Ее собственный голос словно составил ей компанию. Она повторила почти умиленно:
– Боже! Как я устала!
Смертельно устала. Устала до такой степени, что была готова усесться у любого порога – где-нибудь на улице, на платформе вокзала – и предоставить событиям идти своим чередом.
Она была толстой. Она ощущала себя чудовищно толстой, ей приходилось таскать, передвигать всю эту рыхлую плоть, вызывавшую у нее отвращение; она не признавала в этой плоти себя.
Толстый бочонок!
Нет! Только не это! Она не должна больше думать об этом, иначе у нее пропадет вся решимость.
Ночь волнами проникала в окно, вызывая у нее страх, но сил, чтобы встать и повернуть выключатель, не было; она продолжала сидеть, охваченная душевной болью, и убаюкивала эту свою боль, подобно тому как пытаются перехитрить ноющий зуб. Она была сама себе противна не только из-за двух стаканчиков, выпитых в Пуатье. Она испытывала стыд от своего пребывания здесь; оттого что вернулась сюда – в ожидании чего? С надеждой на что?
Боль внутри не проходила, и она сжала левую грудь рукой, почувствовав от этого разливающееся тепло и покой; в конце концов ее охватило ощущение чуть ли не неги; капли влаги скопились под ее закрытыми веками, в то время как она, с непроизвольной гримасой человека, собирающегося заплакать, повторяла уже другим голосом:
– Как же все-таки я устала!
Она так и уснула в кресле, без снотворного, и когда внезапно проснулась, шум отеля уже почти сошел на нет. Она включила свет и в резком свете лампы посмотрела на свои часы.
Было десять минут десятого. Ей захотелось есть, да так сильно, что она колеблющейся, словно виноватой походкой спустилась вниз и проскользнула в обеденный зал; половина ламп там было уже погашено, и две женщины расставляли столы для завтрашнего утра.
Она по привычке шла бесшумно, потому что, несмотря на свою полноту, сохранила легкую походку, а еще потому, что испытывала смущение. Она подошла к одной из официанток в черном платье и белом переднике; та повернулась, удивленная ее появлением, уставилась на нее и через мгновение воскликнула:
– Жанна!
И добавила, словно желая получше убедиться:
– Жанна Мартино!
Они смотрели друг на друга так, словно желали спрятаться; так же они смотрели в монастырской школе, остерегаясь неожиданного появления наставницы.
– Ты узнала меня?
– Да, сразу же. А что? Ты разве меня не узнала?
– Узнала. Ты дочка Отю. Не помню только твоего имени.
– О-о, над ним достаточно поиздевались – Дезире! [1] А ты что здесь делаешь? Приехала повидать своего брата? Жанна не посмела спросить: "Он еще жив? " Она сказала:
– Он там?
– Разумеется. Совсем недавно его даже чуть было не избрали мэром. Если бы не история, произошедшая в самый последний момент...
Она вдруг поняла, что обе они стоят в обеденном зале и что одна из них – клиентка, а другая – официантка.
– Тебе что-нибудь нужно? Ты остановилась в отеле?
– Да. Я не обедала и проголодалась.
– Я сейчас все устрою. Правда, уже слишком поздно, чтобы предложить полное меню. Счет, разумеется, тебе выставят по карточке меню. Тебя это не пугает?
– Нет.
– Ты лучше садись здесь, потому что у нас не хозяйка, а ведьма. Она, знаешь ли, из тех людей, что приехали из Парижа, чтобы взять дело в свои руки. Но всем ясно, что они в нем не разбираются. Что тебе принести поесть?
– Что хочешь.
– Ростбифа не осталось, могу принести ветчины и картофельного салата. Если ты хочешь супа... Предупреждаю: он не больно-то хорош. Ты знаешь об аварии, в которую попал Жюльен?
Не поняв, Жанна чуть было не повторила имя. Потом она вспомнила, что у нее есть племянник, чье имя она забыла; он, должно быть, уже стал взрослым.
– Бедный мальчик, – продолжала Дезире. – Он ведь был лучшим в семье. Извини...
– Ничего, продолжай.
– Убиться так глупо, в месте, которое он хорошо знал, где месяца без аварии не проходит... На повороте, у Повешенного волка, ты знаешь, сразу за мельницей!.. И жена его была с ним в машине... Чудо, что у нее не случился выкидыш... Ребенок родился до срока, но врачи в Пуатье выходили его... А ты не знала?
– Нет... Впрочем...
– Я вернусь через минутку!..
Прошло уже... Да полно!.. Ей пятьдесят семь лет... Она покинула монастырь вскоре после того, как им исполнилось семнадцать... Встречала ли она потом Дезире Отю? Может быть, два или три раза, случайно, в первые годы после выхода из монастыря. Она даже не была в этом уверена, поскольку Отю держали ферму довольно далеко от города, а Дезире никогда не была ее близкой подругой. Прошло, значит, в общем, лет сорок.
Тем не менее они узнали друг друга. Жанна готова была поклясться, что ни голос ее старой одноклассницы, ни ее манера говорить не изменилось. Они говорили друг другу «ты», не отдавая себе в этом отчета, как если бы никогда не расставались.
У нее даже не возникло желания спросить, в силу каких же обстоятельств Дезире стала теперь официанткой в «Золотом кольце» – ведь раньше-то Отю были богатыми фермерами.
– Я отыскала несколько сардин и редис, с этого ты можешь начать. Выпьешь вина? Красного? Белого? Оно получено, вероятно, от твоего брата.
Она не казалась несчастной. Она была худой, с плоской грудью и тощими бедрами под передником. Забавно, что в монастыре она была чуть ли не самой толстой в классе и стыдилась своих похожих на сосиски рук и огромных ног.
– Ты приехала надолго?
– Не знаю еще. Не думаю.
– У тебя есть дети?
Жанна отрицательно покачала головой.
– Извини. У меня было трое, да двоих я потеряла.
Она произнесла это совершенно спокойно, словно сообщая о чем-то обычном.
– Дочь живет в Алжире со своим мужем. Он славный трудолюбивый парень, и я уверена, что они сумеют оттуда выбраться. Пойду закончу расставлять приборы и потом вернусь с тобой поговорить.
Прийти поговорить она не смогла, и Жанна почувствовала от этого облегчение, причем едва ли сумела бы объяснить почему. Минут десять она ела в тишине, без аппетита, хотя только что была голодна, и разглядывала обеих официанток, принявшихся за работу в слабом свете, идущем откуда-то сбоку. Время от времени Дезире поворачивалась в ее сторону и бросала понимающие взгляды; потом принесла ветчину и сказала вполголоса:
– Ешь быстрей, пока никто не увидел, что я принесла тебе три куска.
Вскоре в проеме двери появилась ведьма, как они звали свою хозяйку:
– Вы закончили, Дезире?
– Через минуту, мадам. Мне осталось принести десерт и кофе.
– Этим займется Эмма. Вы нужны Оскару в конторе.
Дезире улучила мгновение, чтобы шепнуть перед уходом:
– Она мне напоминает мать-настоятельницу. Помнишь? Мы с тобой еще увидимся.
Дверь в соседний зал, в кафе, хозяйка оставила приоткрытой; оттуда доносился стук биллиардных шаров, слышались голоса картежников, дым от трубок и сигар поднимался кверху и клубился вокруг ламп, запах табака перемешивался с запахом пива и спирта.
Эти запахи соблазняли Жанну, сейчас у нее не было Никаких болезненных ощущений. Сопротивлялась она недолго. Обратиться к своей давней подруге Жанна не решилась бы. Но теперь ее обслуживала молоденькая незнакомая девушка.
– Скажите, я не могла бы заказать стаканчик коньяка?
– Я сейчас пришлю вам гарсона.
Повернувшись к приоткрытой двери, она крикнула:
– Рафаэль! Один коньяк!
Он принес бутылку. Светловолосый курчавый гарсон тоже был молод, выглядел он довольно несуразно в своем жилете, который до него носил какой-то официант с солидным брюшком.
– Минутку, молодой человек! – произнесла она другим голосом – глухим, словно севшим, – приготовившись опорожнить свой стаканчик одним махом.
И потом, протягивая ему стаканчик, непринужденно сказала:
– То же самое! Кто же ходит на одной ноге!
Она произнесла это с вульгарной усмешкой, от которой ей самой стало стыдно, и, оказавшись наконец в одиночестве в обеденном зале, приготовленном к завтрашнему дню, уже почти решилась не притрагиваться ко второму стаканчику. Собравшись с силами, она даже встала, но в последний момент наклонилась и словно выплеснула алкоголь в самую глубину горла.
Она услышала, как зазвонили к мессе, и узнала колокола двух церковных приходов и более высокие по тону колокола богадельни. Суетливая девушка принесла ей на подносе завтрак, отовсюду слышалось хлопанье дверей, шум открытых кранов и спускаемой в туалетах воды.
В свете дня, наполнявшего ее комнату с желтыми стенами, она чувствовала себя еще менее решительной и сначала долго валялась в постели, а потом занималась своим туалетом. Может быть, Дезире спала в отеле (без сомнения, в маленьких комнатках над гаражом), и Жанна могла бы попросить ее прийти повидаться с ней.
Дезире рассказала ей, что Жюльен погиб, что его жена родила ребенка. Но она не говорила ни о ком другом. Она полагала, разумеется, что ее подруга и так все знает. Однако Жанна не знала ничего. Еще накануне она не знала даже, жив ли ее брат.
