Утром доктор Уэйн зашел проведать своего пациента. Завершив осмотр, он сказал:
— Все в порядке, жара нет, дыхание нормальное. Из-за ноги придется вам недельку полежать, а там посмотрим.
Говорил он и делал все как-то рассеянно, время от времени пристально поглядывая на лицо больного, обрамленное волнистыми белокурыми волосами. Что-то озадачило доктора, он даже снял очки, тщательно протер их, надел снова, посмотрел еще раз; а выйдя из комнаты, пробормотал: «Наверное, померещилось».
После завтрака больного навестил Трэверс. Поинтересовавшись его самочувствием, он спросил:
— Кому-нибудь надо сообщить, что вы здесь?
— Нет.
Юноша повернул голову, и на его лицо упал мягкий дневной свет из приоткрытого окна. Трэверс вздрогнул.
— Вы… как вас зовут?
Юноша, смотревший куда-то вниз, бросил на Трэверса быстрый, внимательный взгляд, и в выражении его лица появилось что-то странное. Продолжалось это одно мгновение, и Трэверс не смог бы точно объяснить, что именно показалось ему странным.
— Джек… Джек Картмел.
Последовала довольно длинная пауза, затем Трэверс сказал:
— Из-за растяжения связок вам придется пробыть здесь неделю, а то и больше. Разумеется я возмещу вам все убытки. Вы работаете?
— Сейчас нет.
Складывалось впечатление, что расспросы ему неприятны.
В коридоре к Трэверсу подошел доктор Уэйн.
— Вы уладили эту неприятность?
— О чем вы?
— Ну, вы же на него наехали…
— Кажется, уладил, — рассеянно ответил Трэверс и подошел к высокому окну, выходящему в старый парк. Земля еще не просохла после ночного дождя, дорожки казались черными. Слабый ветер тихо и грустно шелестел в кронах огромных вязов. Доктор Уэйн несколько раз собирался заговорить, но каждый раз вместо этого лишь поправлял свои круглые очки. Наконец он решился.
— Гордон, вы заметили, что… — Доктор замялся. — Его внешность… мне показалось… — Он окончательно смешался и замолчал.
— Вас интересует, заметил ли я, что он похож на моего брата? — сказал Трэверс, продолжая смотреть в парк. — Да, конечно.
Через неделю доктор Уэйн уехал встречать племянницу Алису Рамбюр, дочь своей покойной сестры, вышедшей замуж за француза. Алиса была девушка самостоятельная. После смерти родителей она продала свой дом и переехала сначала в Париж, а затем в Гавр. В последнем письме Алиса сообщила, что собирается выйти замуж за некоего месье Брюа, о подробностях обещала написать позднее, однако вместо этого известила, что приезжает в Англию, и просила встретить ее. Трэверс любезно предложил доктору привезти племянницу сюда, если это ее устроит. Доктор Уэйн был обеспокоен состоянием Джека Картмела, жаловавшегося на головокружение и боль в ноге, но, тщательно обследовав его перед отъездом, пришел к выводу, что ничего страшного нет, главное — не тревожить поврежденный сустав.
На столе возле дивана, где Джек располагался днем, лежало несколько книг, на ярких обложках которых были изображены заснеженные горные пики, пальмы, караваны верблюдов в пустыне, бурные водопады.
— Вы любите читать про путешествия? — спросил Трэверс.
— Люблю. Когда хорошо написано, кажется, что я сам везде побывал.
В руках у Джека была раскрытая книга, которую он читал перед приходом Трэверса, большая, толстая, с цветными иллюстрациями и довольно потрепанная.
— Вам она нравится? — спросил Трэверс, беря ее у Джека и медленно проводя ладонью по корешку. Это была любимая книга его брата, увлекавшегося описанием путешествий; даже перед смертью в бреду он говорил о каких-то экзотических странах, в которых в действительности никогда не был; очевидно, его расстроенное воображение питалось красочными картинками книги.
— Здесь много иллюстраций. С ними легче представить то, про что написано, — сказал Джек. — В тропиках на самом деле так красиво или это только в книжке?
— Не знаю, я не был в тропиках.
— А в горах? — Джек взял положенную Трэверсом книгу, полистал ее, нашел нужное место. — Вот в таких?
Высокие обрывистые скалы выглядели неприступными. Палец Джека упирался в самую высокую вершину.
— Бывал… У гор особая красота. Даже в самых мрачных скалах есть нечто притягательное. По фотографиям этого не почувствовать.
Джек вздохнул и закрыл книгу. Выглядел он значительно лучше, чем в первый день, хотя лицо сохраняло болезненную бледность.
— Вы плохо себя чувствуете? — спросил Трэверс, обратив на это внимание. — Может, вызвать врача из города?
— Нет-нет, не надо, — быстро сказал юноша. — Мне уже лучше.
Когда Джек начал ходить, опираясь на палку и сильно хромая, доктор Уэйн еще не вернулся: Алиса сообщила, что из-за непредвиденных обстоятельств задерживается, и он ждал ее в Лондоне.
Как только Джек смог вставать, его пригласили обедать в столовую. Кроме Трэверса за столом сидели еще двое: его секретарь Кейн Хелман и мистер Барнет. Худой, высокий Барнет держался со своей обычной рассеянностью и в разговоре почти не участвовал. Оживлялся он лишь в тех случаях, когда речь заходила о книгах, в особенности о книгах редких. Страсть к редким изданиям сыграла в его судьбе роковую роль: в сорок лет получив небольшое наследство, он сделался владельцем книжного магазина, однако сами книги интересовали его гораздо больше, чем коммерческая сторона предприятия. Особенно ценные издания он и вовсе не пускал в продажу, а годами хранил в специальном шкафу. Расстаться с полюбившейся книгой ему было так же трудно, как иному — с любимой женщиной. Несмотря на такое положение вещей, магазин продержался на удивление долго — десять лет, после чего Барнет полностью разорился. Потеря книг огорчила его неизмеримо больше, чем потеря капитала. Кто-то порекомендовал этого чудака Трэверсу, искавшему человека, который сумел бы привести в порядок его многотомную библиотеку. Барнет свободно читал на пяти европейских и двух древних языках; это, по мнению Трэверса, компенсировало некоторые его странности, носящие, впрочем, безобидный характер. Осмотрев библиотеку, где ему предстояло работать, Барнет откопал среди рукописей три-четыре, признанные им величайшими редкостями, и пришел к выводу, что происшедшая в его жизни перемена совершилась к лучшему. Тот факт, что эти книги ему не принадлежат, вряд ли был им как следует осознан и не имел особого значения, раз он мог ежедневно, ежечасно любоваться ими, изучать и расставлять по своему усмотрению. То, что за это занятие ему еще и платили, казалось мистеру Барнету превосходным и достойным удивления.
Однако полгода назад, — а жил он здесь уже три года, — произошел случай, вызвавший смех Трэверса, но нанесший Барнету душевную травму. Ален Рус, приятель Трэверса, заинтересовался принадлежавшей сэру Гордону средневековой рукописью, где упоминался кто-то из предков Руса, и Трэверс послал ему рукопись в подарок ко дню рождения. Для Барнета это явилось настоящим ударом. Он настойчиво отговаривал Трэверса от такого намерения и горячо убеждал, что можно подобрать другой подарок, которому Рус будет рад гораздо больше, чем рукописи. Когда же, несмотря на его отчаянные усилия, рукопись все-таки была отослана, Барнет долгое время ходил как в воду опущенный, а в разговоре с Трэверсом был настолько резок, что если бы это позволил себе кто-то другой, сэр Гордон попросил бы его немедленно покинуть дом. Постепенно их отношения вошли в прежнюю колею, но угроза лишиться еще какой-либо дорогой его сердцу книги с тех пор омрачала жизнь мистера Барнета подобно туче на горизонте. Мысль, что книгами могут распорядиться без его согласия каким-нибудь ужасным образом (под ужасным подразумевалось все, в результате чего книги ускользали из-под его надзора), была для Барнета мучительна. И те же книги являлись причиной его неприязни к Кейну Хелману.
Кейн был наполовину американцем. Когда его родители развелись, он вместе с матерью переехал в Англию, где закончил колледж, а затем нашел место секретаря у Трэверса. Молодой человек обладал непростительной, по мнению Барнета, привычкой брать сразу много книг и оставлять их потом в разных местах: в холле на первом этаже, в столовой, гостиной, а то и просто на подоконнике. Такая неряшливость выводила Барнета из себя, а когда он обнаружил один том в беседке в парке, то впал в настоящее исступление. Кейн в ответ на замечания с видом полнейшей невинности говорил:
— Неужели это я положил ее туда? Какая досада! Поверьте, мистер Барнет, я был совершенно уверен, что поставил ее на место. Не понимаю, как это случилось.
— А я не понимаю, как в ваши годы можно быть таким забывчивым. Скоро вы забудете, как вас зовут, — язвительно отвечал Барнет и удалялся, прижимая к груди спасенное сокровище.
В отличие от Барнета, Трэверс за три года ни разу не пожалел о выборе секретаря. Помимо деловых качеств, Кейн обладал хорошей спортивной подготовкой, зимой с удовольствием сопровождал его во время лыжных прогулок в горы и не принимал участия только в восхождениях на труднодоступные вершины.
