Ювелир, у которого я купила бирюзу, прислал мне письмо, в котором сообщал, что, если я не рассчитаюсь с ним до сентября, он подаст на меня в суд. И, наконец, Болконский прислал ко мне человека, которого я видела в Лондоне, и который сказал мне, что, если соболиная куртка не будет оплачена в течение двух месяцев, он “изложит дело лорду Каслкорту”.
В сентябре мы поехали в Париж, и там я увидела этих ужасных людей. С другими моими французскими и английскими кредиторами я могла справиться, но ничего не могла поделать ни с Болконским, ни с ювелиром. Они говорили со мной резко, так, как никто никогда не говорил со мной раньше; и Болконский сказал мне, что “лорд Каслкорт был честен и платил свои долги, какой бы ни была его жена”. Я молила его о времени и, наконец, заплакала, заплакала перед этим ужасным евреем. В офисе был еще один человек, который тоже видел меня. Но я потеряла всякое чувство гордости или сдержанности. У меня осталось только одно чувство – ужас, агония, что они расскажут моему мужу, и он презрит меня и бросит.
Мое несчастье, казалось, подействовало на Болконского, и он сказал мне, что даст мне месяц, чтобы расплатиться. Было тогда десятое сентября. Я ждала целую неделю в какой-то безумной надежде, что произойдет чудо, и деньги каким-то неожиданным образом окажутся у меня в руках. Но, конечно, ничего не произошло. К первому октября тысяча фунтов не появилась. Именно тогда мне в голову пришла отчаянная идея, которая чуть не погубила меня и причинила мне такие страдания, что память о ней останется со мной навсегда.
Бриллианты Каслкорта, оправленные в ожерелье и оцененные в девять тысяч фунтов, были в моем распоряжении. Я часто надевала их, и их хранила моя служанка – верное и честное создание по имени Софи Джефферс. Во время одной из моих первых поездок в Париж мой друг привел меня в контору известного торговца драгоценными и искусственными камнями, который, не будучи широко известным, занимался своего рода ломбардным бизнесом среди высших классов. Моя подруга отправилась туда, чтобы заложить жемчужное ожерелье, и рассказала мне все об этом: сколько она получила за ожерелье, и как она надеялась выкупить его в течение года, и как она должна была скопировать его в искусственном жемчуге. Идея, которая пришла мне в голову, состояла в том, чтобы пойти в это место и заложить бриллианты Каслкорта, продублировав их в искусственных камнях.
Я отправилась туда на второй день октября. Как это было ужасно! Я надела тяжелую вуаль и назвала вымышленное имя. Несколько мужчин посмотрели на бриллианты, и я заметила, что они посмотрели на меня и зашептались. В конце концов, они сказали мне, что дадут мне за них четыре тысячи фунтов под некоторый процент, я забыла под какой, и что они заменят их искусственными камнями, так что только эксперт сможет определить разницу. На следующий день я вернулась, и они дали мне деньги. Я не думаю, что они имели какое-либо представление о том, кто я такая. Во всяком случае, хотя газеты были полны предположений об алмазах Каслкорта, они не подавали никаких признаков.
Я погасила все свои долги, как в Париже, так и в Лондоне; я даже заплатила годовой процент за бриллианты. На короткое время я снова задышала, и мне стало весело и беззаботно. Мой муж никогда не узнает, что я не оплачивала свои счета в течение пяти лет и мне угрожали судебным иском. Было восхитительно избавиться от этого страха, и я снова стала самой собой. Я полагаю, что должна была бы чувствовать себя более виноватой, но когда человек освобождается от большого груза, его совесть не так чувствительна, как это бывает, когда на самом деле не к чему быть чувствительным.
Только после того, как я привыкла чувствовать себя свободной и спокойной, я начала понимать, что я сделала. Я украла бриллианты. Я была вором! Меня не очень утешала мысль, что никто никогда не узнает об этом; на самом деле, я не думаю, что это меня утешило, и я знаю, что в начале я ожидала, что это произойдет. То, что я сделала, раздражало меня. Я чувствовала, что никогда больше не буду спокойна, пока они не будут выкуплены. Это было то, о чем я постоянно мечтала. Мне казалось, что если бы я могла увидеть их еще раз в их собственной оправе, я была бы счастлива и беззаботна, как в те первые прекрасные годы моей супружеской жизни.
Страх, который в это время больше всего преследовал меня и был самым страшным, состоял в том, что мой муж может узнать, что я сделала. Его жена, которую он так любил и которой доверял, стала воровкой! Никто из тех, кто не прошел через это, не знает, что я чувствовала. Я не знала, что кто-то может так страдать. Я постоянно выходила, чтобы попытаться забыться. Но у меня не получалось, даже когда все было очень весело и забавно. Я постоянно помнила, что я воровка, я украла бриллианты своего мужа, и если он когда-нибудь узнает об этом, что со мной будет?
Именно в таком положении я находилась, когда пропали фальшивые бриллианты. Это было последнее, о чем я могла подумать. Когда в тот вечер на обеде у герцога Даксбери я увидела пустой футляр и испуганное лицо Джефферс, мир вокруг меня пошатнулся. Я не могла ни на мгновение осознать это. Только в моем сознании бриллианты стали чем-то вроде кошмара; все, что связано с ними, было угрозой, и я последовала инстинкту, который овладел мной, когда я попыталась спрятать пустой футляр от мужа.
Затем, когда мой разум прояснился и у меня появилось время подумать, я увидела, что если они вернут ожерелье из искусственных камней, они могут обнаружить, что оно не настоящее, и все будет потеряно. Это было ужасное положение. Я действительно не знала, чего хочу. Если бы алмазы были найдены и признаны фальшивыми, все бы выяснилось, и Герберт узнал бы, что я вор. Подумав об этом, я попыталась отвлечь детективов от поисков и сказала этому глупому, застенчивому мистеру Брисону, что не понимаю, как он мог быть так уверен, что они были украдены, что они могли быть потеряны. Брисон казался удивленным, и это разозлило меня, потому что, в конце концов, бриллиантовое ожерелье – это не та вещь, которую можно потерять, и я чувствовала, что выглядела глупо и ничего таким
