Она прошла мимо прилавка и кассы, мимо спутанных цветочных запахов, разбавленных сыростью, и наконец заметила желтую полоску света. Он выбивался из-под тяжелой портьеры, завесившей дверь в заднюю комнату. И в тот же миг за портьерой прозвенел певучий девичий голос.
– Кто там? – весело спросил голос по-французски.
Ева шагнула вперед и раздвинула портьеру.
Больше всего для открывшейся ее глазам комнаты походило слово «уютная». Она прямо-таки излучала уют. Она была маленькая, и хоть обои на стенах выдавали плачевное отсутствие вкуса, они тоже дышали уютом.
Над камином было зеркало, окруженное конструкцией из деревянных ящичков, в жаровне ярко горели круглые угли, которые французы называют «bоulеls» [4]. На столе стояла лампа под абажуром с бахромой. Был тут и диван с целой галереей кукол. Над пианино висела семейная фотография в рамке.
Сама мадемуазель Прю как ни в чем не бывало сидела в кресле возле лампы. Ева никогда ее прежде не видела, но мосье Горон и Дермот Кинрос тотчас бы ее узнали. Она была безупречно одета и являла собой образец спокойного достоинства. Большие темные глаза скромно смотрели на Еву. Рядом с нею на столе стояла коробка с шитьем, она чинила розовый эластичный пояс для чулок и как раз перекусывала нитку. Эта деталь и придавала всей сцене такую непарадную, интимную уютность.
Напротив нее сидел Тоби Лоуз.
Мадемуазель Прю встала и отложила в сторону пояс и иголку с ниткой.
– Ах, мадам! – прощебетала она. – Значит, вы получили мою записку? Очень хорошо. Входите, пожалуйста.
Затем последовала долгая пауза.
Стыдно сказать, но сперва Ева чуть не расхохоталась Тоби в лицо. Но нет, смешного тут было мало. Очень мало.
Тоби застыл на стуле. Он как зачарованный смотрел на Еву, не в силах отвести от нее взгляд. Темная краска медленно заливала его лицо, пока оно не сделалось красным, как свекла; все муки совести отобразились на нем с печальной очевидностью. Всякому, кто увидел бы сейчас Тоби, стало бы его жалко.
Ева подумала: «Только бы мне не сорваться. Нет, сейчас никак нельзя. Нельзя».
– Вы… вы написали эту записку? – услышала она собственный голос.
– Простите меня! – ответила Прю с кривой улыбкой и искренней ноткой сожаления. – Но, мадам, приходится смотреть на вещи практично!
Она подошла к Тоби и небрежно чмокнула его в лоб.
– Бедненький Тоби, – сказала она. – Уж кажется, давно мы с ним дружим, а он так ничего и не понял. Но пора поговорить откровенно. Правда?
– Правда, – сказала Ева. – Сделайте одолжение.
На хорошеньком личике Прю восстановилась спокойная самоуверенность.
– Видите ли, мадам, я не какая-нибудь. Я девушка из хорошей семьи, – она показала на фотографию над пианино. – Это папа. Это мама. Это дядя Арсен. Это моя сестра Ивета. Если я когда и поддавалась минутной слабости… Ладно! Всякая женщина может себе такое позволить, если она не каменная, верно?
Ева взглянула на Тоби.
Тоби приподнялся было, но тотчас снова сел.
– Но, заметьте себе, – сказала Прю, – мне дали понять… или, по крайней мере, я так поняла по своей невинности… что у мосье Лоуза честные намерения и он собирается на мне жениться. И вдруг объявление о вашей помолвке! Нет, нет и нет! – голос ее зазвенел упреком. – Я вас спрашиваю! Это честно? Справедливо? Порядочно?
Она пожала плечами.
– Но я знаю мужчин! Моя сестра Ивета, так та прямо стала сама не своя. Я уж, говорит, расстрою ему женитьбу и управу на него найду, он будет твой!
– Правда? – спросила Ева, начавшая многое понимать.
– Ну я не такая. Я за мужчинами не гоняюсь. Плевать я на них хотела! На Тоби свет клином не сошелся. Но по справедливости – вы же тоже женщина, мадам, и вы поймете меня, – по справедливости мне полагается какое-то возмещение за потерянное время и мои поруганные чувства. Так ведь?
У Тоби наконец прорезался голос.
– Ты ей написала…? – начал он потрясение. Прю пропустила вопрос Тоби мимо ушей, подарив его лишь рассеянной, нежной улыбкой. Ей сейчас было не до него; она снова обратилась к Еве.
– Ну вот, и я, значит, прошу его о возмещении, чтоб расстаться друзьями. Я желаю ему всего самого лучшего. Поздравляю его с женитьбой. Но он морочит мне голову и ссылается на свои стесненные обстоятельства.
Выразительный взгляд Прю показал, что она сама об этом думает.
– Тут умирает его папа. Это так печально, – в чертах Прю отразилось искреннее огорчение, – и на целую неделю я оставила его в покое, только выразила сочувствие. Правда, и сам он сказал, что благодаря наследству он теперь сможет честно со мной рассчитаться. Ну вот! А вчера он вдруг заявляет, что дела его папы запутаны; денег всего ничего; и что мой сосед, антиквар мосье Вейль, требует уплаты за сломанную табакерку, которая стоит, шутка ли сказать, с ума сойти, семьсот пятьдесят тысяч франков.
– Эту записку… – снова начал Тоби. Прю по-прежнему обращалась к Еве.
– Да, я написала ее, – согласилась она. – Моя сестра Ивета ничего про это не знает. Я сама додумалась.
– Зачем вы ее написали? – сказала Ева.
– Мадам, и вы еще спрашиваете?
– Да, спрашиваю.
– Любому человеку с чувствами, – сказала Прю, надув губки, – это ясно само собой. – Она подошла к Тоби и погладила его по волосам. – Я очень люблю бедняжку Тоби…
Указанный джентльмен вскочил на ноги.
– Ну и, честно говоря, я небогата. Хотя – признайте! – и Прю поднялась на цыпочки, чтоб полюбоваться собою в зеркале над камином, – при всем при том я неплохо выгляжу. А?
– Прекрасно!
– Ну так вот! Мадам, вы богаты, мне говорили. А людям с чувствами, тонким людям, мадам, не надо разжевывать такие вещи, верно?
– Но я как-то…
– Мадам, вы хотите замуж за бедняжку Тоби. Я, конечно, в отчаянии, но я понимаю, что к чему. Я девушка независимая. Никому не мешаю. Но практичность тут необходима. Так что, если вы сами, мадам, согласны выделить мне небольшое возмещение, все чудесно уладится, и все мы будем довольны.
Снова наступила долгая пауза.
– Что же тут смешного, мадам? – спросила Прю уже совсем другим голосом.
– Простите меня. Я вовсе не смеюсь. То есть это я так. Можно мне сесть?
– Ну, конечно. Ах, что же это я, просто неприлично! Вот сюда, пожалуйста. Это любимый стул Тоби.
Багрянец, вызванный внезапным вторжением Евы, уже совершенно сполз с лица Тоби. Он уже не был животрепещущим воплощением вины, уже не напоминал замученного пятнадцатью раундами боксера, которого так и хочется похлопать по плечу со словами: «Ничего-ничего, старина».
Он все еще чувствовал себя скованно, но гнев уже вступал в свои права, а с ним вместе и ощущение морального превосходства. Что ни говори, человек всегда остается человеком. Тоби попал в ужасное положение. И ему хотелось на ком-то это выместить.
– Выйди, – сказал он Прю.
– Мосье…
– Выйди, тебе говорят!
– Ты забыл, наверное, – вмешалась Ева так резко и холодно, что Тоби даже заморгал, – ты забыл, наверное, что это дом мадемуазель Прю?
– Мне все равно, чей это дом. То есть… Отчаянным усилием воли Тоби овладел собой. Он обеими руками вцепился себе в волосы. И выпрямился, тяжело дыша.
– Выйди отсюда, – попросил он. – Пожалуйста. Исчезни. И поживей. Мне надо поговорить с мадам.
Облачко тревоги сошло с личика Прю. Она глубоко вздохнула и всем своим видом выразила предупредительность.
– Безусловно, – лучезарно сказала она, – мадам захочет уточнить насчет возмещения?
– В общем, да, – согласилась Ева.
– Я ведь тоже понимаю, – сказала Прю. – Поверьте, мне очень приятно, что вы так благородно ко всему отнеслись, мадам. А то я беспокоилась. Ну я иду. Я буду наверху. Когда захотите меня видеть, постучите шваброй в потолок, и я спущусь.
Взяв со стола пояс и иголку с ниткой, Прю направилась к двери. Она весело, приветливо кивнула обоим, продемонстрировав прелесть своих глаз, губ и зубов, и растворилась в цветочных запахах, осторожно прикрыв за собою дверь.
Ева подошла к креслу возле стола и села. Она не говорила ни слова.
Тоби весь дергался. Он подошел к камину и оперся на него локтем. Наэлектризованную атмосферу предгрозья, сгустившуюся в мирном уголке за цветочной лавкой, уловил бы человек даже и более толстокожий, чем Тоби Лоуз.
Редко какой женщине когда выпадала такая блистательная возможность. После всех своих терзаний и мук, Ева могла, наконец, на нем отыграться. Любой беспристрастный зритель, увидевший этих двоих в уютной комнате, конечно, подстрекал бы ее броситься в бой с радостным кличем и наголову разбить врага. Но беспристрастным зрителям легко говорить.
Пауза затянулась. Тоби, оперев локоть на камин и втянув шею в плечи, теребил усики и время от времени искоса поглядывал на Еву. Ева сказала только одно слово:
– Ну?
– Послушай, – выпалил Тоби с обычной своей искренностью. – Мне безумно неприятно.
