегрэ, мрачный, как сама Сена, мрачный, как канал под струями дождя, снова пошел к шлюзу и уже не мог от него отойти.
Так бывает всегда: когда дело кажется совершенно ясным, никому не приходит в голову вдаваться в детали.
Все вокруг считали, что преступление совершил Градю, а он настолько подходил для этой роли, что иного мнения и быть не могло.
Однако теперь были уже результаты двух вскрытий, которые приводили к интересным выводам. Так, в отношении Артура Артса доктор Поль написал: «…Легкая травма в основании подбородка… По степени трупного окоченения и содержимому желудка можно заключить, что смерть от удушения наступила между десятью часами и половиной одиннадцатого…»
Итак, Артс вернулся на баржу в десять часов. Хозяйка бистро сказала, что Классенс последовал за ним через четверть часа, а сам Классенс утверждал, что сразу же отправился к себе в конюшню.
— В каюте у Артсов горел свет?
— Не знаю…
— А собака была отвязана?
Бедный старик надолго задумался, потом жестом показал, что не может ответить на вопрос. Нет! Он этого не знал… Он не обратил внимания… Разве мог он предположить, что все его действия и поступки в тот вечер потом приобретут чрезвычайное значение?
А он был изрядно выпивши и спал одетый на соломе в атмосфере теплого духа, исходившего от коня и кобылы…
— Вы не слышали никакого шума?
Он не знал! Не мог этого знать! Он заснул, а когда проснулся, увидел, что баржа оказалась посреди реки прижатой к плотине…
Было по этому поводу еще одно свидетельское показание. Но можно ли принимать его всерьез? Его дала госпожа Кутюрье, жена шкипера «Эглона-VII». Полицейский комиссар Корбея допросил ее в числе других, прежде чем разрешить каравану продолжить свой путь к каналу Луэн.
Протокол допроса лежал у Мегрэ в кармане.
«Вопрос: Вы ничего не слышали в течение ночи?
Ответ: Не берусь присягать…
В.: Скажите, что вы слышали…
О.: Это было так смутно… В какой-то момент я проснулась и посмотрела время на будильнике… Было без четверти одиннадцать. Мне показалось, что около буксира кто-то разговаривает…
В.: Вы не узнали голоса?
О.: Нет. Но я подумала, что это у Градю свидание с Эммой… И я сразу снова уснула…»
Можно ли было исходить из этого? Даже если и так, что это доказывало?
Ту ночь буксир, шесть барж и «Астролябия» провели перед шлюзом…
В отношении Артса заключение судебного врача было четким: он умер от удушения между десятью часами и половиной одиннадцатого.
Но дело осложняло второе заключение, касавшееся Эммы: «…На левой щеке имеются кровоподтеки, причиненные тупым орудием или ударом кулака… Что касается смерти от удушения при повешении, то она наступила около часа пополуночи…»
Мегрэ все глубже и глубже погружался в замедленную и тупую жизнь Ла-Ситангетты, как будто только в ней он был способен размышлять. Самоходная баржа, над которой развевался бельгийский флаг, напомнила ему о Теодоре, сыне Артса, который, должно быть, прибыл в Париж.
В то же время этот флаг навел его на мысль о джине, бутылку которого, более чем наполовину опорожненную, обнаружили на столе в каюте. В ней все было перевернуто вверх дном, даже обшивка матраса была вспорота, и клочки ее разбросаны по полу.
Не было сомнения, что здесь искали кубышку со ста тысячами франков! Первые дознаватели утверждали:
Все очень просто! Эмиль Градю убил Артса и Эмму… Потом он напился и стал искать кубышку, которую и спрятал в лесу… Вот только…
Да! Вот только доктор Поль при вскрытии тела Эммы обнаружил в ее желудке то количество спиртного, которого недоставало в бутылке!
Так что это значит? А что джин выпила Эмма, а не Градю!
— Отлично! — отвечали дознаватели. — Убив Артса, Градю напоил его жену, чтобы облегчить себе задачу, так как знал, что она женщина крепкая…
Если им верить, Градю и его любовница оба были на борту от десяти до половины одиннадцатого, когда умер Артс, и в полночь и в час пополуночи — время смерти Эммы…
Разумеется, такое было возможно… Все было возможно… Только Мегрэ хотел — как бы это сказать? — хотел научиться мыслить так, как мыслили люди на барже.
Как и все другие, он был суров с Эмилем Градю. Целых два часа он держал его как на угольях. Для начала Мегрэ взял его на пушку, как говорят на набережной Орфевр.
— Послушай, старина… Ты замарался, это ясно как день… Но, откровенно говоря, я не думаю, что ты убил их обоих…
— Я ничего не сделал!
— Конечно, ты их не убивал… Но сознайся, что ты двинул-таки старика… Впрочем, он сам виноват!.. Он вам помешал, и ты, защищаясь…
— Я ничего не сделал…
— Я уверен, что ты не трогал Эмму, ведь она была твоей любовницей…
— Вы напрасно тратите время! Я ничего не сделал…
Тогда Мегрэ стал еще суровее, в его голосе зазвучала угроза:
— Ах так… Ладно! Посмотрим, что ты запоешь на барже с двумя трупами…
Но Градю даже не моргнул перед перспективой следственного эксперимента.
— Когда вам угодно. Я ничего не сделал…
— Даже если найдут кубышку, которую ты припрятал…
И тогда Эмиль Градю улыбнулся… улыбнулся с жалостью… улыбнулся с видом превосходства…
В тот вечер только одна самоходная баржа и одна на конской тяге оставались на ночь в Ла-Ситангетте. Жандарм по-прежнему нес дежурство на палубе «Астролябии» и был немало удивлен, когда Мегрэ, взбираясь на борт, заявил:
— Мне уже поздно возвращаться в Париж… Лягу спать здесь…
Слышался плеск воды о корпус судна да шаги жандарма, который, боясь заснуть, ходил взад-вперед по палубе. Вскоре несчастный жандарм стал задаваться вопросом: а не сошел ли Мегрэ с ума? Он один производил столько шума, словно в трюме отвязали обеих лошадей.
— Извините, дружище…
Это Мегрэ высунулся из люка.
— Вы не могли бы пойти поискать для меня кирку?
Ну и ну! Идти искать кирку в два часа ночи в таком месте! Все же жандарм разбудил смотрителя шлюза с печальным лицом. У него оказалась кирка, так как при доме был сад.
— И для чего она понадобилась вашему комиссару?
— Да я, знаете ли…
Они многозначительно переглянулись. А Мегрэ вернулся с киркой в каюту, и с тех пор больше часа жандарм слышал оттуда глухие удары.
— Послушайте, дружище… — Это снова был Мегрэ, потный и тяжело дышащий, который просунул голову в люк. — Пойдите позвоните от моего имени… Пусть следователь приедет завтра пораньше и пусть распорядится, чтобы привезли Эмиля Градю…
Никогда еще смотритель шлюза не был таким мрачным, как тогда, когда вез к барже следователя и Эмиля Градю между двумя жандармами.
— Нет… Клянусь вам, что ничего не знаю…
Мегрэ спал на койке Артса! Он даже не извинился, сделав вид, что не замечает, как был ошеломлен следователь тем, что увидел в каюте.
Пол здесь был снят. Под ним оказался слой цемента, разбитый ударами кирки, так что беспорядок был полный.
— Входите, господин следователь… Я лег очень поздно, поэтому еще не успел привести себя в порядок…
Он раскурил трубку… Где-то он отыскал несколько бутылок пива и принялся наливать.
— Входи, Градю… А теперь…
— Что теперь? — спросил следователь.
— Все очень просто, — сказал Мегрэ, потягивая трубку. — Я объясню вам, что произошло той ночью. Знаете, с самого начала меня поразило то, что старик Артс был повешен с помощью цепи, а его жена — с помощью простыни…
— Я не понимаю…
— Сейчас поймете. Поройтесь в полицейских сводках и, клянусь вам, не найдете такого случая, когда кто-нибудь повесился бы на проволоке или цепи. Может, это покажется странным, но это так… Самоубийцы — люди, как правило, изнеженные, и сама мысль о том, что звенья цепи переломают им хрящи горла и защемят кожу на шее…
