Она следила за ним с вниманием: чувствовалось, что по мере того, как он говорит, подробности всплывают у нее в памяти. Ее поразило то, что он угадывает все так точно.
— Я поднялась еще раз, да…
— Вы поднялись еще раз, хотя больше не должны были подниматься…
— Я забыла спросить у нее, что она хочет на завтрак… И нужно ли зайти в аптеку. Она попросила меня поставить медный горшок на окно.
— И не сказала почему?
— Потому что это полезно для растения. Было солнечно.
— А что произошло в следующие дни?
Побежденная, она с восхищением взглянула на комиссара:
— Удивительно, как это вы догадались. На следующий день опять было солнце, и я хотела снова поставить горшок на подоконник.
— А она приказала вам не делать этого?
— Да.
— Благодарю вас, мадам Келлер.
Он чуть было не спросил, не дала ли больная какого-нибудь поручения, но предпочел подождать, пока это проверит Люка.
— Вы опять собираетесь трепать ей нервы?
Не отвечая, Мегрэ поднялся по лестнице и постучался к больной. Его не пригласили войти. Он нажал на ручку, толкнул дверь и встретил устремленный на него взгляд Франсуазы Бурсико. Со вздохом, выражавшим покорность судьбе, она снова уронила голову на подушку.
— Простите, что я снова беспокою вас.
Она не произнесла ни слова, губы ее были сжаты, вся жизнь сконцентрировалась в глазах.
— Я хотел узнать, не мешало ли вам спать присутствие сиделки.
Все то же молчание.
— И я подумал, что, может быть, сегодня вы захотите мне что-нибудь сказать?
Она не шевелилась. Мегрэ походил по комнате, как бы невзначай остановился около зеленого растения и стал поглаживать его листья.
Потом, подобно тем людям, у которых, когда они приходят в гости, возникает мания все поправлять, Мегрэ взял в руки медный горшок и отнес его на столик.
— Ведь это его место, не правда ли? Консьержка, наверное, ошиблась.
Он нарочно не смотрел на нее. Постоял немного, обернулся. Увидел, что она побледнела еще больше и глаза ее забегали в панике.
— Вам неприятно, что я снял горшок с окна?
Поколебавшись несколько секунд, Мегрэ взялся рукой за спинку обитого бархатом стула, уселся на него верхом лицом к постели и приготовился зажечь трубку.
— Вы ждали его сегодня утром?
Никогда, вероятно, он не чувствовал на себе взгляда, полного такой ненависти, ненависти не пылкой, а приглушенной, смешанной с презрением и, может быть, с горькой покорностью судьбе.
— Он все еще в Париже, правда?
Он давал ей возможность подумать и в то же время прислушивался к звукам, доносившимся с лестницы.
— Если бы его не было в Париже, вы бы не волновались и не поставили бы горшок на окно. Ведь вы сами переставили его. Это сделала не консьержка. И не сиделка.
Она протянула костлявую руку к стакану с водой, стоявшему на ночном столике, и с усилием, заметным по напряжению ее шеи, выпила глоток.
— Сейчас, вот в эту минуту, нантская полиция занимается тем, что допрашивает человека, которого вы хорошо знали, — некоего Дедэ; Дедэ сообщит нам еще некоторые имена, а эти люди, в свою очередь, укажут на других.
Нервы у него были натянуты.
— Возможно, он и не придет. Наверное, ждал вашего телефонного звонка вчера или сегодня ночью, а вы не могли ему позвонить.
Пауза.
— Странно, почему он не нанял комнату или квартиру здесь же, в этом доме? Ведь тогда все было бы гораздо проще!
Ему показалось, что на ее сжатых губах появилась слабая улыбка.
Он вспомнил слова старой пьянчужки: «Красивая девчонка, кругленькая, как куропатка…»
— Вы знаете, Франсуаза, что произойдет?
Она нахмурилась, услышав, что он называет ее по имени.
— Он придет, потому что встревожен еще больше, чем вы. Он побоится, что мы вас арестуем, и захочет во что бы то ни стало предотвратить это.
Наконец он добился от нее первой реакции. Тело больной выпрямилось, и она с яростью крикнула:
— Я не хочу!
— Вот видите, он существует, я не ошибся.
— У вас нет никакой жалости!
— А он пожалел моего инспектора? Он думал только о своей личной безопасности.
— Это неправда.
— Допустим, что он думал только о вас…
Она сама еще не понимала, что в нескольких коротких фразах сказала ему больше, чем он надеялся от нее добиться.
— Да! Допустим, что он стрелял из-за вас, чтобы ваш муж, вернувшись из Бордо, не…
— Замолчите, ради Бога! Разве вы не понимаете, что все это отвратительно?!
Она потеряла хладнокровие. Не в силах больше лежать неподвижно в постели, она встала в рубашке, так что открылись ее ноги, ее худые икры. Она стояла на коврике и гневно смотрела на него.
— Арестуйте меня, раз вы столько уже узнали. Это я стреляла. Это я ранила вашего инспектора. Посадите меня в тюрьму, и пусть все это кончится…
Она хотела подойти к шкафу, наверное, для того, чтобы взять там платье и одеться, но забыла о своей немощности и неловко упала у ног Мегрэ, оказавшись на полу на четвереньках и напрасно стараясь подняться.
В его памяти еще ярче встала сцена с цыпленком.
Ему пришлось поднять ее, в то время как она отбивалась и, намеренно или нет, наносила ему удары, хватала за галстук.
— Спокойно, Франсуаза. Вы только повредите себе, вы прекрасно знаете, что я вас не арестую, что вы не стреляли, что вам трудно было бы это сделать.
— Говорю вам, я…
Это продолжалось не меньше минуты, и Мегрэ думал о том, видят ли их в окне мадемуазель Изабелла или месье Криделька. Наконец ему удалось поднять ее и положить на кровать. Он держал за руки мадам Бурсико до тех пор, пока не почувствовал, что мышцы ее расслабились.
— Вы будете благоразумны?
Она отрицательно покачала головой, но, когда он отпустил ее руки, больше не пошевелилась, только покрыла простыней свое тело, наполовину обнажившееся во время борьбы.
Мегрэ выпрямился, поправляя волосы.
Вдруг она крикнула, словно рассерженный ребенок:
— Ничего я вам не скажу! — и, спрятав лицо в подушку, проговорила что-то сквозь зубы, чего он не расслышал. — Я вам ничего не скажу, и вы его никогда не найдете, — крикнула она, не поднимая головы, — вы скотина! Я вас ненавижу. Если опять случится несчастье, это будет по вашей вине. О, как я вас ненавижу…
Он не смог удержаться от улыбки и стоя смотрел на нее беззлобно и жалостливо.
Так как Мегрэ не шевелился, она немного повернула голову и украдкой посмотрела на него.
— Чего вы ждете? Чтобы я вам все рассказала?
Я вам не скажу ничего. Можете делать что хотите, я не скажу ничего. И… по какому праву вы здесь, у меня в комнате?
Она еще раз переменила тактику. Теперь это была уже не женщина лет пятидесяти. Это была девчонка, которая знает, что набедокурила, но не хочет в этом сознаться и яростно отпирается.
— Ну и что ж, что вы из полиции, вы все равно не имеете права входить к людям без мандата. Есть у вас мандат? Покажите его! А если у вас нет, то сейчас же убирайтесь. Слышите? Я приказываю вам уйти…
Он чуть не расхохотался, напряжение его пропало.
Наступила разрядка.
— Вы говорите глупости, Франсуаза…
— Запрещаю вам называть меня так… если вы сейчас же не уйдете, я закричу, всполошу соседей, расскажу им, что вам доставляет удовольствие мучить больную женщину…
— Я еще вернусь, — добродушно сказал Мегрэ, направляясь к двери.
— Не стоит. Вы ничего из меня не вытянете. Уходите! Я ненавижу вас… Я….
Мегрэ вышел на площадку, закрыв за собой дверь.
Он невольно улыбался, слыша, как она разговаривает сама с собой.
Когда он вышел на улицу и поднял голову, то обнаружил, что медный горшок снова стоит на окне.
Похоже было, что на этот раз она поставила его туда, чтобы досадить комиссару.
Мегрэ сидел у овернца и пил первую за этот день рюмку белого вина, когда увидел возвращавшуюся с рынка консьержку, Люка следовал за ней.
— Ну как? — окликнул его Мегрэ.
Люка заметил, что начальник повеселел.
— Она призналась? — спросил он.
— Нет. А что у тебя?
— Консьержка сначала пошла на улицу Муфтар и часто останавливалась возле тележек. Я подходил ближе, чтобы все слышать, но она просто покупала овощи и фрукты. Потом зашла в мясную лавку.
— Никто к ней не подходил?
— Я не заметил ничего подозрительного. Правда, она видела, что я за ней слежу.
— По телефону тоже не звонила?
— Нет. Несколько раз она взглядывала на меня с неприязнью и что-то бормотала.
— Не только на вас она злится! — вздохнул Мегрэ.
— Вы думаете, этот человек где-то поблизости?
— Возможно. Вчера ему не позвонили, как обычно.
Он встревожен. Но я не смог помешать Франсуазе поставить ее медный горшок на подоконник.
К счастью, прохожих было мало. Если бы кто-нибудь посмотрел на окно мадам Бурсико, они бы это заметили.
Мегрэ и Люка вернулись к мадемуазель Клеман как раз в тот момент, когда она уходила на рынок с сумкой в руке. Люка сел у окна гостиной. Мегрэ позвонил на набережную Орфевр.
