— Страшно слушать, что вы говорите!
— Нет, просто это для вас внове. Приходится смотреть прямо в лицо новым, непривычным истинам. И соответственно менять свои понятия. Однако порой это сильно осложняет жизнь.
Он сидел, сурово нахмурясь, словно придавленный необъяснимой усталостью.
— Хэйдок, — сказал я, — если бы вы подозревали, если бы знали, что некто совершил убийство, вы предали бы этого человека в руки закона или постарались выгородить его?
Воздействие этого вопроса превзошло мои ожидания. Хэйдок вспылил и бросил мне подозрительно и сердито:
— Почему вы это спросили, Клемент? Что у вас на уме? Выкладывайте начистоту.
— Признаюсь, я ничего определенного не имел в виду, — смущенно ответил я. — Но ведь мы сейчас только об убийстве и говорим. Я просто хотел узнать, как бы вы отнеслись к этому, если бы случайно угадали правду, вот и все.
Его гнев улегся. Он снова устремил взгляд прямо перед собой, как будто старался прочесть ответ на мучительную загадку, рожденную его собственным мозгом.
— Если бы я подозревал, если бы знал — я исполнил бы свой долг, Клемент. По крайней мере, я на это надеюсь.
— Вопрос только в том, что бы вы сочли своим долгом?
Он взглянул мне в глаза, но я не смог ничего прочесть в его взгляде.
— Этот вопрос встает перед каждым человеком рано или поздно, Клемент. И каждый принимает решение лично.
— Значит, вы не знаете?
— Не знаю…
Я счел за благо переменить тему.
— Мой племянник — вот кто получает от всего этого бездну удовольствия, — заметил я. — Все забросил, рыскает в поисках следов и окурков.
Хэйдок улыбнулся.
— Сколько ему лет?
— Шестнадцать исполнилось. В этом возрасте трагедии всерьез не воспринимаются. В голове только Шерлок Холмс да Арсен Люпен.
Хэйдок задумчиво сказал:
— Красивый малый. А что вы с ним собираетесь делать дальше?
— Университет, боюсь, мне не по карману. Сам он хочет пойти в торговый флот. В военные моряки его не взяли.
— Да, жизнь там не сахар, но ведь он мог выбрать и похуже. Да, это еще не самое плохое.
— Мне пора бежать! — воскликнул я, бросив взгляд на часы. — Я почти на полчаса опаздываю к ленчу!
Когда я пришел, мое семейство как раз усаживалось за стол. Они потребовали полного отчета о том, чем я занимался утром, и я все им доложил, чувствуя, однако, что мой рассказ звучит как-то неинтересно, буднично.
Деннису, правда, очень понравился пассаж про телефонный звонок к миссис Прайс Ридли, и, когда я описывал нервное потрясение, которое потребовало успокоительного в виде терносливовой наливки, он так и покатывался со смеху.
— Так ей и надо, старой греховоднице, — заявил он. — Самая заядлая сплетница в округе. Жаль, что не мне пришло в голову позвонить ей и напугать до полусмерти. Слышь, дядя Лен, а не вкатить ли ей вторую дозу, как ты думаешь?
Я поспешно стал его убеждать даже и не думать об этом. Нет ничего опаснее, чем благие намерения молодежи, которая проявляет сочувствие и искренне старается помочь вам.
Настроение Денниса вдруг резко переменилось. Он нахмурился и напустил на себя вид светского льва.
— Я почти все утро провел с Летицией, — сказал он. — Знаешь, Гризельда, она и вправду очень огорчена. Не хочет показывать виду, конечно. Но она очень огорчена.
— Хотелось бы верить, — сказала Гризельда, тряхнув головкой.
Гризельда не особенно любит Летицию Протеро.
— По-моему, ты несправедлива к Летиции, вот что.
— Ты так думаешь? — сказала Гризельда.
— Сейчас почти никто не носит траур.
Гризельда промолчала, и я тоже. Деннис не унимался:
— Она почти ни с кем не может поделиться, но со мной-то она говорила. Эта история ее жутко взволновала, и она считает, что надо что-то предпринимать.
— Она скоро убедится, — сказал я, — что инспектор Слак разделяет ее мнение. Он сегодня собирается зайти в Старую Усадьбу, вполне вероятно, что от усердия в поисках истины он сделает жизнь тех, кто там живет, совершенно невыносимой.
— А как ты думаешь, в чем истина, Лен? — внезапно спросила моя жена.
— Трудно сказать, дорогая моя. Сейчас я вообще не знаю, что и думать.
— Ты, кажется, говорил, что инспектор собирается проследить, откуда тебе звонили, когда вызвали к Абботам?
— Да.
— А он сумеет? Ведь это очень трудно сделать, да?
— По-моему, вовсе не трудно. На центральном коммутаторе отмечают все звонки.
— О! — И моя жена надолго задумалась.
— Дядя Лен, — сказал мой племянник, — с чего это ты так набросился на меня сегодня утром, когда я пошутил, что ты, мол, хотел, чтобы полковника Протеро кто-то прикончил?
— А потому, — сказал я, — что всему свое время. У инспектора Слака чувство юмора отсутствует. Он принял твои слова за чистую монету, он может подвергнуть Мэри перекрестному допросу и выправить ордер на мой арест.
— Он что, не понимает, когда его разыгрывают?
— Нет, — сказал я. — Не понимает. Он добился своего теперешнего положения неустанным трудом и служебным рвением. У него не оставалось времени на маленькие радости.
— Он тебе нравится, дядя Лен?
— Нет, — сказал я. — Отнюдь. Я его терпеть не могу. Но не сомневаюсь, что в своей профессии он достиг многого.
— Как ты думаешь, он докопается, кто убил старика Протеро?
— Если не докопается, — сказал я, — то вовсе не от недостатка усердия.
В дверях возникла Мэри и объявила:
— Там мистер Хоуз вас спрашивает. Я его провела в гостиную. Вам записка. Ждут ответа. Можно словами.
Я развернул записку и прочел:
«Дорогой мистер Клемент, я буду очень благодарна вам, если вы зайдете ко мне, как только сможете. Я в большом затруднении, и мне необходим ваш совет.
Искренне ваша Эстелла Лестрэндж».— Передайте, что я буду через полчаса, — сказал я Мэри. Потом пошел в гостиную, к Хоузу.
Я очень огорчился, увидев, в каком он состоянии. Руки у него тряслись, лицо нервно подергивалось. Судя по всему, ему полагалось лежать в постели — так я ему и сказал. Он настойчиво доказывал, что чувствует себя совершенно здоровым.
— Уверяю вас, сэр, я никогда не чувствовал себя лучше. Никогда в жизни.
Это так разительно противоречило действительности, что я не нашелся что ответить. Нельзя не почувствовать уважения к человеку, который героически сопротивляется болезни, но Хоуз зашел слишком далеко.
— Я пришел выразить вам свое глубокое сочувствие относительно событий, имевших место в вашем доме.
— Да, — ответил я, — приятного в этом мало.
— Ужасно, ужасно. Кажется, они освободили мистера Реддинга из-под ареста?
— Да. Произошла ошибка. Он, э-э, довольно необдуманно оговорил себя.
— И полиция окончательно уверилась в его невиновности?
— Безусловно.
— Могу ли я спросить — почему? Разве… то есть… Подозрение пало на кого-то другого?
Мне никогда бы и в голову не пришло, что Хоуз может так заинтересоваться перипетиями расследования убийства. Может быть, причина в том, что сие произошло в доме священника? Он выпытывал подробности, как заправский газетчик.
— Не думаю, чтобы инспектор Слак посвящал меня во все свои соображения. Насколько мне известно, конкретно он пока не подозревает никого. Он занят расследованием.
— Да, да, разумеется. Но вы могли бы вообразить, что кто-то способен на такое черное дело?
Я покачал головой.
— Полковник Протеро не пользовался особой любовью, я знаю. Но убийство! Для убийства нужны очень серьезные основания.
— Надо полагать, — сказал я.
— А у кого могли быть настолько серьезные основания? Полиция знает?
— Не могу сказать.
— У него могли быть враги, если подумать. Чем больше я размышляю над этим, тем более убеждаюсь, что у такого человека обязательно должны быть враги — у него была репутация сурового судьи.
— Думаю, могли.
— Вы еще сомневаетесь, сэр. Разве вы не помните? Он еще вчера утром говорил вам об угрозах этого самого Арчера.
— Да, теперь я припоминаю, — сказал я. — Разумеется, помню. Вы как раз стояли совсем рядом с нами.
— Да, и я слышал его слова. Невозможно не подслушать — такой уж у него был голос. Очень громкий голос. Я помню, что на меня произвели большое впечатление ваши слова. Вы ему сказали, что, когда настанет его час, к нему могут тоже проявить справедливость вместо милосердия.
— Разве я так сказал? — спросил я, нахмурившись. Сам я помнил собственные слова несколько иначе.
— Вы сказали это так внушительно, сэр. Я был потрясен. Справедливость может быть ужасной. И подумать только: бедного полковника так скоро постигла смерть. Поневоле поверишь в предчувствия.
— Никакого предчувствия у меня не было, — отрезал я. Мне очень не по душе склонность Хоуза к мистицизму. В нем есть что-то от духовидца.
