более разговорчивой, да и деньги, стоит их посулить в нужной мере, развязывают язык. Где теперь эта женщина?
– Поступила на новое место, насколько я знаю, – ответил на его вопрос Ридли. – Полагаю, в бумагах имеется ее новый адрес. Я узнаю его...
– Благодарю вас, инспектор. Это было бы важным подспорьем для нас!
– А я бы мог попытаться узнать о карманнике, промышляющем у Сент-Джеймса, – предложил Джек. – Времени, без сомнения, прошло много, но в определенной среде ловкачи остаются на памяти как легенды. Вдруг удастся узнать, куда делся Милашка...
– А еще, – добавил Фальконе, – очень хочется поглядеть на нашего графа. Он появляется в свете?
Анна Баррет кивнула.
– В последнее время чаще, чем прежде, – сказала она. – В первые годы после трагедии он стал буквально затворником, редко куда выходил и сам никого не принимал, но сейчас нет-нет да появится где-то.
– Значит, у нас есть надежда увидеть его и составить о нем свое мнение.
– Без сомнения.
Фальконе расплылся в улыбке.
– Еще чаю, мои дорогие? – предложил он, хватаясь за колокольчик.
Джек развернул сверток с купленными лакеем вещами: старыми башмаками, видавшими, по всему, не одного хозяина до него, холщовой рубашкой, штанами и залатанным на подкладке картузом – вещи в целом все еще ноские и добротные, но безликие, как и сотни бедняг, носивших их до него. Джек и сам был когда-то одним из таких, да и сейчас, наверное, оставался, просто на время забыл, каково это: быть простым пареньком из Уайтчепела. Прошел длинный путь, чтобы стать кем-то большим...
И не был уверен, что получилось, несмотря даже на идеально пошитый костюм специально по его меркам с лацканами из шелка и бархатным воротником.
И надевая эту одежду из своей прежней жизни, Джек толком не понимал: то ли он все это время притворялся кем-то другим, то ли сейчас притворяется собой прежним.
А прежнего Джека уже больше и нет...
Или есть?
Что-то двойственное, противоречивое теснилось на сердце – и раздирало его.
Вспомнилось вдруг, как инспектор подарил ему вещи для аудиенции в доме Риверстоунов-Блэкли: они были немногим лучше тех вещей, что сейчас в этом свертке, но казались тому, прежнему, Джеку слишком хорошими для него. Воротник, помнится, как вчера, впивался в тощее горло, ботинки жали... Что бы сказал тот мальчишка сейчас, будучи экипирован, как графский наследник в узкий сюртук, который не снять без слуги, и шейный галстук, повязанный настолько замысловато, что Джек до сих пор понятия не имел, как Аманда или его камердинер справлялись с узлом, скрепленным драгоценной булавкой.
Впрочем, сейчас, глядя на свое отражение в зеркале, Джек едва ли себя узнавал в старой одежде, даже стало тревожно, что и трущобы не признают его за своего. Волосы лежат слишком гладко (он взъерошил их), руки слишком ухоженные (Джек стиснул их в кулаки)... Кожа сделалась гладкой и нежной, как у младенца. А когда-то, часами не вылезая из воды и вылавливая «подаяния» Темзы, его руки и ноги были совершенно другими: сестра смеялась, что его пальцами, вместо песка, можно очистить кастрюли и сковородки. «Кусок пемзы», вот как она их называла.
– Сэр, ваши ботинки. – Молодой камердинер с недоумением и опаской глядел на его преображение. – Мне пойти с вами? – осведомился у Джека.
– Благодарю, Филипп, но ни к чему.
С такими словами он сунул ноги в разношенные кем-то ботинки, зашнуровал их. Постоял, будто старая обувь обладала магическим даром возвращать старые же привычки, а он старался пробудить их в себе, а потом вышел из комнаты, намереваясь поставить Фальконе в известность о скором уходе, но вместо этого услыхал голоса в холле.
И замер на верхней ступеньке... Как никак его нынешний образ не подходил для новых знакомств в высшем обществе.
– Дорогой друг, какая чудесная встреча! – произнес восторженный женский голос глубоким контральто. – Я, признаться, не верила, что увижу вас снова... Столько лет прошло...
– Пять.
– Целых пять. Боже мой! Но вы как будто нисколько не изменились...
– Вы льстите мне, леди Стаффорд. Годы безжалостны, и я больше не тот... Но вы восхитительны, должен заметить. Даже краше, чем я вас запомнил...
Женщина рассмеялась, и Джек, глянув через перила, рассмотрел средних лет даму в красивом платье вишневого цвета, будто в смущении отмахнувшуюся от комплимента Фальконе сложенным веером.
– И кто из нас больший льстец? – игриво осведомилась она и тут же, мгновенно сделалась грустной. – Вы верно заметили: годы безжалостны, граф, а жизнь и того хуже... – печально отозвалась она. Веер хрустнул под ее пальцами. – Вы, наверное, слышали о трагедии с нашим внуком?
Фальконе склонил голову.
– Сочувствую вам от всего сердца, Аделаида, – произнес он.
Женщина нервным движением открыла и снова захлопнула веер.
– Теперь я хорошо понимаю, каково было вам лишиться если не дочери, то возможности видеть внуков, растить их и баловать. Я так любила нашего маленького Анри, ангелочка, как мы его называли, а теперь... – Граф выхватил из кармана платок и протянул его женщине – с благодарностью поглядев на него, та промокнула уголки глаз. – Простите, Гаспаро, я стала слезливой старухой. Мне, право слово, неловко!
– Ах, перестаньте, вы сами сказали: я понимаю вас, причем больше, чем вы себе представляете. – Граф подал женщине руку и увлек ее на диван с истинно рыцарской грацией.
Хмыкнув, Джек неожиданно понял, что Гаспаро Фальконе не так прост, как казался: о своем близком знакомстве с Аделаидой Стаффорд, бабушкой маленького Анри де Моранвилля, тот ни разу даже не заикнулся. И вот эти двое обращаются друг ко другу просто по именам и вообще ведут себя... прелюбопытно.
– Благодарю, друг мой. Вы так добры, – опять прозвучало глубоким контральто. – Вы, Гаспаро, единственный человек, с которым я могу говорить по душам, не страшась жадного любопытства. Все остальные все равно что акулы, рыщущие вокруг в поисках «лакомого кусочка» – новой сплетни для обсуждения. – Леди Стаффорд снова утерла уголки глаз. – Понимаете сами, тогда, после случившегося, было непросто... Да и сейчас, на самом деле, не лучше, но я взяла себя в руки, креплюсь, а вот Стаффорду, моему мужу, это с трудом удается. Он, понимаете ли, души в Грейс не чаял и внука любил до безумия... Как по мне, так даже чрезмерно. Мужчина не
