«Доверься немного больше Провидению, милая, – сказала я. – Теперь я знаю совершенно точно, что ты еще кое-что от меня скрываешь».
Мне было хорошо известно, что даже в детстве она всегда что-нибудь недоговаривала. Потребовалось время, но в конце концов я узнала все. Оказывается, она ходила утром в аптеку и купила мышьяк. Ей пришлось, конечно, расписаться за него. Естественно, аптекарь не молчал об этом.
«Кто ваш врач?» – спросила я.
«Доктор Ролинсон».
Мейбл показала мне его на следующий день. У меня слишком богатый жизненный опыт, чтобы верить в непогрешимость врачей. Часть из них – люди сведущие, а часть – нет. Почти всегда даже лучшие из них не знают, чем вы больны. Сама я избегаю врачей и их лекарств.
Я сочла, что надо действовать. Надела шляпку и пошла к доктору Ролинсону. Он оказался именно таким, каким я его себе представляла, – милым стариком, доброжелательным, рассеянным, до жалости близоруким, туговатым на ухо и в то же время в высшей степени обидчивым. Он почувствовал себя на коне, когда я упомянула о смерти Джеффри Денмана, и долго говорил о различных видах грибов, съедобных и ядовитых. Он сказал, что расспрашивал кухарку, и та призналась, что один или два гриба показались ей тогда «немного подозрительными», но раз уж они из лавки, решила она, то должны быть хорошими. Но чем больше она о них потом думала, тем больше грибы представлялись ей необычными.
«Сначала это были грибы как грибы, а потом стали оранжевыми в красную крапинку. Чего только эта публика не припомнит, если постарается», – подумала я.
Денман, когда к нему явился врач, совсем не мог говорить. Он не мог глотать и скончался через несколько минут. Доктор, по-видимому, не сомневался в своем заключении. Но было ли это упрямство или истинное убеждение, сказать трудно.
Я немедленно отправилась домой и спросила Мейбл напрямик, для чего она купила мышьяк.
«У тебя же должна была быть какая-то цель», – сказала я.
Мейбл разрыдалась:
«Я хотела покончить с собой. Я была так несчастна».
«Мышьяк у тебя сохранился?» – допытывалась я.
«Нет, я его выбросила».
Я сидела и вновь, и вновь все мысленно прокручивала.
«Что произошло, когда ему стало плохо? Он позвал тебя?»
«Нет. – Мейбл покачала головой. – Он стал сильно звонить. Наконец Дороти, горничная, которая живет в доме, услыхала и разбудила кухарку. Обе они явились к Джеффри. Дороти увидела его и испугалась. Речь бессвязная, бредит. Она оставила с ним кухарку и прибежала ко мне. Конечно, я сразу поняла, что с мужем что-то необычное. К несчастью, Брустер, которая ухаживает за старым Денманом, в ту ночь отсутствовала, так что некому было посоветовать, что делать. Я послала Дороти за врачом, а сама с кухаркой осталась при нем, но через несколько минут я уже не выдержала: это было так страшно. Я убежала к себе в комнату и заперла дверь».
«Какая ты эгоистка, какая жестокая, – не сдержалась я. – Наверняка твое поведение сыграло в дальнейшем свою роль, можешь в этом не сомневаться. Кухарка, конечно, повсюду об этом растрезвонила. Ну и ну, плохи дела».
Потом я поговорила с прислугой. Кухарка принялась было рассказывать о грибах, но я ее остановила. Мне надоели эти грибы. Я обстоятельно расспросила обеих о состоянии их хозяина в ту ночь. Обе в один голос утверждали, что у него, по-видимому, были сильнейшие боли, что он не мог глотать, пытался говорить что-то сдавленным голосом, но нес какую-то чушь, ничего осмысленного.
«Что же это была за чушь?» – поинтересовалась я.
«О какой-то рыбе, верно?» – обратилась кухарка к Дороти.
Та подтвердила:
«Да, все говорил: выпила рыба, выпила рыба, словом, глупости всякие. Я сразу поняла, что он, бедный, не в своем уме».
Действительно, в его словах, кажется, не было никакого смысла. Я закончила расспрашивать их. Оставалась еще Брустер, и я отправилась к ней. Это оказалась изможденная женщина лет под пятьдесят.
«Жаль, меня не было в ту ночь, – сокрушалась она. – Видно, ему никто не пытался помочь, пока не пришел врач».
«Я допускаю, что Джеффри бредил, – с сомнением сказала я. – Но это же не симптом отравления птомаином, не так ли?»
«Как сказать», – заметила Брустер.
Я поинтересовалась, как чувствует себя ее пациент.
Она покачала головой:
«Довольно скверно».
«Слабость?»
«Нет, физически он достаточно крепок. Только вот зрение очень падает. Он может пережить всех нас, но болезнь мозга прогрессирует. Я уже говорила с мистером и миссис Денман, что старика следует направить в институт, но миссис Денман и слышать об этом не хочет».
Замечу, что Мейбл всегда была добрая душа.
Итак, факт оставался фактом. Я обдумала случившееся и решила, что должно быть сделано еще одно дело. Учитывая распространяющиеся сплетни, надо обратиться за разрешением на эксгумацию тела, чтобы произвести надлежащее post-mortem[1], то есть вскрытие трупа, и тогда злые языки утихомирятся.
Мейбл, конечно, подняла шумиху, главным образом из сентиментальных соображений – трогать умершего с места его упокоения и прочее, и прочее. Но я настояла.
Тут я не буду вдаваться в детали. Мы добились соответствующего разрешения. Вскрытие, или как там еще это называется, было проведено, но результат не был таким определенным, как бы нам хотелось. Никаких признаков мышьяка. Это было в нашу пользу. Дословно в акте стояло: «Не обнаружено никаких доказательств причины смерти».
Как вы понимаете, такое заключение не вывело нас из затруднения. Люди продолжали судачить о редких ядах, присутствие которых невозможно обнаружить, и о прочем вздоре из той же оперы. Я повидалась с патологоанатомом, который производил вскрытие, и задала ему несколько вопросов. И хотя он всеми силами пытался уйти от ответов, мне все же удалось выяснить его мнение: крайне маловероятно, что причиной смерти оказались ядовитые грибы. Тут у меня возникла мысль, и я спросила его, а какой яд мог бы привести к подобному исходу. Он пустился в длинные объяснения, которые, признаюсь, я пропустила мимо ушей. Но подытожил он так: «Смерть могла быть следствием действия какого-либо сильного растительного алкалоида».
А я подумала: если душевная болезнь в скрытой форме была в крови Джеффри Денмана, разве он не мог совершить самоубийство? Он занимался когда-то медициной и имел хорошее представление о ядах и их действии.
Я не считала, что мой вывод верен, но это было единственное, что мне тогда пришло в голову, а я уже начинала выходить из себя.
И должна признаться – полагаю, молодым людям это покажется смешным, – когда я по-настоящему в тяжелой ситуации, я твержу себе под нос маленькое заклинание, где бы ни находилась, на улице ли, на рынке. И это всегда приводит к успеху. Возможно, по вашему мнению, я говорю о какой-то чепухе, совершенно не связанной с предметом. Но это не так. Текст заклинания висел у меня над кроватью, еще когда я была маленькой: «Ищите и обрящете». В то утро, о котором я рассказываю, я шла по Хай-стрит и не переставая твердила эти святые слова. Я даже на какой-то момент закрыла глаза. А когда открыла, что, вы думаете, я прежде всего увидела?
Пять лиц с различной степенью интереса обратились к мисс Марпл. Можно было, однако, с уверенностью утверждать, что никто не нашел правильного ответа на вопрос.
– Я увидела, – с особой выразительностью произнесла мисс Марпл, – витрину рыбной лавки, и в ней только одно – груду свежей пикши[2].
– Бог ты мой! – воскликнул Реймонд Уэст. – В ответ на святые слова – свежая пикша.
– Да, Реймонд, – строго проговорила мисс Марпл. – И не богохульствуй по этому поводу. Рука господа вездесуща. Первое, что мне бросилось в глаза, – черные пятнышки – отпечатки пальцев святого Петра. Знаете, существует такая легенда о пальцах святого Петра[3]. И это все поставило на свои места. Мне недоставало слова, истинного слова святого Петра. Я соединила вместе две вещи – слово и рыбу.
Сэр Генри как-то торопливо высморкался. Джойс закусила губу.
– Что же мне это дало? Ведь и кухарка, и горничная упоминали о пьющей рыбе, о которой говорил умирающий. И я была теперь убеждена, абсолютно убеждена, что решение загадки кроется в этих словах. Я вернулась домой, полная решимости добраться до сути.
Мисс Марпл сделала паузу.
– Вам никогда не приходило в голову, – продолжала старая дама, – сколь многое можно обнаружить в так называемом контексте? В Дартмуре есть местечко под названием Грей-Уэзерс. Если вы заговорите с местным крестьянином и произнесете эти слова, он, скорее всего, решит, что вы говорите о местных каменных кругах, хотя вы, может быть, имеете в виду погоду. В то же время, если вы имеете в виду каменные круги, человек приезжий, услышав не полностью ваш разговор, может подумать, что вы имеете в виду погоду[4]. Так вот, пересказывая разговор, мы не повторяем в точности услышанные слова, а чаще всего заменяем их другими, которые, с нашей точки зрения, означают то же самое.
