Если Роберт Ситон говорил, чтобы выиграть время и дать Торренсу возможность прийти в себя, то он достиг своего.
— Мучительно, говоришь? Конечно. Хотя ты, кажется, ничего не боишься, — проворчал художник. Он вновь сел, налил себе еще джина и повернулся к Найджелу. — Я скажу вам, почему слепок, сделанный Марой, так подействовал на меня. Когда я в последний раз видел Освальда, вернее, его голову, она выглядела именно так.
Роберт Ситон вдруг усмехнулся.
— У Реннела прямо страсть к ужасам, — с детской непосредственностью заметил он.
— Освальд шел среди дюн, — продолжал Торренс. — Спускаясь по дальнему склону одной из них, он обернулся. Я увидел его лицо, его тело же было будто отрезано верхней кромкой песка. Прямо пророчество.
— Когда это случилось? — спросил Найджел. — Не хотите ли вы сказать?..
— Да, десять лет назад. В тот вечер, когда он… э… исчез. Возможно, я был последним, кто его видел.
— Мы все были там, — сказал Роберт Ситон. — Поблизости, я хочу сказать. Освальд попросил…
— Одну минутку, — перебил Найджел. — Это не всплыло во время следствия?
— То, что я его видел? Нет, — ответил Торренс.
Найджел почувствовал замешательство от такого признания. У него также возникло странное впечатление, что Ситон и Торренс сговорились, сейчас, во всяком случае, между ними было полное взаимопонимание. Может быть, они как бы сужали фронт? Оставляли важную позицию, чтобы легче было оборонять ключевую высоту?
— Почему? — робко спросил Найджел.
— Почему не всплыло? Видно, потому, что меня никто не спрашивал, — сказал художник.
Роберт Ситон выбил трубку о ножку кресла Найджела.
— Я думаю, что ты должен рассказать более подробно, Реннел, — заметил он.
— Ну хорошо. Все говорило о том, что Освальд совершил самоубийство. Было его прощальное письмо и так далее. Если бы я сказал, что тоже был в дюнах и видел его, меня могли бы неправильно понять, возникли бы осложнения.
— То есть вас могли заподозрить в убийстве?
Художник коротко кивнул.
— Полиция выяснила бы, что у вас были причины для этого?
— У всех, кто знал Освальда, были причины убить его, — сказал Торренс и продолжил с пафосом: — Он был гноящейся раной на лице человечества, если хотите.
— Значит, вы бы сделали это из соображений социальной гигиены? — заключил Найджел. — Если не хотите говорить прямо…
— Извините, но… черт возьми, это не только мой секрет. Интересы других людей тоже затронуты.
Найджелу показалось, что художник, тщательно избегая смотреть на Роберта Ситона, обращался именно к нему — с просьбой или с вызовом, Найджел не знал. Он услышал, как Ситон прошептал:
— Он причинил большое горе. Тому, кто дорог для меня.
— Я думаю, пора перестать говорить рифмованными загадками, — сказал раздраженно Найджел. — Похоже, что многое о мнимом самоубийстве вашего брата осталось неизвестно следствию или не попало в газеты. Что, например, вы, Торренс, вообще там делали? — спросил Найджел.
Наступила многозначительная пауза. «Заговорщики слегка напуганы, — подумал Найджел. — Они хотели бы обменяться мнениями без свидетелей, но я им не позволю».
Наконец Реннел Торренс заговорил. То, что он рассказал, обращаясь иногда к Ситону за подтверждением и отвечая на вопросы Найджела, последний письменно изложил потом для Блаунта, чтобы тот передал на проверку инспектору Слингсби. Вот эта запись.
Торренсы впервые встретили Освальда Ситона, когда проводили отпуск на колесах в 1937 году. Он разрешил им расположиться около Плэш Медоу, снабжал молоком и водой. На следующее лето он пригласил Реннела и Мару в Квантокс, погостить в его летнем доме, расположенном невдалеке. Приглашены были также Роберт Ситон, Дженет Лэйси и ее мать. Шел конец августа.
«Самоубийство» пало на вторую неделю отпуска. За два дня до этого рокового события Мара, которой было тогда пятнадцать лет, серьезно заболела — нечто вроде нервного расстройства. Ее выхаживала Дженет Лэйси, но, по словам Реннела, девушка поправилась в основном благодаря заботам Роберта Ситона. Дженет Лэйси, увлекавшаяся тогда христианским сциентизмом,[1] убедила Реннела не звать врача.
Сам Освальд Ситон всю предыдущую неделю постоянно нервничал. Это был его первый отпуск за два года, прошедшие после смерти отца. Он никак не мог отвлечься от дел на фабрике, без конца звонил в Редкоут, жаловался Роберту на трудную работу, жесткую конкуренцию за границей и был подвержен приступам то раздражительности, то депрессии. Это его состояние усугублялось болезнью Мары — он очень привязался к девушке и баловал ее подарками. Она и в самом деле была единственным человеком в доме, который мог понять его настроение. Когда Мара заболела, все свалилось на Дженет Лэйси, ей нужно было ухаживать за больной и заботиться о хозяине дома, так как Освальд вбил себе в голову, что девушка слегла из-за него, так как накануне он слишком долго продержал ее на солнце и она получила солнечный удар. Как бы там ни было, Освальд искал теперь утешения у Дженет, и если та не сидела у постели больной, то была с ним.
После обеда в день своего исчезновения Освальд, казалось, находился в полубезумном состоянии. Он сказал брату: «Не могу больше оставаться в этом проклятом доме. Пойду пройдусь. Пусть меня никто не дожидается». Роберт пошел к Маре и читал ей вслух час или два, а затем лег спать. Старая миссис Лэйси уже легла спать. Дженет, переселившаяся в комнату Мары, легла вскоре после ухода Роберта. Реннел Торренс вышел на прогулку после обеда. Он хорошо поел и заснул в ложбине среди дюн в сотне ярдов от моря. Его разбудил хруст песка под ногами, и в свете угасавшего дня он увидел Освальда Ситона, шедшего к воде. Прежде чем исчезнуть за гребнем дюны, Освальд оглянулся. Видел он Реннела Торренса или нет, последний не мог знать точно. Туман, висевший над заливом, смещался к берегу. Реннел услышал, как от берега отплывала лодка в маленькой бухте неподалеку. Он решил, что Освальд поехал ловить рыбу, как обычно делал это по вечерам.
На следующий день рыбаки нашли лодку Освальда, стоявшую на якоре в миле от берега, а в ней его одежду и приколотое к куртке письмо для Роберта. Освальд плохо плавал. Оставшиеся на песке следы свидетельствовали о том, что он был в лодке один. Полиция, безусловно, выясняла, мог ли Освальд пересесть из своей лодки в другую. Окончательно в том, что исчезновение явилось самоубийством, полицию (как позже и суд по наследственным делам, вынесший решение о предполагаемой смерти Освальда Ситона) убедили следующие обстоятельства:
Первое. Прощальное письмо Освальда, безусловно, подлинное.
Второе. Показания людей, проживавших в его доме, о том, что он был накануне не в себе, обеспокоен делами фирмы и т. д.
Третье. Он не снимал в предшествующие недели со счета в банке крупных сумм, что непременно сделал бы, если бы хотел убежать.
Четвертое. За последние три года тела утонувших поблизости людей — двоих отпускников — не были найдены.
Самым главным пунктом, как решили Найджел и Блаунт позже, обсудив полученные от Торренса сведения, был третий. Очевидно, что Освальд не мог покинуть страну без денег. Он не брал больших сумм из банка, однако откуда-то, видимо, их получил. Ему потребовалось много денег и для себя, но, безусловно, надо было хорошо заплатить тому рыбаку или лодочнику, который пересадил его в свою лодку, во время тумана под покровом ночи, довез и высадил где-то дальше на побережье, а потом молчал во время следствия.
— Весьма приличная сумма, — сказал Блаунт. — Двести или триста фунтов по меньшей мере, я думаю. Вопрос в том, кому было выгодно выложить такие деньги.
— Прежде всего Роберту Ситону. Но все не так просто. Во-первых, он все еще был беден, насколько нам известно. Где ему было взять денег? Во-вторых, вряд ли такой человек, как он, способен столь ловко все провернуть, чтобы завладеть имуществом брата.
— На этот счет могут быть разные мнения. Вспомни, Стрэйнджуэйз, именно по твоей теории Освальда Ситона вынудил исчезнуть тот, кто знал о его преступлении, оставшемся нераскрытым. Разве не так?
— Да.
— Ну вот, Роберт Ситон по натуре — Дон Кихот, как ты говоришь. После сегодняшнего разговора с ним у меня сложилось впечатление, что, вопреки всему, он питал добрые чувства к брату — они даже были привязаны друг к другу. Тебе не кажется, что Роберт мог помочь ему имитировать самоубийство не ради выгоды, а просто чтобы спасти того от худшей участи — тюрьмы, разорения и бесчестья?
— Да-а, пожалуй, это возможно, — согласился Найджел.
— А это объясняет, почему Боб Ситон пустил Торренсов жить в Плэш Медоу. Реннел Торренс мог пойти за Освальдом к берегу и слышать, как его пересадили в другую лодку. Во всяком случае, он благополучно живет в доме Ситонов с сорок пятого года. Они не стали бы терпеть такого неряху, если бы тот не был свидетелем фиктивного самоубийства Освальда и не шантажировал бы по-тихому Роберта до сих пор. А?
