Она быстро проглядела план музея, выискивая то, что могло ее сейчас занять. Ранние итальянцы; Италия, XV век; Голландия, XVII век; Англия, X Vni век. По имени был назван только один художник. «Леонардо, — говорилось в плане. — Рисунок. Зал 7».
Она легко нашла этот зал, оказавшийся не больше, чем кабинет Саймона в Челси. В отличие от других помещений, по которым она только что проходила, в седьмом зале была выставлена только одна вещь Леонардо да Винчи, полномасштабная композиция «Мадонна с Младенцем, Св. Анной и Иоанном Крестителем», нарисованная углем. Седьмой зал напоминал часовню и был освещен лишь неярким лучом лампы, направленным только на рисунок Там стояло несколько скамей, чтобы почитатели могли неторопливо созерцать то, что в плане музея было названо одной из самых лучших работ Леонардо. Правда, сейчас в зале никого не было.
Дебора села на скамью. Появившееся в спине напряжение перебралось в основание шеи и свернулось там круглой пружиной. Она не осталась неуязвимой к великолепной иронии ее выбора.
От лика Святой Девы исходила преданность и беззаветная любовь. Во взгляде Св. Анны, обращенном к Деве, лучилось глубокое понимание. Ведь кто мог знать лучше, чем Св. Анна, какие чувства испытывает ее возлюбленная дочь к чудесному Дитя, которое родила. Сам же Младенец уже тянулся из материнских рук к совсем юному Крестителю, покидая Свою матерь даже сейчас, даже сейчас…
Да, пожалуй, это в духе Саймона — покидать близких. В таких ситуациях в нем говорит человек науки, трезвый и спокойный аналитик, решающий свои проблемы в параметрах объективного практицизма, подкрепленного статистикой. Его взгляд на мир — да что там, сам его мир — отличается от ее мира. Он может настаивать: послушай меня, Дебора, помимо кровных, есть и другие узы… Легко ему говорить, с таким философским взглядом на окружающее. Для нее жизнь устроена по другим законам.
Перед ее глазами всплыла испорченная фотография отца: весенний ветер шевелит поредевшие волосы; ветвь дерева, подобно крылу птицы, бросает тень на могилу матери; желтые нарциссы, которые он ставит в вазу, ловят солнце, их лепестки слегка загнулись, соприкоснувшись с его ладонью; его рука сжимает цветы, крепко держа их за стебельки, каждый год, пятого апреля, вот уже восемнадцать весен. Здесь ему пятьдесят восемь лет. Ее отцу. Ее единственному остававшемуся тогда в живых родственнику по плоти и крови.
Дебора глядела на рисунок Леонардо. Эти две женщины поняли бы то, что недоступно ее мужу, — силу, блаженство, невыразимое чудо жизни, созданной и произведенной на свет тобой, твоим собственным чревом.
Я хочу, чтобы вы дали своему телу передышку хотя бы на год, заявил ей доктор. После шести выкидышей. Шести самопроизвольных абортов за последние девять месяцев. Сейчас картина неутешительная — физический стресс, большая потеря крови, гормональные нарушения и…
Я хочу попробовать пилюли для зачатия, заявила она тогда.
Вы меня не слушаете. В данный момент об этом не может быть и речи.
Ну, тогда искусственное оплодотворение.
Вы сами знаете, Дебора, что зачать — не проблема. Проблема в том, чтобы выносить.
Я проведу в постели все девять месяцев. Даже шевелиться не стану. Сделаю все, что угодно.
Итак, встаньте в очередь на приемного ребенка, пользуйтесь противозачаточными средствами и сделайте следующую попытку через год. Если же вы решите продолжать и дальше в таком духе, вас ожидает перспектива кесарева сечения еще до тридцати лет.
Он выписал ей рецепт.
Но ведь должен же быть шанс, произнесла она, изо всех сил стараясь скрыть охватившее ее отчаяние, не допустить эмоционального стресса. Иначе доктор отметит их в карточке, и впоследствии они будут играть против нее.
Нельзя сказать, что доктор не сочувствовал ей. Он ведь сказал — шансы есть, на будущий год. Ваше тело должно отдохнуть и окрепнуть. Тогда мы испробуем разные варианты. Искусственное оплодотворение. Пилюли для зачатия. Все, что угодно. Только через год.
Она стала принимать пилюли. Но когда Саймон принес домой анкеты и прочие бумаги, требующиеся для усыновления ребенка, она взвилась.
Впрочем, сейчас незачем думать об этом, Дебора заставила себя сосредоточиться на рисунке. Она решила, что лица персонажей исполнены ясности и покоя. Они четко прописаны. Остальное носит импрессионистические черты, нарисовано как серия вопросов, которым суждено навеки остаться без ответа. Поднимется ли стопа Девы или направится вниз? Будет ли Св. Анна по-прежнему указывать в небо? Схватит ли пухлая ручонка Младенца подбородок Крестителя? И останется ли на заднем плане Голгофа, или такое будущее слишком омрачает эти мгновения покоя и лучше его оставить за рамками — непрозвучавшее и неувиденное.
— Иосифа нет. Да, разумеется. Нет Иосифа.
Дебора оглянулась на шепот и увидела, что к ней присоединился мужчина, одетый почему-то по-уличному — промокшее пальто свободного покроя, обмотанный вокруг шеи шарф, на голове мягкая фетровая шляпа. Казалось, он не замечал ее присутствия, и, если бы не произнес эти слова, она бы его тоже не заметила. Одетый в черное, он почти сливался с полумраком, сгущавшимся в углах
— Нет Иосифа, — снова прошептал он смиренным тоном.
Игрок в регби, решила Дебора, поскольку он был высок и крепкого сложения, что бросилось в глаза даже под просторным пальто. Свернутый в трубочку музейный план он держал будто незажженную свечу. Руки у него были широкие, короткопалые и вполне способные, по ее представлению, отпихивать в стороны других игроков во время стремительного броска по полю.
Правда, сейчас он не совершал броска, хотя и продвинулся вперед, в один из приглушенных световых конусов. Казалось, его шаги исполнены почтения. Не отрывая глаз от эскиза Леонардо, он протянул руку к шляпе и снял ее, как делают в церкви мужчины. Опустился на одну из скамей.
Он носил ботинки на толстой подошве — удобные, загородные, — оперся на их наружные края, а руки свесил меж коленей. Через мгновение он провел ладонью по редеющей шевелюре цвета сажи с ниточками седины. Этот жест не слишком соответствовал его внешности, как и жест смирения. Его лицо, поднятое к работе да Винчи, казалось, выражало тревогу и боль, под глазами обозначились полумесяцы мешков, на лбу залегли тяжелые морщины.
Губы он плотно сжал. Нижняя была полная, верхняя тонкая. Они создали на его лице горестный шов и казались неадекватной преградой, сдерживающей внутреннее смятение. Товарищ по несчастью, подумала Дебора, тронутая его страданием.
— Приятный рисунок, не так ли? — Она произнесла это приглушенным шепотом, каким непроизвольно разговаривают в местах молитвы или медитации. — Я никогда его не видела раньше.
Незнакомец повернулся к ней. Он оказался смуглым и старше, чем она думала. Казалось, он удивился, что с ним заговорила незнакомая особа.
— Я тоже не видел, — ответил он.
— Мне ужасно стыдно, если учесть, что я живу в Лондоне уже восемнадцать лет. Знаете, о чем я подумала? Чего еще я не видела из таких же важных вещей?
— Иосифа, — промолвил он.
— Простите?
Он показал на эскиз свернутым в трубочку музейным планом:
— Вы не видели Иосифа. Но вы никогда его не увидите. Разве вам не приходило в голову? Разве мы не видим всегда только Мадонну и Младенца?
Дебора перевела взгляд на рисунок:
— Вообще-то я не думала об этом.
— Либо Святую Деву с Младенцем. Либо Матерь и ее Дитя. Либо Поклонение Волхвов вместе с быком и ослом да одним-двумя ангелами. Но Иосифа можно увидеть редко. Вы никогда не задумывались над причиной этого?
— Пожалуй… ну, конечно, ведь он на самом деле не был отцом, верно?
Глаза мужчины закрылись.
— Иисус Бог, — ответил он.
Казалось, он был настолько уязвлен, что Дебора поспешно продолжила:
— Я имею в виду, что нас так учили — верить, что он не являлся отцом. Но ведь мы ничего не знаем наверняка. Как мы можем знать? Мы ведь там не были. И она не вела дневник и не записывала свою жизнь. Нам просто сообщили, что Святой Дух сошел с небес с ангелом или что-то типа того и… Естественно, я не знаю, как это могло случиться, но ведь это было чудом, верно? Минуту назад она была девственницей, а в следующую забеременела, и потом через девять месяцев появился вот этот малыш, и она держала его на руках, не до конца веря, что он реальный, и считала его пальчики на ручках и ножках. Он был ее, по-настоящему ее, этот ребенок, о котором она страстно мечтала… Конечно, если вы верите в чудеса. Если верите.
Она и не сознавала, что по ее щекам текут слезы, пока не увидела переменившееся лицо мужчины. И тут же ее разобрал смех — слишком нелепой была ситуация. Она казалась абсурдной до дикости, эта физическая боль, терзавшая их обоих. Они перебрасывали ее между собой, будто теннисный мячик.
Он извлек из кармана пальто носовой платок и сунул его, смятый, в ее руку.
