— Клянусь, — сказал он, — это весьма занят… Я хотел сказать, интригующая история. Продолжайте же!
— Я делаю это лишь из отчаяния, мистер Холмс. Но я должна попытаться… Начну с того, что весь последний год я была совершенно счастлива, работая у леди Майо. Увы, мои родители умерли, но я сумела получить хорошее образование и была снабжена весьма лестными для меня рекомендациями. Замечу, что на первый взгляд леди Майо производит не слишком хорошее впечатление. Она — человек старомодный, чересчур исполненный чувства собственного достоинства и даже суровый. Однако ко мне она была неизменно добра. Более того, именно она предложила, чтобы мы отправились развеяться в Швейцарию, потому что опасалась, как бы уединенная жизнь в Грокстон-Лоу-Холле не подействовала на меня угнетающе. А в поезде, на котором мы ехали из Парижа в Гриндельвальд, и произошло знакомство… То есть наша встреча с Чарльзом. Его полное имя Чарльз Хендон.
Холмс откинулся в своем кресле, сложив кончики пальцев вместе, что вошло у него в привычку в минуты раздумий.
— Стало быть, именно там вы впервые повстречались с этим джентльменом? — спросил он.
— О да!
— Понятно. Но все же, какие обстоятельства предшествовали знакомству?
— Самые обыкновенные, мистер Холмс. Нас оказалось трое в купе первого класса. У Чарльза приятный голос, изысканные манеры, а улыбка так заразительна, что…
— Нисколько в этом не сомневаюсь, но мне хотелось бы узнать все детали как можно точнее.
Мисс Форсайт посмотрела на него широко распахнутыми голубыми глазами.
— По-моему, все началось с окна, — сказала она. — Должна еще заметить, что у Чарльза удивительно выразительные глаза и густые темно-русые усы. Так вот, он посмотрел на леди Майо и с поклоном спросил ее разрешения приоткрыть окно в купе. Она милостиво согласилась, а уже через несколько минут они болтали, как будто знали друг друга давным-давно.
— В самом деле? Интересно.
— После этого леди Майо представила Чарльзу меня. Остаток пути до Гриндельвальда пролетел совершенно незаметно. Но стоило нам оказаться в фойе отеля «Сплендид», как произошло первое из шокирующих событий, которые в дальнейшем так сильно омрачили мою жизнь.
Несмотря на намек на грандиозность в своем названии, гостиница оказалась достаточно небольшой и очень уютной. Уже тогда я догадывалась, что мистер Хендон важная персона, хотя сам себя он скромно описывал как холостяка, путешествовавшего в обществе единственного слуги. Управляющий отеля М. Брангер сразу же поспешил нам навстречу и почтительными поклонами приветствовал леди Майо наравне с мистером Хендоном. Последний о чем-то негромко переговорил с господином Брангером, после чего тот вновь уважительно склонил перед ним голову. После этого Чарльз повернулся было к нам с улыбкой, но внезапно его манера поведения резко переменилась.
Я словно сейчас вижу его стоящим там в длинном плаще, цилиндре и с тяжелой ротанговой тростью, зажатой в руке. Он был повернут спиной к полукругу декоративных вечнозеленых растений, расставленных около камина с низкой полкой, на которой стояли красивые швейцарские часы.
До этого момента я их вообще не замечала. Но Чарльз тут же со сдавленным криком бросился к камину. Воздев свою тяжелую трость, он обрушивал удар за ударом на каркас часов, пока их последние мелкие обломки не попадали в очаг.
Затем он развернулся и медленно отошел от камина. Не вымолвив ни слова в свое оправдание, он достал бумажник, протянул М. Брангеру банкноту, достоинство которой, должно быть, раз в десять превышало стоимость испорченного механизма, и как ни чем не бывало продолжил разговор на другую тему.
Как вы легко можете себе вообразить, мистер Холмс, мы стояли, словно громом пораженные. У меня даже сложилось впечатление, что леди Майо на минуту забыла о чувстве собственного достоинства и выглядела откровенно напуганной. А вот Чарльз — могу в этом поклясться — не испытывал ни малейшего страха. Казалось, он исполнен лишь яростной решимости. И в этот момент мне попался на глаза слуга Чарльза, стоявший поодаль рядом с нашим багажом. Это был низкорослый и худой мужчина с расширяющимися книзу бакенбардами, а на его лице читались смущение и, как не обидно мне это произносить, выражение глубочайшего стыда.
Впрочем, о случившемся больше никто не упоминал, и инцидент казался на этом исчерпанным. В следующие два дня Чарльз пребывал в свойственном ему безмятежном настроении. Однако на третье утро, когда мы встретились с ним в ресторане за завтраком, это случилось опять.
Шторы на больших окнах ресторанного зала были задернуты для защиты от слепящих лучей солнца, которые отражались от только что выпавшего снаружи снега. В помещении уже собралось немало народа, поскольку другие постояльцы отеля тоже спустились к завтраку. Мне бросилось в глаза, что Чарльз, только что вернувшийся с утренней прогулки, по-прежнему не расставался со своей ротанговой тростью.
«Какой здесь воздух, мадам! — сказал он самым приветливым тоном леди Майо. — Не надышишься! Он дает больше энергии, чем любая пища или напиток».
Но только он это произнес, как замер и пристально посмотрел в сторону одного из окон. Стремительно пройдя мимо нас, он нанес мощный удар тростью по шторе, а потом отдернул ее, и перед нами предстали обломки больших часов с циферблатом в виде смеющегося солнца. Думаю, я бы лишилась чувств, не поддержи меня под локоть леди Майо.
Уже снявшая перчатки, мисс Форсайт приложила ладони к своим щекам.
— Но Чарльз не только разбивает часы, — продолжала она. — Он закапывает их в снег и даже прячет в комоде своего номера.
Шерлок Холмс, который до этого полулежал с закрытыми глазами в своем кресле, вдавив голову в мягкую спинку, теперь приподнял веки.
— В комоде? — переспросил он, хмурясь. — Еще интереснее! Можно узнать, как вам удалось установить это обстоятельство?
— К своему стыду, я опустилась до того, чтобы расспросить его слугу.
— Почему вы стыдитесь этого?
— Я не должна была так поступать. Учитывая мое скромное положение в обществе, Чарльз бы никогда… Впрочем, я и так для него ничего не значу! Я просто не имела права этого делать!
— Вы все сделали абсолютно правильно, мисс Форсайт, — мягко заверил ее Холмс. — Итак, вы побеседовали со слугой, которого описали как невысокого и худощавого человека с густыми бакенбардами. Кстати, как его зовут?
— Кажется, его фамилия Треплей. Я несколько раз слышала, как Чарльз обращался к нему просто «Треп». И скажу я вам, мистер Холмс, преданнее слуги, чем он, надо еще поискать. Один вид его типично английской физиономии действовал на меня успокаивающе. Он понял или, должно быть, почувствовал мой интерес и сообщил мне, что его хозяин закопал или спрятал еще пять других часов. И хотя он не говорил об этом прямо, мне показалось, что он полностью разделяет мои опасения. Но Чарльз не сумасшедший! Нет-нет! Вы поймете это, когда узнаете о самом последнем происшествии.
— Каком же?
— Это случилось всего четыре дня назад. В гостиничных апартаментах леди Майо была небольшая гостиная с фортепиано. Я всей душой влюблена в музыку, и у нас стало хорошей традицией: после вечернего чая я играла для леди Майо и Чарльза. Но в этот раз я едва взяла первые ноты, когда явился посыльный с письмом для Чарльза.
— Секундочку! Вы обратили внимание, какая марка была на конверте?
— Да. Какая-то иностранная, — мисс Форсайт казалась удивленной. — Но какое это имеет значение, если вы…
— Если я, что?
Лицо нашей гостьи какую-то секунду выражало полнейшую растерянность, но потом, словно чтобы прояснить некое недоразумение, она поспешила продолжить свой рассказ.
— Чарльз вскрыл конверт, прочитал письмо и мертвенно побледнел. С каким-то неразборчивым восклицанием он бросился прочь из комнаты. Когда же полчаса спустя мы спустились в холл, то узнали, что он и Треплей отбыли из гостиницы со всем своим багажом. Записки он не оставил. И ничего не велел передать на словах. С тех пор я его не видела.
Селия Форсайт опустила голову, а в ее глазах блеснули слезы.
— А теперь, мистер Холмс, после того как я была с вами полностью откровенна, мне хотелось бы такой же откровенности с вашей стороны. Что вы написали ему в том письме?
Вопрос был столь неожиданный, что теперь уже я с изумлением откинулся на спинку своего кресла. Лицо Шерлока Холмса оставалось непроницаемым. Его длинные нервные пальцы потянулись за табаком, который он по странной привычке хранил в персидской туфле, и он принялся набивать глиняную трубку.
— В том письме, стало быть! — это было скорее заявление, нежели вопрос.
— Да! То письмо написали вы. Я сама видела вашу подпись. Это и привело меня сюда!
— Дорогая моя! — отозвался на это Холмс. Потом несколько минут он хранил молчание, голубоватый дым окутывал его, а взгляд был устремлен на наши каминные часы.
