Трепка нашел библиотеку и с радостью убедился, что ее фонд богаче, чем он надеялся. Немного погодя он уже с головой погрузился в книги, посвященные скалистому острову в Атлантическом океане.
О'Мира, Гурго, Лас Каз… так называемый врач Антомарки и щеголь Монтолон… Банкиру казалось, что он знает их всех как свои пять пальцев. И еще Меневаль, и еще Сантини, в одном лице портной, парикмахер и лесничий поверженного властелина… Все они написали о нем книги, все, похоже, хватались за перо, едва ступив на берег в Джеймстауне… Банкир читал одну книгу за другой. И перед его глазами вновь разворачивался ослепительный фильм — ослепительный, несмотря на то что он был грустным и полным банальностей, а может, как раз именно поэтому. Это только исторические романы сплошь состоят из блесток и героических дат… как детективные романы сплошь состоят из преступлений и проницательности… В голове банкира мелькнуло мимолетное воспоминание о том детективе из действительной жизни, свидетелями которого, по утверждению Эбба, они как раз сейчас были в Ментоне… Но он прогнал его, скорчив презрительную мину, и снова набросился на книги. Был ли среди людей, окружавших императора, человек по фамилии Ванлоо?
После нескольких часов работы банкир мог определенно ответить: «Нет!» Все эти записи, которые почти с математической точностью велись в доме на скалистом острове, безоговорочно свидетельствовали: в окружении императора такое имя не значилось. В этом окружении был сорок один человек; двенадцать из них — слуги, привезенные из Франции, восемь — принятые на службу уроженцы острова. Кроме того, на вилле жили два китайских повара и еще несколько китайцев работали в саду. Вот и все. Банкир знал это и раньше, так что он был не слишком удовлетворен, когда к закрытию библиотеки сдал просмотренные книги. Слова старой дамы тревожили его, ее реликвия — тем более. Пусть даже слова Пармантье были не более чем слухом, но слухи часто имеют под собой какое-то основание…
Но упорствовать в борьбе с книгами было таким же безумием, как поддерживать фантазии Эбба в его борьбе против медицинского вердикта! Взяв пальто и шляпу, директор банка направился к выходу из библиотеки. Но на пороге замер и отступил на шаг. И вовремя.
Если бы он вышел на секунду раньше, то обязательно бы столкнулся с парочкой, которая как раз проходила мимо дверей библиотеки, но у нее на уме было что угодно, только не книги. Это были Артур Ванлоо и молодая женщина из автобуса. Они шли в обнимку, отсвет уличного фонаря поблескивал на ее губах, как капля росы. Аллан говорил не умолкая, но что, Трепка расслышать не мог. Зато он поймал несколько слов, сказанных ею:
— Так долго? Ох, как долго приходится ждать!
Трепка пошел за ними, толкаемый силой, противостоять которой не мог. У автобусной остановки напротив городского казино Аллан простился со своей дамой и исчез. А она села в первый же автобус, идущий в Ментону. Трепка последовал ее примеру. На всем пути от Ниццы до Монте-Карло она почти неотрывно смотрела на свою левую руку, которую украшал большой бриллиант, заставивший Трепку вспомнить о капле росы, которая блестела на ее губах, когда она проходила мимо библиотеки. Не доезжая Монте-Карло, женщина сняла кольцо с руки и спрятала его в сумочку, а у всемирно известного казино сошла с автобуса. Трепка видел, как она быстрыми шагами направилась к железнодорожной станции, явно не желая официальной встречи по возвращении в Ментону.
— А она, право, недурна, эта крошка мадам Деларю, non, pas mal du tout! — пробормотал мечтательный голос по соседству с банкиром.
— А вы ее знаете? — так же едва слышно спросил Трепка.
— Конечно! Ее муж играет в ментонском оркестре!
Между Монте-Карло и Ментоной датская совесть директора банка непрерывно решала одну проблему: можно ли не в романе, а в действительности оправдать преступление против священных уз брака? Когда банкир вернулся в отель, ему вручили телеграмму.
Телеграмма пришла из Берлина, и в ней было больше пятидесяти слов.
Прочитав ее, Трепка несколько раз потер свои пухлые губы. Он ожидал, что сведения, добытые фирмой Шюттельмарка, раз и навсегда разрушат фундамент, на котором строили свои фантазии Эбб и доцент, — он надеялся на это с тем большим основанием, что изыскания, которыми занимался в этот день, исключили возможность того, что на острове Святой Елены был какой-то Ванлоо. Но банкир не мог бы сказать, что телеграмма оправдала его надежды… Если быть совершенно беспристрастным — а банкир считал, что в этом деле его можно считать совершенно беспристрастным! — если быть честным с самим собой, приходится признать, что сведения, сообщенные в телеграмме, говорили как раз обратное. Состояние Ванлоо существует, сообщала фирма Шюттельмарка с Берен-штрассе, известная тем, что на ее информацию можно положиться, и мало того, состояние это значительно. Изучив цифры, приведенные в телеграмме, Трепка должен был признать, что слово «значительное» не будет преувеличением. Скорее наоборот… А стало быть, членам семьи Ванлоо есть что наследовать. О сути завещательных распоряжений Трепка уже знал от адвоката Пармантье. Так что если сложить все факты, получалось, что нельзя отрицать: для преступления, насчет которого строили свои домыслы Эбб и доцент, мотив был.
Банкир съел свой ужин в глубоком раздумье, заказал к кофе коньяк да еще выпил грога. И несмотря на все это, никак не мог уснуть.
В два часа ночи Трепка вызвал к себе в номер заспанного и довольно хмурого портье с телеграфным бланком. Написав на бланке длинное сообщение, он вручил его портье.
— Позаботьтесь, чтобы его отправили немедленно, — приказал он. — Сами отнесите его на телеграф! Слышите, сами! Сдачу можете взять себе.
Портье мгновенно стряхнул с себя сон. Он влюбленным взглядом уставился на телеграмму.
— Простите, здесь написано carte blanche? — спросил он.
— Ну да!
— Я только потому спросил, что остальное написано по-немецки, — заметил портье, гордый своими лингвистическими познаниями. — Не беспокойтесь, месье, телеграмма уйдет через пять минут.
Директор банка с облегчением откинулся на подушки. И все же заснул он далеко не сразу.
После споров в доме Эбба доценту Люченсу захотелось возобновить знакомство с виллой Лонгвуд, ареной драмы, в которую он неожиданно оказался замешан, ареной того, что Эбб считал не драмой, а трагедией, а директор банка не видел в этом даже драмы. А что считал сам Люченс? Пока что ничего. Но из опыта научной работы он знал, как важно для любой теории отчетливо представить себе, на чем она базируется. Хочешь понять Магомета, поезжай в Аравийскую пустыню…
Люченс улыбнулся этому пышному сравнению и стал подниматься по дороге к вилле.
В рассказе Эбба его поразила одна деталь, касавшаяся оберточной бумаги. Насколько он помнил, сад, окружающий виллу, был вылизан, как гостиная. Трудно было поверить, что там можно найти брошенный кем-то обрывок бумаги. И тем не менее Эбб его нашел. Люченсу хотелось поглядеть на то место, где обнаружилась эта находка. Проделав это, он хотел побаловать себя особым способом — пойти в кондитерскую!
Сад был точно таким, каким запомнился ему при первом посещении. Зеленый, недавно политый газон сверкал чистотой, цвели розы и герань, с ограды водопадом струились глицинии. В саду не было ни души, как в парке, окружавшем замок Спящей красавицы. Эбб говорил о клумбе с цинерариями у дорожки, ведущей к правому флигелю. Вот дорожка, а вот и клумба, наверное, та самая, потому что цинерарии были посажены только здесь.
Голубые, белые, фиолетовые, красные цветы тянули кверху свои сияющие соцветия. Широкие зеленые листья были такими пышными, что в пяти сантиметрах над землей образовывали непроницаемый шершавый балдахин. Как мог Эбб обнаружить что-то в этих джунглях? Как вообще он мог увидеть что-нибудь, кроме цветов и листьев? Доцент переходил с места на место, как выбирающий перспективу художник, и вдруг увидел, как это могло произойти. С того места, где он сейчас оказался, в сердцевине клумбы взгляду открывался как бы узенький тоннель, и перед ним представали не цветы и листья, а черная земля. Ба, что это такое? Неужто и ему суждено сделать открытие?
По-видимому, да! Если Люченс не ошибся, на клумбе что-то белело, и этот белый предмет не был похож на опавший лепесток. Доцент быстро оглянулся по сторонам. Вокруг по-прежнему было тихо и безлюдно, деревья и цветы благоухали, как в райском саду, но в этом раю никто не гулял, потому что дневная жара еще не спала. Доцент шагнул на газон и протянул вперед трость, острый наконечник которой часто приходил ему на помощь в археологических экспедициях. Наконечник пронзил нечто, и это нечто не было облетевшим лепестком. Когда доцент подтянул трость к себе, оказалось, что это клочок бумаги.
