Жорж Сименон - Танцовщица “Веселой Мельницы”

Все лампы потушены…

— Идем!.. — прошептал голос Дельфоса.

— Еще рано… Подожди…

Они теперь одни во всем здании и все-таки продолжают говорить тихо. Они не видят друг друга. Каждый чувствует, что он смертельно бледен, лицо напряжено, губы сухи.

— А вдруг кто-нибудь остался?

— Разве я боялся, когда надо было открыть сейф моего отца?

Дельфос говорит сварливо, почти угрожающе.

— Может быть, в ящике ничего и нет.

Как кружится голова! Шабо чувствует себя так, как будто он слишком много выпил. Теперь, когда он уже проник в этот подвал, у него не хватает духу из него выйти. Он чувствует, что сейчас повалится на ступеньки и зарыдает.

— Пошли!..

— Подожди! Он может вернуться…

Проходит пять минут. Потом еще пять, потому что Шабо любым способом старается выиграть время. Шнурок его башмака развязался. Он завязывает его вслепую, потому что боится упасть и наделать шума.

— Я не думал, что ты такой трус… Да ну же! Проходи…

Дельфос не хочет выходить первым. Дрожащими руками он толкает своего приятеля вперед. Дверь подвала открыта. В туалете из крана течет вода. Пахнет мылом и дезинфекцией.

Шабо знает, что другая дверь, та, что ведет в зал, сейчас заскрипит. Он ждет этого скрипа. И все-таки обливается холодным потом.

В темноте зал кажется просторным, как собор. Из радиаторов еще сочится тепло.

— Посвети!.. — шепчет Шабо.

Дельфос чиркает спичкой. Они на секунду останавливаются, чтобы перевести дух и глазами измерить путь, который им придется пройти. И вдруг спичка падает, а Дельфос издает пронзительный крик и бросается к двери туалета. В темноте он ее не находит, возвращается на прежнее место, сталкивается с Шабо.

— Скорее!.. Бежим!..

Это даже не слова, а хриплые звуки.

Шабо тоже что-то заметил. Но различил плохо. Как будто чье-то тело, распростертое на полу, возле бара…

Очень черные волосы…

Они боятся пошевелиться. Коробок спичек лежит на полу, но они его не видят.

— Где твои спички?..

— Не знаю, куда они подевались…

Один из них наталкивается на стул. Другой спрашивает:

— Это ты?..

— Сюда!.. Я держу дверь.

Из крана по-прежнему течет вода. Это немного успокаивает. Первый шаг к освобождению.

— Что, если зажечь свет?

— Ты с ума сошел?..

Их руки ощупывают дверь, ищут засов.

— Он не поддается.

Шаги на улице. Приятели застыли на месте. Ждут.

Слышны обрывки фраз:

«Я-то считаю, что если Англия не…»

Голоса удаляются. Может быть, это полицейские рассуждают о политике.

— Открываешь?

Но Дельфос не может шевельнуться. Он прислонился к двери, задыхаясь и прижимая к груди обе руки.

— …Рот у него открыт… — заикаясь, бормочет он.

Ключ поворачивается. Приток свежего воздуха. Блики от фонаря на булыжниках переулка. Хочется бежать отсюда. Они даже забыли запереть за собой дверь.

Но там, за поворотом, улица Пон д'Авруа, где еще встречаются прохожие. Приятели не смотрят друг на друга. Шабо ощущает пустоту в теле, ему кажется, что он беззвучно движется в какой-то вате. Даже уличный шум доходит до него откуда-то издалека.

— Ты думаешь, он мертв?.. Это турок?..

— Он!.. Я узнал его… Рот у него открыт… И один глаз…

— Что?

— Один глаз открыт, другой закрыт.

И в бешенстве добавляет:

— Пить хочется!

Они на улице Пон д'Авруа. Все кафе закрыты. Открыта лишь одна закусочная, где продают только пиво, ракушки, селедку в уксусе и жареную картошку.

— Зайдем?

Повар, весь в белом, подкладывает в плиту дрова.

Женщина, которая ест, сидя в углу, приглашающе улыбается им.

— Пива!.. И жареной картошки!.. И ракушек!..

Съев по первой порции, они повторяют заказ. Они голодны, никогда еще не были они так голодны. И пьют уже по четвертой кружке пива! Эти двое все еще не смотрят друг на друга. Едят с жадностью. На улице темнота. Редкие прохожие шагают быстро.

— Сколько мы должны, гарсон?

Они снова в ужасе. Хватит ли у них обоих денег, чтобы заплатить за ужин?

— Семь и два пятьдесят, и три, и шестьдесят и… восемнадцать семьдесят пять!..

Остается один франк, как раз на чаевые!

Улицы. Закрытые ставни магазинов. Газовые рожки.

Издали слышны шаги совершающих обход полицейских.

Двое юношей пересекают Мёзу.

Дельфос молчит, устремив перед собой неподвижный взгляд; сознание его так далеко от действительности, что он не замечает обращенных к нему слов приятеля.

И Шабо, чтобы не оставаться одному, чтобы сохранить ободряющее присутствие товарища, провожает его до дверей комфортабельного дома, на самой красивой улице квартала.

— Проводи меня немного… — умоляет он.

— Нет… Я заболел…

Это точно. Они оба заболели. Шабо только на мгновение увидел мертвое тело, но его воображение работает вовсю.

— Это наверняка был турок?

Они называют его турком, потому что не знают, какой он национальности. Дельфос не отвечает. Он бесшумно вложил ключ в замочную скважину. В полумраке виднеются широкий коридор, бронзовая подставка для зонтиков.

— До завтра…

— В «Пеликане»?

Но дверь закрывается. Теперь у него начинается головокружение. Оказаться дома, в своей постели! Только тогда вся эта история закончится!

И вот Шабо один в пустынном квартале. Он идет быстро, почти бежит, на углах улиц в нерешительности останавливается, потом бросается вперед, как безумный. На площади Конгресса он избегает тени деревьев. Заметив вдали прохожего, замедляет шаг. Но незнакомец сворачивает в другом направлении.

Улица Луа. Двухэтажные дома. Порог.

Жан Шабо ищет ключ, открывает дверь, включает электрический свет и идет на кухню с застекленной дверью, где огонь в плите еще не совсем погас.

Ему приходится вернуться, потому что он забыл запереть входную дверь. Тепло. На белой клеенке стола стоит корзинка и лежит записка — несколько слов карандашом.

«В буфетной найдешь котлету и кусок сладкого пирога в шкафу. Доброй ночи.

Отец».

Жан тупо смотрит на все это, открывает шкаф, замечает котлету, от одного вида которой его тошнит. На столике стоит горшочек с зеленым растением, похожим на звездчатку.

Значит, приходила тетя Мария! Когда она приходит, она всегда приносит с собой какое-нибудь растение. Ее дом на набережной Сен-Леонар полон ими. Она дает подробные советы, как за ними ухаживать.

Жан потушил свет. Сняв башмаки, он поднимается по лестнице. На втором этаже проходит мимо комнат жильцов.

На третьем этаже мансарды от крыши веет холодком.

В тот момент, когда он выходит на площадку, скрипит матрац. Кто-то не спит — отец или мать.

Издали доносится приглушенный голос:

— Это ты, Жан?..

Ничего не поделаешь! Надо пожелать доброй ночи родителям. Он входит к ним. Воздух в спальне спертый. Они легли уже несколько часов назад.

— Сейчас поздно?..

— Не очень…

— Ты бы…

Нет! У отца не хватает мужества бранить его. Или же он догадывается, что это ни к чему не приведет.

— Доброй ночи, сын…

Жан наклоняется, целует влажный лоб.

— Ты холодный как лед… Ты…

— На улице свежо…

Ты нашел котлету?.. А пирог принесла тетя Мария…

— Я поел с друзьями…

Его мать поворачивается во сне, и ее шиньон сваливается на подушку.

— Доброй ночи…

Он больше не может терпеть. У себя в комнате он даже не зажигает свет. Бросает пиджак куда попало, валится на кровать и зарывается головой в подушку.

Он не плачет. Он не в состоянии плакать. Старается перевести дыхание. Все его члены трепещут, тело вздрагивает, как будто у него начинается какая-то серьезная болезнь.

Только бы его матрац не скрипел. Только бы подавить рыдания — они уже подступают у него к горлу, и он догадывается: лежащий в соседней комнате отец не спит, напрягает слух.

В голове его возникает картина, звучит одно слово, оно разбухает, принимает чудовищные размеры, все это сейчас раздавит его: турок!..

Всю ночь кто-то сжимает, теснит, душит его со всех сторон, до тех пор пока в слуховом окне не забрезжил рассвет и пока отец Жанна, стоя у кровати, не прошепчет, боясь показаться слишком строгим:

— Ты не должен делать этого, сын!.. Ведь ты опять пил, не так ли?.. Ты даже спал не раздеваясь!..

С первого этажа поднимается запах кофе и яичницы с салом. По улице проезжают грузовики. Хлопают двери. Поет петух.

Жан Шабо, оттолкнув тарелку, положил локти на стол и не отрываясь смотрел на дворик, виднеющийся сквозь тюль занавесок. Белая краска стен ярко блестела на солнце.

Отец украдкой наблюдал за ним, не переставая есть, и пытался создать подобие беседы.

— Ты еще не знаешь, наверное, что большой дом на улице Феронстре будет пущен в продажу? Кто-то спрашивал меня об этом на работе. Может быть, тебе следовало бы узнать…

Но тут вмешалась мадам Шабо, которая чистила овощи для супа и тоже следила за сыном.