Он излагал все это с добродушным видом, заговорщически подмигивая Мегрэ.
— К тому же как бы удалось мне ее отравить?.. Утром мне сказали, что, по мнению врача, она проглотила восемь таблеток снотворного… Вы когда-нибудь пили такие таблетки?.. Нет?.. А мне как-то раз пришлось… Они такие горькие, что их невозможно выпить незаметно…
— Как бы не так!..
Мегрэ не зря сказал «как бы не так»: у него на этот счет уже сложилось собственное мнение. Мадемуазель Эмильена, тело которой он видел в Институте судебной медицины, была болезненной молодой особой: именно ее бледность и привлекала клиентов. И Лабри, разыгрывая доброго папашу, мог под видом лекарства всучить ей смертельный яд.
— Уверяю вас: вы на ложном пути, господин комиссар! Если бы я дал ей снотворное, то устроил бы так, чтобы она заснула не у меня в магазине — чтобы никому и в голову не пришло беспокоить меня…
Он все продумал, проклятый пройдоха! Он заранее отводил всякое обвинение. Казалось даже, что он в некотором роде ведет собственное расследование…
— Какая мне от этого польза?
Да, какая польза? Мегрэ тоже задавал себе этот вопрос: он уже достаточно изучил этого мерзавца и понимал, что тот не станет трудиться просто так.
Мегрэ закурил трубку и принялся рыться в ящиках стола. Затем на стойке для документов обнаружил письма, подколотые в папочку, как и все прочие деловые бумаги. Но письма были любовные.
«Гранвиль, 6 августа.
Дорогой, Вот уже три дня я живу без тебя, возлюбленный мой, и не могу больше выдержать без твоего присутствия, без…»
Письмо занимало две страницы. В конце стояла подпись: «Твоя навсегда Эмильена».
Мегрэ смотрел на жирного коммерсанта, курил и старался держать себя в руках.
— Любовная драма? — спросил он наконец с жестокой иронией.
Лабри кокетливо усмехнулся:
— А почему бы и нет?
Как далеки они были от реального мира, от людей, здоровых телом и духом, что шагали по тротуару и дышали зимней прохладой там, наверху, над отдушиной, которая здесь служила окном!
Мегрэ посмотрел на отверстие, через которое можно было подглядывать за всем, что происходит в будуаре, потом на мерзкого типа — и у него снова зачесались кулаки.
— Не станешь ли ты меня уверять, будто она покончила с собой?
— Мне не было никакой пользы убивать ее и создавать себе неприятности, особенно сейчас, когда я собрался отойти от дел и жить в окрестностях Ниццы, где уже купил виллу…
Лабри не поддавался, не отступал ни на шаг, вернее, выскальзывал из рук, как какая-нибудь липкая гадина, и Мегрэ злился все больше и больше. При необходимости он мог поставить себя на место мальчишки, совершившего отчаянный, безрассудный поступок, мог осознать его побуждения, восстановить психологию. Он знал все секреты торговцев телом с Монмартра и торговцев мечтами с Монпарнаса.
В своем Париже он знал каждый закоулок, но никогда не спускался в такие вот подвалы, никогда не прижимался лицом к глазку, пробитому типом вроде Лабри. Теперь комиссар сожалел об этом.
— Подумайте хорошенько, и вы убедитесь, что я невиновен, что эта история мне только вредит…
Какие слова! Он говорил о преступлении, как о торговой сделке! Еще немного — и начал бы делать подсчеты!
— Чем больше я думаю, — не удержавшись, бросил ему Мегрэ, — тем больше мне хочется набить тебе морду!
Он больше не мог спокойно смотреть на это лицо, одновременно красивое и безобразное, ибо взгляд у Лабри был томный, и это скрашивало вялость рта, безвольные очертания подбородка…
Подлец в полном смысле этого слова, но подлец, обладающий определенным шармом.
Глядя на него, Мегрэ испытывал такую ярость, словно погибшая девушка была его собственной дочерью и он обязан был расквитаться за ее смерть.
Он внезапно бросился к Лабри и поднес сжатый кулак прямо к его лицу.
— Сознавайся! — прорычал он.
Откровенный страх негодяя, выдававший его природную трусость, лишь распалил комиссара.
— Сознавайся, мерзавец!.. Вижу, черт подери, что ты все предусмотрел…
Лабри отступил к стене, вжался в нее всем телом.
— Эмильена была твоей любовницей… Она знала всю подоплеку твоих грязных делишек… Вот почему тебе было необходимо от нее избавиться, прежде чем уехать на виллу в Ницце и жить там на ренту…
— Господин комиссар…
— Сознавайся, говорю тебе!.. Сознавайся, что под видом лекарства ты дал ей яду… Но она умирала слишком долго, и ты ушел, ты бросил ее, грязный подонок…
— Господин комиссар…
Мегрэ давно забыл, что наверху задувает восточный ветер, заставляя прохожих поднимать воротники и разгоняя зловонные миазмы столицы. Он снова видел перед собою мертвую девушку с продолговатым лицом и тонкими губами, девушку, которая никогда не отличалась здоровьем и которую этот самый тип запер в подвале и заставил продавать старикам поддельное сладострастие.
— Признавайся, мерзавец…
— Клянусь вам, господин коми…
— Не клянись! Признавайся!
— Вы пожалеете о том, что делаете сейчас…
Этот довод окончательно вывел Мегрэ из себя.
— Что ты такое плетешь?
— Говорю, что вы пожалеете… Вы заблуждаетесь… Вы злоупотребляете вашей силой…
— Что ты такое плетешь?!
— Вы злоупотребляете…
— И ты смеешь говорить мне это после того, как я прочел письма девчонки?.. Ты смеешь утверждать, будто ты не был ее…
Он уже готов был ударить, уже занес кулак, но его остановил звонок телефона.
— Алло! Это вы, комиссар?.. Мы сию минуту получили от судебно-медицинского эксперта результаты вскрытия… Алло!..
Лабри, прижавшийся к стене, все еще не двигался.
Раздраженный Мегрэ рявкнул в трубку:
— Слушаю!
И он не нанес удара…
— Что?.. Что такое?..
На другом конце провода прозвучал голос бригадира Люка:
— Именно… То самое, что я вам сказал… Она… В общем, похоже, она и вправду девица.
Мегрэ машинально повесил трубку. Он вдруг все понял. Он чуть было не ошибся, но мгновенно сообразил, что к чему.
— Рад, что вы немного успокоились… — проговорил злополучный Лабри.
— Что ты сказал?
— Ничего… я…
И Мегрэ изо всей силы сжал кулаки, ибо теперь он знал, что дело обстояло еще хуже, чем он предположил вначале. Он глядел почти хладнокровно на негодяя, с которым уже ничего не мог поделать. И вздыхал:
— Это правда… Ты не убивал ее…
Да, по человеческим законам Лабри не нес ответственности за ее смерть!
— Ты ее не убивал…
Нет, он не убивал девушку своими руками! Он не давал ей яду! Ее убил затхлый воздух подвала, угнездившегося, словно постыдная болезнь, на улице, где кипела жизнь.
Какой она была, эта юная, наивная девушка, однажды явившаяся по объявлению, в котором приглашалась на работу продавщица приятной наружности? Она приехала из провинции и не видала в Париже ничего, кроме этой ловушки для старичков, которых она должна была возбуждать…
Единственный мужчина, с которым она общалась, был Лабри…
Лабри, с жирной харей, но с бархатными глазами, Лабри, осторожный коммерсант, который заставил ее поверить, что можно быть любовниками без…
Он говорил правду! Он даже не дотронулся до нее! Для этого он был слишком хитер. Он не хотел ради мимолетного наслаждения лишиться курочки, несущей золотые яйца. И она писала ему из Гранвиля, где проводила отпуск, и называла его «возлюбленный мой», понятия не имея, что значит быть возлюбленными…
Да, да: все разъяснилось! Мегрэ ошибался! Эмильена ни о чем не догадывалась! Эмильена, которая продавала книги в то время, как Лабри смотрел в глазок, должна была обладать невинностью для того, чтобы… чтобы разыгрывать невинность! Чтобы торговля шла бойко! Чтобы комар носа не подточил! Чтобы все считали ее наивной дурехой и завсегдатаи показывали бы на нее пальцами, перешептываясь:
— Она и в самом деле невинная душа!
К телу Эмильены они применяли другой эпитет…
Но вот в один прекрасный день она узнала, что составляет неотъемлемую часть магазина и переходит вместе с прочим имуществом во владение покупателя, а Лабри уезжает без нее — тот самый Лабри, которого она считала своим возлюбленным…
И Эмильена, от горя потеряв рассудок, предпочла покончить с собой! Лабри, охваченный страхом, оставил ее в подвале — пусть лучше другие обнаружат труп!
— Ну, что я вам говорил? — пролепетал Лабри со странной улыбкой, не сводя глаз с растерянного Мегрэ.
Тогда комиссар бросил вокруг себя взгляд и убедился, что они одни в подвале, вдалеке от жизни и ее законов.
— Я совершил ошибку, — проворчал он. — Со всяким может случиться.
А потом, словно выполняя долг, наконец размахнулся и ударил. После с облегчением вздохнул и произнес, видя, как Лабри ощупывает шатающийся зуб:
— Ты всегда можешь сказать, что упал с лестницы!
Ступеньки такие крутые!..
