— Все в порядке, — заявил Жан-Люк и снял блестящий парик, прикрывавший его волосы. — Она от страха упала в обморок.
Он спрятал бутафорию в портфель. Из-за позднего времени ему не так-то легко удалось раздобыть этот реквизит. Он с трудом уговорил своего друга-режиссера поехать в театр и достать его там. Но результат получился очень хороший, и Жан-Люк был вполне удовлетворен.
— В темноте все прошло очень хорошо, но я не знаю, что теперь делать?
Морис равнодушно смотрел на бесчувственное тело девушки. Сочувствие больше не находило места в кго сердце.
Она что-нибудь сказала?
— Да. В страхе она произнесла довольно странные слова. Жан-Люк взъерошил голову, стараясь припомнить, потом сказал: — Она сказала: «Но Дюпона же не существует!».
— Но Дюпона же не существует!.. Но разве Валери не должна больше, чем кто-либо другой, быть убежденной в его существовании? — рассуждал Морис.
Преследуемый по пятам Милордом, пораженный Морис ходил взад-вперед по кабинету. Жан-Люк оказывал помощь Валери в комнате Изабель. Даниэль рассказал ей о Дюпоне. Она его нарисовала. Он ей звонил по телефону. Она видела его перед рестораном. А сегодня, стоя перед ним под стволом пистолета, она сказала: «Но Дюпона же не существует!». Эти слова находились в полном противоречии со всеми фактами, от которых она не раз приходила в ужас. Морис все еще был занят своими рассуждениями, когда Жан-Люк вышел из комнаты со шприцем в руке.
— Я дал ей успокоительное средство, она теперь заснула.
Заметив недовольное выражение лица Мориса, он стал оправдываться:
— Она была в истерике.
— Может быть, она просто притворялась?
— О нет, она действительно находилась в смертельном страхе.
— Ее слова не были игрой?
— Ни в коем случае.
— А вы не могли ослышаться?
— Нет, я слушал очень внимательно.
Жан-Люк убрал шприц в коробочку и положил ее во врачебный чемоданчик. Затем он попросил разрешения вымыть руки, и Морис отвел его в ванную, насыщенную ароматом душистого мыла, которым пользовалась Изабель. Итак, в словах Валери не приходилось сомневаться. В фактах — тем более. А ее слова противоречили фактам.
— В своих рассуждениях мы можем прийти к абсурду, — сказал Жан-Люк, открывая кран. — Сегодня вечером мадемуазель Жубелин была убеждена, что на нее напал Дюпон и хотел ее убить. Она приняла это за правду, хотя Дюпон был только иллюзией…
— Убийство Даниэля не было иллюзией, так как его рукопись и портрет Дюпона, его звонки по телефону, а также угрожающие письма тоже существовали…
— Письма мог отправить и кто-нибудь другой, — возразил Жан-Люк, вытирая руки. — То же касается и телефонных разговоров.
Это замечание породило другие сомнения. Никто не мог подтвердить, что Валери нарисовала портрет Дюпона случайно. Она была одна в квартире, когда Дюпон звонил ей…
И в ресторане, — задумчиво проговорил Морис, — никто, кроме нес самой, не видел Дюпона. Я сидел спиной к окну, а когда вышел на улицу, там никого не оказалось.
Многие факты, которые раньше казались вполне достоверными, были приняты на веру только со слов Валери. Но разве теперь можно было слепо доверять ее утверждениям? Портрет убийцы без головного убора явно доказывает, что она солгала, по крайней мере, один раз.
— Но сегодня вечером она определенно не разыгрывала роли, — снова напомнил Жан-Люк.
Когда они вышли из ванной, Жан-Люк заглянул в комнату Изабель, в которой лежала Валери. Он удовлетворенно кивнул.
— Она спит.
— А когда она проснется?
— Часа через два-три. Это зависит от организма.
Валери спокойно спала в то время, как механизм, приведенный ею в действие, медленно, но верно разрушался. Морис был важнейшим рычагом в этом механизме, который ей больше не повиновался. Не в его силах было запретить своему мозгу рождать идеи, которые приводили к дальнейшим выводам. Не по его вине неумолимая логика привела в конце концов к мысли, что Валери была сообщницей убийцы. Морис почувствовал себя разбитым и совсем обессиленным. По лицу Жан-Люка тоже было заметно, что он сильно потрясен событиями.
— Теперь нам надо сварить крепкий кофе, — сказал Морис и повел Жан-Люка на кухню.
Они вместе сварили кофе. Оба были молчаливы, проявляя обоюдное участие, а затем, как старые друзья, сидя за кухонным столом, попили кофе. Жан-Люк достал из кармана сигареты и предложил Морису. Тот достал бутылку виски и налил по половине чашки.
— За здоровье Изабель! — сказал Жан-Люк.
— За поимку убийцы! — сказал Морис и сделал глоток.
После такого лечения возвращение к жизни произошло незамедлительно. Кровь быстрее побежала по жилам, щеки порозовели, глаза заблестели.
— Если Валери с самого начала была его сообщницей, значит, она нас все время обманывала.
Морис разлил по чашкам остатки виски.
— По неизвестным пока нам причинам она выдумала Дюпона и все остальное. Его появление перед рестораном, его угрозы, его телефонный звонок…
— Кроме того, все то, что было нам преподнесено в предместье Сен-Мартин, у Кулонжа.
— Да, к этому я и хочу перейти. Если она на самом деле сообщница убийцы, то с ее стороны было глупо появиться там в тот вечер на глазах у всех.
— Правильно, значит, она невиновна, — заключил Жан-Люк, который под влиянием алкоголя сделался гуманным.
Мориса алкоголь, наоборот, побуждал к смелым предположениям:
— Но также могло быть…
Сильный удар прогремел в квартире. Они вскочили и выбежали в прихожую. Входная дверь была открыта. Бледная, еле державшаяся на ногах Валери стояла, прислонившись к стенке.
— Куда вы хотите идти? — спросил Морис.
С искаженным от напряжения лицом девушка пыталась оттолкнуться от стены. Действие лекарства было еще настолько сильным, что она зашаталась при попытке двинуться к двери. Жан-Люк заслонил собою дверь.
— Вы должны лечь. Пойдемте.
Валери обеими руками ухватилась за косяк и напряженно покачала головой. Она невнятно проговорила, с трудом ворочая языком:
— Я хочу уйти…
— Вы еще не можете ходить.
— Нет… нет… могу.
Она пошатнулась.
— Почему вы хотите уйти? — спросил Морис.
Она уставилась на него, словно впервые его увидела.
— Прошу… я хочу уйти… прошу, — медленно проговорила она.
— Потому, что вам нужно проинформировать убийцу о том, что произошло? — спросил Морис.
Валери съежилась, и кровь прилила к ее лицу. Слегка пригнув голову, как боксер, готовящийся к нападению, она с неожиданной силой оттолкнула Жан-Люка, бросилась к двери и выскочила на лестничную площадку. Там она зашаталась так сильно, что ей пришлось балансировать руками, чтобы сохранить равновесие. В ее широко открытых глазах было выражение бесконечного отчаяния. Она тихонько заплакала и упала без чувств на руки Жан-Люка. С помощью Мориса он отнес ее обратно в спальню. Приподняв веко, он констатировал:
— Теперь она опять заснула.
Морис стал копаться в сумочке, которую Валери оставила на софе при попытке к бегству. Среди многочисленных мелочей, которые женщины носят в сумочках, он нашел ключ от ее квартиры и положил себе в карман. Взглянув на спящую Валери, он спросил у Жан-Люка:
— Могу я вам ее доверить до утра?
— Само собой разумеется. Я отсюда не уйду. А что вы собираетесь предпринять?
— Я поеду к ней на квартиру.
— Не лучше ли обратиться в полицию?
— Нет, — решительно отказался Морис.
Жан-Люк не стал возражать, но проводил отца Изабель до двери с озабоченным видом.
— Можете не волноваться, — дружески проговорил Морис. — Я убежден, что к утру весь этот кошмар рассеется.
Он сошел вниз по лестнице, вышел в сад, освещенный яркой луной, и сел в свою машину. Мотор был холодным и заработал только с третьего раза. Наступило время тишины, которое начинается по окончании работы метро и длится до начала его работы. В эти особенные часы в Париже такая тишина, как в маленьком городке в провинции.
Улица Гей-Люссака не была исключением. Морис поставил машину, невзирая на то, что стоянка была запрещена. Во время своей не более чем пятнадцатиминутной поездки он составил себе план действий.
Как только он вошел в квартиру Валери, он начал выполнять его. Не теряя времени, даже не сняв пальто, он тут же взял телефонную трубку и набрал номер приема телеграмм.
— Мне нужно отправить телеграмму в черте Парижа, — сказал он.
— Мы не принимаем телеграмм до семи часов утра, — возразил служащий, — за исключением особо срочных случаев.
— Это и есть особо срочный случай. Тяжелый несчастный случай.
Морис почувствовал легкое угрызение совести, но решил, что его ложь имеет оправдание. Он продиктовал текст.
«Дюпон чувствует себя плохо. Не могу к тебе приехать. Не звони. Приезжай скорее.
