— Нет, он был взбудоражен и пошел погулять, чтобы успокоить нервы. Это может подтвердить мой муж — они встретились на прогулке. Мой муж часто выходит подышать воздухом перед сном.
— Да, я знаю об этом… — Гатри задумчиво помолчал и добавил: — Поскольку вы неплохо знали Ламберна, не могли бы рассказать нам побольше об этом человеке?
Миссис Эллингтон охотно откликнулась, словно рада была поговорить на менее трагические темы.
— Ах, он был очаровательным человеком, мистер Гатри, когда чувствовал себя нормально! Интереснейший и умнейший человек! Его тяжело ранили на войне, и с этого начались все его несчастья. У него случались дикие головные боли, а временами находила депрессия, и тогда он был мрачен как туча. Он сказал мне, что за последние годы у него было всего несколько счастливых часов — и все они были со мной… Когда он так говорил, мне становилось безумно его жаль. У него не было родственников в Англии, а друзей он заводить не умел, слишком едко острил… Его не очень любили ни ученики, ни преподаватели. Ему совсем не нравилось преподавать, но что поделать, эта работа его кормила. Но доктор Роузвер относился к нему по-дружески и тоже понимал, как Ламберну трудно жить. У него стало шалить сердце, и врачи сказали, что в любую минуту с ним может случиться приступ. Представляете, как я за него переживала!
— Да. Только не надо сейчас так расстраиваться… — сказал Гатри, поскольку миссис Эллингтон начала тихонько всхлипывать. — Вы сделали все, что могли. И с вашей стороны было правильным шагом прийти к нам и все рассказать.
Гатри встал и слегка прикоснулся к ее плечу.
— Успокойтесь. Думаю, пока нам больше незачем вас терзать. Возможно, мне понадобится задать вам еще несколько вопросов, но позже. Ваши показания очень помогли расследованию. Хочу вас попросить лишь об одном — никому не рассказывайте то, о чем рассказали нам.
— Хорошо, — кивнула она. — Я никому об этом не говорила, даже мужу.
— Отлично. И не рассказывайте. До свидания и еще раз спасибо.
Гатри отворил перед ней дверь, и миссис Эллингтон со слабой улыбкой выпорхнула из комнаты. Именно выпорхнула, подумал Ривелл, так похожа она была в этот момент на птичку, которая долго просидела в клетке птицелова и наконец дождалась, когда ее отпустили на волю.
После ее ухода Гатри присвистнул:
— Вот так, дело близится к концу, а? Ривелл, только не задавайте мне вопросов, от которых вы, кажется, готовы лопнуть, а лучше пойдите и договоритесь о моей скорейшей встрече с доктором Роузвером. Если он не готов принять меня сейчас, окажите мне любезность — сходите на соседнюю улицу в табачную лавку и принесите мне унцию махорки. Да-да, именно махорки, мой дорогой, мне сейчас хочется махорки…
Ривелл повиновался, а что оставалось делать?
Глава VIII
Сыщик сворачивает расследование
Тело Макса Ламберна отвезли в Дрилл-Холл, где через два дня состоялось заседание суда, оказавшееся намного более людным, чем предыдущие два, ибо присутствовало множество репортеров — газеты уже раструбили о третьей смерти в Оукингтонской школе.
Ривелл сидел в общем зале как простой зритель. Ему заранее сообщили, что показаний от него не потребуется.
На сей раз коронер был пунктуален и скрупулезно точен и даже процедуру опознания проводил так, будто у кого-то сохранялись сомнения по поводу принадлежности тела Максу Ламберну.
После того как присяжные осмотрели тело (хотя осмотр мало о чем им мог сказать), стали вызывать свидетелей. Начали со школьного мажордома Браунли. Он рассказал, где и как обнаружил тело Ламберна Коронер поспрашивал его в основном ради того, чтобы убедить присяжных в своей профессиональной пригодности (во всяком случае, так показалось Ривеллу).
— Значит, вы зашли к Ламберну в свое обычное время?
— Да, сэр.
— Вы дотрагивались до него?
— Я потрепал его по плечу, чтобы разбудить, но не так сильно, чтобы сдвинуть с места.
— Что вы предприняли потом?
— Я бросился за помощью, сэр. Первым я встретил патера Даггата, он как раз выходил из ванной комнаты. Патер велел мне найти директора, а сам позвонил доктору Мерчистону.
— А вы, значит, пошли к директору домой?
— Да, сэр, и директор немедленно явился на место.
Браунли отпустили, и его место занял Даггат. Священник уточнил и дополнил показания Браунли. Третьим свидетелем выступал Мерчистон. Он подтвердил, что его вызвали по телефону, что он прибыл в школу и провел беглый осмотр тела Ламберна.
— Что вы подразумеваете под беглым осмотром? — спросил коронер.
— Это такой осмотр, какой делают на месте происшествия.
— Хорошо. Тогда сообщите нам, к какому мнению вы пришли в результате осмотра.
Мерчистон наверняка тщательно готовился к этому вопросу. Он отвечал медленно, взвешивая каждое слово:
— Мое обследование не позволило мне прийти к какому-либо определенному выводу, поскольку в последний раз я лечил мистера Ламберна много месяцев назад. Тело не повреждено, и вполне допустим внезапный сердечный приступ со смертельным исходом. Однако в сложившихся обстоятельствах я полагаю, что следует довериться патологоанатомической экспертизе.
— Вскрытие делали вы?
— Нет, но я беседовал с доктором, который его проводил.
— Вы согласны с его выводами?
— Вполне.
Следующим свидетелем выступал патологоанатом, полицейский врач Хэнслейк. Молодой, энергичный человек не стал тратить время на старомодные формулировки, которые так любил Мерчистон. Кратко и бесстрастно он объявил суду, что считает причиной смерти Ламберна передозировку веронала.
Как и следовало ожидать, это вызвало в зале сильное оживление. Когда шум улегся, коронер снова обратился к Мерчистону:
— Была ли у мистера Ламберна привычка принимать веронал?
— Я знаю, что иногда ему случалось пользоваться вероналом. Думаю, по причине головных болей и бессонницы. Я его строго-настрого предостерегал не злоупотреблять лекарством, но он заявил мне, что только веронал дарит ему спокойствие.
— В чем была причина его волнений, доктор Мерчистон?
— Труднее сказать, что не могло быть таковой причиной… На войне он был контужен и отравлен газами. Помимо сердечной слабости, особых органических нарушений у него не было, но общее телесное и душевное состояние представлялось мне тяжелым.
— Вы могли бы назвать его неврастеником?
— Когда я обучался медицине, этот термин еще не придумали, но, насколько я понимаю его смысл, — да, Ламберна можно так назвать.
— Могло ли такое состояние привести к самоубийству?
— Возможно. Ничего более определенного сказать не могу.
Коронер обратился к Хэнслейку:
— Вы сказали, это была передозировка веронала. И сильная передозировка?
— Вполне достаточная для человека, не имеющего длительной привычки к вероналу.
— Следовательно, можно полагать, что веронал был принят в такой дозе случайно? То есть я хочу сказать, что умерший не имел намерения покончить жизнь самоубийством.
— Можно полагать и так.
— Есть ли вероятность того, чтобы, приняв такую дозу, остаться в живых?
— Мой опыт недостаточен, и я, увы, не могу дать определенный ответ. Я понимаю, смысл вашего вопроса в следующем: была ли это случайная передозировка или намеренное самоубийство? Думаю, в таких случаях правомерны обе версии.
— Вы сказали, что «эта доза вполне достаточна для человека, не имеющего длительной привычки к вероналу». Вы имеете в виду то, что человек привычный мог принять ее без вреда для здоровья?
— Не обязательно. Наркоманы тоже умирают от передозировки.
— Но умерший не был наркоманом?
— Скорее всего нет.
— Спасибо, к вам больше нет вопросов.
Следующей была вызвана миссис Эллингтон. Она говорила чистым ясным голосом и отвечала на все вопросы без запинки. Да она была в приятельских отношениях с умершим на протяжении нескольких лет и очень сочувствовала ему в его страданиях. Она по образованию медсестра и навещала его, когда он болел. Она была у него вечером накануне его смерти и нашла его в очень тяжелом состоянии.
— А в чем было дело? — спросил коронер.
— Да ничего определенного. Наверно, очередной приступ депрессии.
— В котором часу вы ушли?
— В начале двенадцатого. Я дождалась, пока он заснул.
— Вы знали, что он принимает веронал?
— Я догадывалась, что он что-то принимает. Я не знала, что именно и насколько это вредно.
— При вас он ничего не принимал?
— Нет.
— При вас он никогда не говорил о намерении покончить с собой?
— Нет. Он приходил в отчаяние от многого, но не настолько.
— Спасибо, вопросов больше нет.
Потом выступил доктор Роузвер. В обтекаемых, слащавых выражениях он описывал несчастное житье-бытье Ламберна:
