— Некомпетентный дилетант? Ах, что вы, мистер Снейт! Может быть, вы переговорите с ним сейчас, он как раз тут, в комнате… Нет?.. Ну хорошо, только боюсь, у директора сегодня не будет времени. Сейчас посмотрим. — Не заглядывая в расписание, Нита отбарабанила список встреч и совещаний, на которых должен был присутствовать директор. — А завтра… о, вы не сможете завтра? Ну что же, в таком случае вам ничего не остается, кроме как положиться на нас. Мы выдержим названные сроки… Да, получается чудесно. Оптовики уже заказали более семисот тысяч экземпляров, материал переводится на шесть… нет, на восемь иностранных языков, насколько я знаю… Да, буду держать вас в курсе. Всего хорошего, мистер Снейт.
— Не человек, а счетная машина, — сказал Найджел. Затем, почувствовав, что слегка перебрал, продолжил: — Не могу понять, как вы помните все эти цифры.
— О, я ничего не забываю. Такая уродилась.
— Чего это он кипятится?
— А, по поводу нового заказа из тихоокеанской серии. Глупый старый индюк. Этих чиновников по связям с общественностью нужно просто убивать. А Снейта — в первую очередь. Когда он говорит по телефону, у меня в ухе свербит. А если уж собственной персоной заявится, то совсем пропало дело…
— Будь я морячком на Тихом океане, — мечтательно протянул Найджел, — я бы хотел получать не буклеты с изображениями бамбуковых хижин и затасканными байками про историю Меланезии да про то, что туземцев обижать нельзя, а большие цветные фотографии шикарных девочек, чтобы можно было их повесить над койкой. И девочки должны быть все похожи на вас…
— Тогда вам стоит поговорить с Джимми и предложить ему изменить издательскую политику, — ответила, улыбнувшись уголками рта, Нита. — Вы уйдете наконец? Вам что, делать нечего? Но сначала отдайте письмо.
Найджел кинул письмо ей на стол. В дверях он обернулся. Нита сидела, уставившись на письмо, лежавшее там, куда он его бросил, и в ее взгляде застыл ужас, словно она увидела на своем столе ядовитого тропического паука. Видно было, что она боится притронуться к нему. Она сидела, судорожно сцепив пальцы на коленях.
— Оно не кусается, — проговорил с порога Найджел.
Нита Принс вздрогнула:
— А ну вас к черту, Найджел! Идите или туда, или сюда! Терпеть не могу, когда стоят в дверях… Извините, я сегодня какая-то нервная. Этот несносный Снейт…
«Э, нет, — подумал Найджел, — со Снейтом ты имеешь дело почти шесть лет, и до сих пор все было хорошо. Дело в письме. А поскольку ты его не распечатала, то дело, видимо, в почерке, которым написан адрес. Почерк принадлежит кому-то, кто не должен писать Джимми Лейку. Или кому-то из твоей прошлой жизни?.. Впрочем, ладно. Меня это не касается».
Однако неистребимое любопытство, которое заставляло Найджела постоянно совать нос в жизнь других людей, не позволяло ему оставить это дело просто так. Никогда еще не доводилось ему видеть восхитительную, неотразимую мисс Принс такой обескураженной, совершенно выбитой из колеи. Даже летом прошлого года, когда рядом с их министерством с регулярностью пригородных электричек падали вражеские бомбы и от их взрывов вздрагивало и качалось все здание, Нита не покидала своего стола. Она вела протоколы, успокаивала взбудораженных сотрудников, непрестанно звонивших по телефону, и ее неизменно окружал некий нимб неуязвимости. «Любая уважающая себя бомба дважды подумает, прежде чем назначить Нашей Блондиночке свидание», — заметил как-то Меррион Сквайерс. Но сам он, как не преминул признаться, принципиально не доверял блондинкам.
Водворившись снова за свой стол и механически просматривая рукопись под названием «Военная история наших четвероногих друзей», присланную каким-то восторженным любителем животных с просьбой опубликовать ее за казенный счет в виде книги с иллюстрациями («У меня есть великолепные снимки моей собачки Мопкинс, которая во время воздушных налетов, едва начинали выть сирены, всегда лаяла, предупреждая меня»), Найджел думал о том, как же мало он знает своих коллег. С 1940 года до самого последнего времени они работали как черти, по десять или даже по четырнадцать часов в сутки, — все, за исключением Эдгара Биллсона, одного из вольнонаемных служащих, который, работая у них, свято соблюдал свои права и ровно в пять вечера с котелком, зонтиком и портфелем (в котором ничего не было) отправлялся домой. Год за годом они трудились целыми днями бок о бок и знали друг друга, как циферблат собственных часов; но о личной жизни сослуживцев — как о работе часов, пока они в полном порядке, — никто понятия не имел. Известно было, что Меррион Сквайерс не верит блондинкам, что у Брайана Ингла больное сердце, что Эдгар Биллсон живет в Пиннере, а Джимми Лейк женат на прелестной тихой женщине, которая предоставляет ему полную свободу действий. Но теперь, когда худшее было позади, подобные сведения больше не удовлетворяли пытливый ум Найджела.
К примеру, была ли Нита Принс любовницей Джимми? Управление в большинстве своем полагало, что была. Но у Найджела не хватало времени разузнать это поточнее, да и желания такого не было. Или: представляет ли себе Брайан Ингл, почитающий ее, как сокровище святого Грааля, что она за человек? А он сам, Найджел, представляет? Или: почему Харкер Фортескью, обычно бесцеремонный и резкий на язык, не может приструнить Мерриона Сквайерса, который довольно часто непочтительно отзывается о нем в присутствии подчиненных Харкера? Или вот еще: раздувается ли индюком Эдгар Биллсон у себя дома так же, как в министерстве?..
«Заведу-ка я новую папку, — сказал себе Найджел, — и назову ее „Особо секретное“; это будет досье на управление. Посмотрим, много ли материалов сумею я набрать на коллег за несколько месяцев, что осталось провести на государственной службе. Я буду все собирать в эту папку. А в тот день, когда закончится моя служба, сожгу досье. Нужно понемногу набивать руку. Кто знает, не наступит ли час, когда мне придется снова заняться расследованием преступлений? Впрочем, упаси меня Боже!..»
Его мысли были прерваны приходом Брайана Ингла. Это был суетливый полноватый коротышка с прилизанными волосами; казалось, он не умел передвигаться иначе как трусцой. Он и сейчас не вошел, а вбежал, остановившись перед столом Найджела и едва ли не виляя хвостом.
— Ах да, подписи, — вспомнил Найджел. В карих глазах Ингла бегали огоньки никогда не угасающего энтузиазма. — Я там предложил одно-два изменения. Эти самолеты, конечно же, «тайфуны». И…
— Конечно, конечно, — не дал ему договорить запыхавшийся Брайан. — Но тебе понравилось? В целом? Нормально, ты думаешь? Немножечко не того, не риторично?..
— Нет, вполне сойдет. С моими поправками, — твердо добавил Найджел.
По опыту он знал, что Брайан Ингл влюблен в собственные слова. Во все без исключения. Он вполне способен был вставить их обратно в последние гранки. Между ними велась настоящая позиционная война; Найджел даже придумал специальную систему перепроверки гранок — главным образом для того, чтобы помешать Инглу протаскивать свои варианты.
— Знаешь, что меня поражает? То, как ты умудряешься все это так долго в себе хранить.
— Хранить? Что хранить?
— Да вот это. Священный огонь. Война с немцами кончилась, а ты выдаешь подписи к фотографиям, словно на дворе еще сороковой год.
— Ты меня разыгрываешь, что ли?
— Нет. Просто мне кажется, вряд ли твой пыл, так увлекавший читателей в начале войны, уместен в издании, посвященном ее концу. Эта тема умерла. Публике наскучили статьи, фотографии, выставки, фильмы о войне. Мы выпускаем нашу продукцию потому только, что ряд министерств никак не может побороть пристрастия к саморекламе. Пристрастия, которое, должен со всей самокритичностью признать, мы же сами в них и пробудили. А вероятно, они просто не могут выдержать, чтобы еще сотня тонн бумаги не была выброшена на ветер, как уж это заведено у чиновников. И… О чем это я?
— Не дай Бог, Джимми услышит, что ты такое тут говоришь, — хихикнул Брайан. — Но давай серьезно… Если ты имеешь в виду, почему я по-прежнему отдаю этому делу все силы, в то время как речь идет только о том, чтобы использовать оставшуюся бумагу… кстати, весьма неуклюжая метафора! Ну так вот, должен сказать тебе, что мне просто нравится писать. Писать вообще, что угодно…
Ингл произнес это задумчиво, прислушиваясь к себе, что совершенно не походило на его обычные, быстрые и торопливые высказывания. На сердце у Найджела потеплело. Ему уже не хотелось держаться с этим маленьким человечком официально.
— А еще потому, что ты долго пытался попасть в армию, но каждый раз получал отказ по здоровью и в конце концов решил, что тебе ничего другого не остается, как загонять себя до смерти на ниве пропаганды.
Как истый англичанин, Брайан Ингл на какой-то миг окаменел, придя в смущение от такого интимного тона. Затем неожиданно растаял:
