Пи-Эм горько улыбается в темноте машины, где впервые за много месяцев дышится по-настоящему легко.
Он себя знает. Он не то что некоторые его знакомые — те, попадая наверх, предаются самому грязному распутству.
Интересно, Нора уже дома? Нет, маловероятно. Она наверняка выпила больше, чем он. Она никогда не показывает, что пьет. Просто поехала на бридж к Кейди, через два ранчо от их собственного. Сегодня ее свободный день. Только вот у Кейди, как и всюду, ваш стакан недолго остается пустым. А за игрой не замечаешь, сколько выпито.
Впрочем, какое это имеет значение? Охота ему придумывать себе лишние заботы! Пи-Эм минует Ногалес. Бар Билла закрыт; стало быть, пошел второй час ночи. Они с Норой будут дома почти одновременно. Если она вернется позже него, он выпьет стакан пива: после бурбона оно освежает. Сейчас он едет недалеко от Санта-Крус, которая змеится справа, и ему слышен характерный шум, указывающий, что река уже вздулась.
Впереди медленно тащится другая машина, но Пи-Эм не идет на обгон — боится, как бы не занесло. Между тем ему не терпится попасть домой. Чтобы выпить пива? Или из-за Норы? Нет, просто хочется вымыть руки, принять горячий душ, намылиться с ног до головы.
Обычно на дорогу до ранчо уходит полчаса; из-за грозы и этой едва ползущей машины он тратит почти час.
Сквозь пелену дождя он еле-еле различает белые столбы, означающие, что надо сворачивать вправо: шоссе подведено не только к его ранчо — ко многим. Через двести метров путь преграждает Санта-Крус, и фары озаряют катящуюся массу воды, которая уносит с собой обломки и мусор.
Уровень ее еще невысок. Пи-Эм едет вброд, и машина с трудом карабкается на другой берег. Пожалуй, было самое время. Еще час-два — и больше не переберешься.
За изгородью из колючей проволоки угадываются силуэты лошадей; перед самыми колесами дорогу перебегает игуана, желтая и как бы прозрачная.
Справа, на порядочном удалении, завеса деревьев и за нею огни — дом Кейди. Игра, видимо, еще продолжается.
Окна Нолендов тоже освещены, но так у них почти каждую ночь. Любопытно все-таки, что он не встретил их машин у реки. Они наверняка выжидают, чтобы вода поднялась повыше. Начало дождей пропускать не принято. Скоро, выпив, сколько им надо, они и сегодня явятся любоваться разливом.
Он с Норой тоже, вероятно, поедет.
Пи-Эм сворачивает влево. Тут есть проезд, хотя и скверный: эту дыру все время заделывают, а она опять образуется. Надо только ее не пропустить, потом еще раз повернуть и дальше прямо в ворота. Ворота гаража открыты. Их вообще обычно не запирают. Пи-Эм закатывает машину, затем снова возвращается — забыл выключить синие ночные лампы. Теперь домой. Он достает карманный фонарик, но не успевает осветить дорогу, как его окликают:
— Пэт!
Здесь никто, даже Нора, не зовет его Пэтом. К нему так не обращаются уже лет десять, нет, двадцать. Да и в те времена, когда Пи-Эм был совсем молод, он терпеть не мог этого уменьшительного имени.
Странно: голос знакомый, а вот чей — никак не сообразить. Сердце у Пи-Эм сжимается, как в минуты большого испуга, но он еще не отдает себе отчета почему.
Рядом кто-то есть. Из темноты выступает силуэт человека, даже не пытающегося укрыться от ливня. Нет, это не злоумышленник. Человек стоит неподвижно, опустив руки по швам. Пи-Эм чувствует в этой позе нечто смиренное и вместе с тем угрожающее, вернее, в ней есть какое-то нечеловеческое безразличие. Даже нищие в мексиканской части Ногалеса и те сейчас стараются укрыться в подъездах.
Пи-Эм уже все понял. Это немыслимо, и тем не менее это так. Ему тоже хочется произнести имя, уменьшительное имя, но он не осмеливается и лишь испуганно води г вокруг глазами: с минуты на минуту сверкнет фарами машина Норы.
— Как ты выбрался?
— Мне бы поесть. Это можно?
— Кто-нибудь в курсе?
— Нет. Одна Эмили.
— Ты ее видел?
— Я заехал к ней в Лос-Анджелес.
— И никто…
— …никто меня не опознал.
Еще в дверях гаража Пи-Эм достал из кармана ключи.
В доме две постоянные прислуги, но по воскресеньям они уходят. Дверь совсем рядом, метрах в двух-трех. По голове и плечам обоих мужчин струится вода. Пи-Эм словно прирос к месту, другой тоже выжидает — боится настаивать.
— Как тебе удалось добраться сюда?
— Разными способами. Эмили отдала мне всю свою наличность. Ехал автобусами. В Фениксе два дня работал в аптеке-закусочной. Потом голосовал.
— Адрес мой взял у Эмили?
— Да.
— А как разыскал дом?
— Я тебя уже пятый час жду.
— С соседями разговаривал?
— Не беспокойся. Ни с кем.
— Как же ты все-таки разыскал дом?
Дверь совсем близко, толкни рукой — и они под крышей, но он все еще не решается шагнуть вперед. А ведь знает: Нора не должна видеть, как они разговаривают под дождем, а темноте. Пи-Эм по-прежнему держит в руке фонарик, но луч его направлен в землю.
— От Эмили я узнал, как называется твое ранчо и что находится оно в Тумакакори, между Тусоном и границей.
— Это она надоумила тебя ехать сюда?
— Нет. Из машины, которая меня подобрала, я вылез у бара, к северу от шоссе.
— В баре расспрашивал обо мне?
— Сперва попробовал тебе дозвониться, но никто не ответил.
Пи-Эм вздрагивает. Что было бы, окажись Нора дома и возьми она трубку!
— Тогда я спросил у хозяйки, не очень-то любезной особы, знает ли она ваше ранчо. Фамилии твоей не назвал. Словом, сделал вид, что ищу работу.
— Что она ответила?
— Что попробовать можно, только люди у тебя долго не задерживаются. Я пошел наугад, хотя уже стемнело. Очень есть хотелось.
Тон у него с самого начала ровный, беззлобный, терпеливый, но и не униженный. Помедлив еще с минуту, Пи-Эм наводит ему на лицо луч фонарика.
Чего он, собственно, ждал? Лицо как лицо: не слишком худое — черты еще не заострились, взгляд живой, на щеках никакой щетины — тревожной приметы бродяг.
— Эмили дала мне бритву. В Тусоне, перед самым вечером, я успел привести себя в порядок.
Как и Пи-Эм, он в белой рубашке; брюки, несмотря на дождь, выглядят вполне прилично.
— Что думаешь делать?
— Прежде всего — поесть. В Тусоне я остался без денег. Дурацкая история! Завернул последние несколько долларов в носовой платок и обронил. А может, просто вытащили при высадке из автобуса.
Смешок у него сухой, короткий, незнакомый Пи-Эм.
— Идем.
Пи-Эм отчаянно подмывает переменить решение. Что если отвести его в конюшню, притащить туда еды и сказать, чтобы уходил ночью, пока Нора…
— Потом переправишь меня в Мексику, Милдред с детьми уже там.
— Где?
— В Ногалесе. Ждут меня.
— Ты сказал, Милдред…
— Да.
— Заехал к ней в Айову?
— Нет.
— Когда же вы договорились?
— На свиданиях. Больше я не мог. Я должен жить с ними.
— Но…
— Я голоден, Пэт.
Пи-Эм поворачивает наконец ключ в замке, и делает это тем более торопливо, что в стороне ранчо Кейди, кажется, зашумели машины.
— Ты не женат? Эмили говорит…
— Моя жена вернется с минуту на минуту.
Он включает свет. За противомоскитной сеткой большой прохладный холл, дальше гостиная с просторными креслами — Пи-Эм всегда мечтал о таких.
— Идем.
Прежде чем проследовать на кухню, он еще раз выглядывает за дверь. Так и есть. От дома Кейди отъехали три машины, и все три направляются к реке.
— Вот что. Не зови меня больше Пэтом.
— А как надо?
— Здесь я для всех Пи-Эм.
Ему нравится, когда его так называют. Еще мальчиком он прочел, что нью-йоркские воротилы — банкиры, бизнесмены — требуют, чтобы их называли по инициалам.
— Что ты скажешь жене?
— Не знаю. Вернись я пораньше, я переправил бы тебя еще сегодня.
— В Мексику?
Гость бледнеет. Он даже забывает заглянуть в холодильник, откуда Пи-Эм извлекает пол-окорока. На полках есть и кое-что другое — пиво и эль в бутылках. Пи-Эм в свой черед испытывает замешательство и поскорее захлопывает дверцу.
— Сейчас принесу воды. Придется подождать. Сегодня переправить тебя невозможно.
— Почему? Там же Милдред с детьми.
— В гостинице?
Пи-Эм опять становится не по себе. Вдруг она зарегистрировалась под своей фамилией?
— Нет. Ей пришлось снять комнату.
Гость ест ветчину. Держит в руке толстый ломоть, но глотает с видимым усилием.
— Вода прибывает. Боюсь, что на обратном пути уже не смогу перебраться через реку.
Эх, будь у него несколько часов в запасе! Хоть час! Но вот-вот вернется Нора. И, возможно, привезет с собой приятелей, чтобы пропустить по последней. Так она часто делает.
— Не задавай вопросов. Ты уверен, что тебя не опознали?
— Как бы я в таком случае попал сюда?
Это ясно. Глупо было спрашивать.
— Здесь обо мне известно? — осведомляется гость. — Твоей жене, например?
— Нет.
— Так и предполагал.
— По-твоему, лучше, если бы я ей рассказал?
По временам голоса ожесточаются, но гость всякий раз берет себя в руки, хотя по-прежнему без малейшего оттенка униженности.
