Джентльмены, я отлично понимаю, почему вы здесь. В данный момент у стражей порядка нет причин думать о возможной причастности одного из вас к убийству. Даже к двум убийствам. Они, естественно, изучали маршруты движения и характер деятельности мистера Бассетта в период, предшествовавший его смерти, но он был весьма деловым человеком, и им, вероятно, ничего не известно об ужине, состоявшемся неделей раньше. Если бы у полиции были сведения, какими располагаю я, они не просто предположили бы, что один или несколько из вас замешаны в этом преступлении; вы оказались бы в центре всех следственных мероприятий… Твой блокнот, Арчи, — повернулся Вульф ко мне, закрывая глаза.
Я приготовил блокнот и ручку. Приподняв слегка веки и убедившись, что я во всеоружии, Вульф вновь их опустил и начал диктовать:
— Не на бланке, на обыкновенной бумаге. Всего лишь перечень следующих вопросов: «Как долго вы были знакомы с мистером Бассеттом и каковы были ваши с ним отношения? Почему он пригласил вас на организованное им собрание для обсуждения проблемы использования или злоупотребления Ричардом Никсоном звукозаписывающих устройств? Известно ли вам, что, по мнению мистера Бассетта, мистер Никсон унизил и дискредитировал звукозаписывающие устройства, и согласны ли вы с его мнением? Участвовали ли вы в каких-либо мероприятиях, так или иначе связанных с Уотергейтской аферой, и если участвовали, то каким образом и когда? Поддерживали ли вы когда-нибудь связь с кем-либо из тех, кто замешан в этом деле? Известно ли вам — хотя бы понаслышке — о… причастности остальных пяти участников ужина к Уотергейтской афере, и если известно, то в чем это участие выражалось? Где вы были и чем занимались в прошлую пятницу, двадцать пятого октября, от шести часов вечера до двух часов ночи? Где вы были и чем занимались в прошлый понедельник, двадцать восьмого октября, с двенадцати часов дня и до полуночи?»
Вульф открыл глаза и добавил:
— Шесть копий. Нет. Только пять. Для нас — не нужно. Торопиться некуда… Это, джентльмены, образцы вопросов, которые вам скоро станут задавать — я или полиция. Выбор за вами, и вы, разумеется, понимаете…
— Все это зашло достаточно далеко. Слишком далеко, Вульф. Я — первый вице-президент четвертого по значимости крупнейшего банка Нью-Йорка. Мы заплатим вам сто тысяч долларов, чтобы вы защищали наши интересы. Половину завтра наличными, остальные под гарантию… всех нас вместе и — уж непременно — под мою личную… Конечно, не письменную, а устную…
Уиллард К. Хан говорил негромко, низким голосом, но, несмотря на это, вам не нужно было напрягать слух, чтобы понять его речь. Коренастый и плотный, он, вероятно, выглядел бы таким же массивным, солидным и без квадратного подбородка и широких плеч — прямая противоположность Вилару, состоящему сплошь из острых углов.
Вульф посмотрел на Хана с нескрываемой досадой.
— Неудачное предложение, мистер Хан. В качестве оплаты за профессиональные услуги — слишком много. Для подкупа, чтобы побудить к молчанию, — явно недостаточно.
— Мое предложение касается профессиональных услуг… По-вашему, оно слишком щедрое? И это говорите именно вы, когда сами заявили, что мы можем сделаться центральным пунктом всех следственных мероприятий? Как сказал Вилар, вы требуете самые высокие в Нью-Йорке гонорары. Если я нуждаюсь в чем-то, то покупаю только лучшее и плачу соответствующую цену. Я знал Харви Бассетта двадцать лет. Он был хорошим клиентом моего банка. И вот он мертв. По словам Бена Айго, он был одержим скандалом, связанным с Ричардом Никсоном и магнитофонами, и это правда, но то была не единственная его одержимость. Когда я услышал о его смерти — при каких обстоятельствах он умер, — я сразу же подумал о жене Харви… об одержимости ею. Вы когда-нибудь…
— Черт возьми, Хан! — раздался сильный баритон Айго. — К чему втягивать еще и ее.
— Ты прав, я действительно ее втягиваю. И Бассетт поступил бы точно так же, как всегда. Тебе это хорошо известно. Или же Харви кинулся бы ее спасать… А теперь о проклятом клочке бумаги. Если кто-то из нас передал Бассетту какую-то записку, то речь в ней шла наверняка не о Никсоне и магнитофонах. Мы как раз говорили об этом. Так с какой стати сообщать ему что-то запиской, а не сказать открыто? Вы, по всей видимости, полагаете, что та бумажка имеет какое-то отношение к его смерти. Если вы правы, то в записке говорилось не о магнитофонах. Мне ничего не известно об этом эпизоде. Никогда не слыхал, пока Бен не рассказал мне о разговоре с Гудвином. Но когда я услышал, то… Что я сказал, Бен?
— Ты сказал: «В записке, вероятно, было что-то насчет Доры». Твое мнение. Ха!
— Мне кажется, — заявил Роуман Вилар, — нам нужно держаться тех проблем, которые привели нас сюда. А теперь относительно ваших вопросов, мистер Вульф. По вашим словам, их зададите вы или полиция. Хотите, чтобы мы ответили на них сейчас и здесь?
— Ни в коем случае, — сказал решительно Вульф. — Это займет всю ночь и весь день. Я не приглашал вас ко мне скопом. Вы пришли по собственной инициативе. Я намерен беседовать с вами, но по отдельности, после получения отчетов от моих людей, которых я послал наводить справки. Предлагаю…
— Вы не увидите меня по отдельности, — заявил Акерман, который и говорил как Джон Митчелл, по крайней мере на телевидении. — Вы вообще меня больше не увидите. Я удивлен; мне кажется, вы не даете себе отчета в том, что вы делаете. Вы пытаетесь заставить нас участвовать в сокрытии; причем в сокрытии вовсе не факта незаконного проникновения в помещение для знакомства с какими-то документами, а убийства. Двух убийств, как вы изволили выразиться. Естественно, я не желаю быть замешанным в громком расследовании убийства — никто не захочет, — но я по меньше мере не чувствую себя в данный момент виновным. Однако, если мы пойдем по вашему пути — если я пойду по вашему пути, — то окажусь виновным в сокрытии улик, касающихся убийства, в создании препятствий правосудию. Эркарт спрашивал: не записывается ли наш разговор на магнитофонную ленту? Очень надеюсь, что это так. Когда я стану беседовать с окружным прокурором, мне будет приятно сообщить ему о наличии записи нашей сегодняшней беседы, и он сможет…
— Нет! — произнес банкир Хан (никогда бы не поверил, что тихий, низкий голос может так обрезать). — Ты не будешь беседовать на эту тему ни с окружным прокурором, ни с кем-либо еще. Я — не юрист, но не думаю, чтобы нас обвинили в создании помех правосудию только потому, что, со слов частного детектива, кто-то ему что-то сообщил о какой-то записке. Я тоже не желаю быть втянутым в скандальное расследование двух убийств, и, по-моему, никто из нас не хочет…
Два или три голоса, громких и резких, перебили речь Хана. Я мог бы рассортировать их и доложить, какой из них кому принадлежит, но не стану тратить время на бесполезное занятие. Вульф сидел и молча наблюдал. Поймав его взгляд, я вопросительно показал глазами на блокнот и пишущую машинку, но он отрицательно покачал головой.
И все-таки возникшая легкая перебранка дала кое-какие результаты. Когда сделалось очевидным, что на стороне Хана подавляющее большинство и Акерман остался в одиночестве, Вульф, возвысив голос, оборвал гвалт.
— Позвольте! — сказал он. — Возможно, я сумею помочь уладить ваши разногласия. Не являясь, как мистер Акерман, членом коллегии адвокатов, я тем не менее могу утверждать, что у него довольно шаткая позиция. Вероятно, Уотергейт сделал его чересчур чувствительным к разного рода сокрытиям. Ведь уже четырех юристов лишили права заниматься адвокатурой, на очереди другие. Но вас никто не может обвинить в том, что вы чините препятствия правосудию. Информация, которой вы располагаете, основана лишь на слухах. Меня, пожалуй, еще можно в чем-то обвинить, но я сознательно иду на риск, и вас это нисколько не касается. Если мистер Акерман пойдет к окружному прокурору, у меня будут серьезные неприятности, но и ему — виновному или невиновному — не поздоровится. Сейчас одиннадцатый час, — взглянул Вульф на часы. — Как я уже сказал, мне нужно поговорить с каждым из вас поодиночке. Мистер Акерман, вам, наверное, не терпится поскорее вернуться в Вашингтон. Почему бы вам не остаться, а остальные пусть отправляются домой?
— Подождите, — вмешался Хан. — Повторяю свое предложение. Сто тысяч долларов.
И опять все — за исключением Акермана и Вилара — заговорили сразу, перебивая друг друга. И снова я не стал сортировать отдельные голоса по принадлежности. Но вот трое поднялись, потом к ним присоединился. Эркарт, покинувший красное кожаное кресло; я тоже встал и направился к двери, ведущей в прихожую. Когда Вилар и Айго поравнялись со мной, Вульф сказал:
— В нужное время я извещу вас. Мистер Гудвин свяжется по телефону и договорится о встрече в удобное для вас… и для меня время. Мне больше всего подходит утро — в одиннадцать часов и вечер — с шести или девяти часов, но ради дела я готов пойти на жертвы. Ни я, ни вы не хотим его затягивать. Будет…
