Ознакомительная версия.
— Ну а сами вы, мосье Пуаро? Сами вы уверены, что сможете найти мою дочь?
— Наверное, не так быстро, как полиция, но все же я несомненно ее найду.
— И все же как скоро?..
— Только одно условие, мистер Рестарик. Если вы хотите, чтобы я ее нашел, вы должны рассказать мне обо всем более подробно.
— Я вам уже все рассказал. Время, место, где ей следовало быть. Могу дать вам список ее знакомых… Пуаро решительно покачал головой.
— Нет-нет, просто скажите мне правду.
— Так вы считаете, что я говорил вам не правду?
— Правду, но не всю, в этом я убежден. Чего вы опасаетесь? Зачем скрываете факты? Причем факты, без которых я не смогу успешно вести поиски. К примеру, что ваша дочь питает неприязнь к своей мачехе. Это ведь и так ясно. И вполне понятно. Естественная реакция. Не забывайте, что она наверняка все эти годы вас идеализировала. Вполне обычная вещь, когда родители расходятся и ребенок получает тяжелую эмоциональную травму. Да-да, я знаю, о чем говорю. Вы скажете: дети легко забывают. Это верно. И ваша дочь забыла вас в том смысле, что не помнила вашего лица, вашего голоса, когда вы встретились снова. Но она уже создала для себя некий идиализированный образ. Вы уехали. Она хотела, чтобы вы вернулись. Ее мать наверняка избегала говорить с ней о вас. Тем большее место вы занимали в ее мыслях. Тем большее значение вы для нее обретали. А невозможность говорить о вас с матерью вызвала в ней потребность — вполне обычную у детей — винить того из родителей, с кем ребенок остался, за то, что другого с ними нет. Она говорила себе примерно следующее: «Меня папа любил. Это мама ему не нравилась», и эта мысль давала толчок к установлению между ней и вами неких уз, для вас, впрочем, неведомых. И, если хотите, солидарности с вами: в том, что случилось, папа не виноват! Этому она никогда не поверит! Да-да, так бывает очень часто, я знаю, что говорю. Я немножко разбираюсь в психологии. И вот она узнает, что вы возвращаетесь, что вы снова будете с ней, и опять ее одолевают мысли, казалось бы, давно забытые. Папа возвращается! Как счастливы будут они вдвоем! Возможно, она попросту игнорирует существование мачехи, пока не сталкивается с ней лицом к лицу. И тогда ее охватывает неистовая ревность. Что вполне естественно, уверяю вас. Ревнует она еще и потому, что ваша супруга очень красива, умна, умеет поставить себя в обществе, а у молоденьких девушек подобные качества часто вызывают завистливое раздражение, так как сами они обычно очень застенчивы. Возможно, она неловка, страдает комплексом неполноценности. И, увидев красивую, уверенную в себе мачеху, тут же начинает ее ненавидеть. Но это ненависть молоденькой девушки, по сути, чисто детская.
— Ну-у… — Рестарик запнулся. — Примерно то же сказал и врач, к которому мы обращались… То есть…
— А! — воскликнул Пуаро. — Так вы обращались к врачу? Значит, имелась причина, чтобы обратиться к врачу.
— Да так, пустяки.
— А вот этому Эркюль Пуаро никогда не поверит! Не пустяки, а что-то очень серьезное, иначе быть не может. Лучше расскажите мне все, — ведь зная, что творится в душе вашей дочери, я буду действовать наверняка.
Рестарик некоторое время молчал, но в конце концов решился.
— Только строго между нами, мосье Пуаро. Я могу на вас положиться, вы даете мне слово?
— Безусловно. Так в чем дело?
— Я не… Полной уверенности у меня нет.
— Ваша дочь чем-то обидела вашу супругу? Нагрубила ей.., наговорила гадостей… Или что-то более серьезное?.. Может, набросилась на нее.., так сказать, с кулаками?
— Нет, не набросилась. В смысле, не с кулаками, а. Только ничего так толком и не выяснилось.
— Ну-ну. И все же?
— Здоровье моей жены расстроилось… — Он замялся.
— А-а! — сказал Пуаро. — Так-так… И в чем это выражалось? Может, что-нибудь с желудком? Подозрение на энтерит[41]?
— Вы очень прозорливы, мосье Пуаро. Весьма! Да, что-то с желудком, что-то совершенно непонятное, а ведь моя жена отличается завидным здоровьем. Ее положили в больницу. Как это они сказали.., для всестороннего обследования.
— А результат?
— По-моему, они так толком ничего и не поняли. Жена совсем оправилась, и ее выписали. И тут.., все началось опять. Мы тщательно проверяли, что она ест, как это готовилось. У нее часто болел живот, казалось бы, абсолютно без всяких причин. Тогда послали проверить все кушанья, подававшиеся на стол, и что же: в блюдах, которые никто, кроме жены, никогда не ел, было обнаружено некое вещество!
— Попросту говоря, кто-то потчевал ее мышьяком? Так?
— Совершенно верно! Небольшими дозами, которые по мере постепенного накопления в организме должны были сделать свое дело.
— Вы подозреваете свою дочь?
— Нет.
— А мне кажется, да. Кто еще мог это сделать? Вы подозреваете свою дочь.
— Откровенно говоря, да, — сказал Рестарик с глубоким вздохом.
Когда Пуаро вернулся домой, Джордж встретил его словами:
— Звонила женщина, какая-то Эдит, сэр…
— Эдит? — Пуаро сдвинул брови.
— Насколько я понял, она служит у миссис Оливер.
Она просила передать вам, что миссис Оливер попала в больницу, в Сент-Джилс.
— Что с ней?
— Насколько я понял, ее.., э.., стукнули по голове…
Джордж ограничился этим и не стал добавлять, как ему было поручено: «…и скажите ему, что она сама во всем виновата».
Пуаро поцокал языком.
— Я же предостерегал. Вчера вечером, когда я звонил ей и никто не ответил, я очень встревожился. Les femmes![42]
— Давайте купим павлина, — внезапно предложила миссис Оливер. При этом она не открыла глаз, и голос ее был слаб, хотя и полон досады.
Трое сидящих рядом людей поглядели на нее с испуганным недоумением. Она сделала еще одно заявление:
— Удар по затылку.
Потом она открыла затуманенные глаза и попыталась понять, где находится.
Первым она увидела абсолютно незнакомое ей лицо. Оно принадлежало молодому человеку, который что-то записывал в блокнот. Его рука с карандашом застыла над страницей.
— Полицейский, — изрекла миссис Оливер.
— Прошу прощения, сударыня.
— Я сказала, что вы полицейский, — объяснила миссис Оливер. — Это так?
— Да, сударыня.
— Нанесение физических повреждений, — сказала миссис Оливер и удовлетворенно закрыла глаза. Когда она вновь их открыла, то осмотрелась более осмысленно и основательно. Она лежала в кровати — высокой, очень удобной больничной кровати, решила она. Из тех, которые можно самой поднимать, опускать, поворачивать и наклонять. Значит, она не у себя дома. Еще раз поглядев по сторонам, она установила, где находится.
— Больница или клиника, — сказала она.
В дверях с хозяйским видом стояла сестра в сияющем белизной накрахмаленном халате, а в ногах кровати — сиделка. Потом миссис Оливер увидела еще одного человека и узнала его с первого взгляда.
— Эти усы невозможно спутать ни с чьими другими, — пробормотала она. — Что вы тут делаете, мосье Пуаро?
— Я же предупреждал, мадам, чтобы вы вели себя осторожнее, — сказал Эркюль Пуаро, подходя к кровати.
— Каждый может заблудиться, — загадочно отпарировала миссис Оливер и добавила:
— У меня болит голова.
— Еще бы она не болела. Вы же сами только что сказали, что вас ударили по затылку.
— Да. Павлин.
Полицейский горестно вздохнул и спросил:
— Извините, сударыня, вы утверждаете, что на вас напал павлин?
— Естественно. Мне уже некоторое время было не по себе. Атмосфера, вы понимаете? — Миссис Оливер попыталась показать жестом, что именно она подразумевает под атмосферой, и охнула. — Лучше воздержаться, — сказала она.
— Больной вредно всякое возбуждение, — сурово предупредила сестра.
— Не могли бы вы уточнить, где именно на вас напали?
— Понятия не имею. Я заблудилась. Когда возвращалась из мастерской. Захламленной. Очень грязной. Второй молодой человек, наверное, неделю не брился. Засаленная кожаная куртка.
— Это он напал на вас?
— Нет. Первый.
— Если бы вы могли изложить мне…
— Я ведь излагаю! Видите ли, я выслеживала его всю дорогу от кафе, только я в таких вещах дилетант. Никакой практики. И представьте, это гораздо труднее, чем вы, может быть, думаете.
Она сосредоточила взгляд на полицейском.
— Впрочем, вы-то, наверное, все про это знаете. Вам читали курс, как вести слежку? А, да, не важно. Видите ли, — она вдруг зачастила с пулеметной быстротой, — все очень просто. Я сошла у Уорлдс-Энд, если не ошибаюсь, и, естественно, подумала, что он остался с остальными или пошел в другую сторону. А он вместо того подкрался ко мне сзади.
— Кто?
— Павлин, — ответила миссис Оливер. — И я совсем растерялась А как тут не растеряться, когда все выходит совсем наоборот. Когда он идет за тобой, а не ты за ним.., но только это было раньше, и мне стало не по себе. По правде говоря, я испугалась. Не знаю почему. Он заговорил — очень вежливо, но мне стало очень страшно. Но в любом случае он сказал: «Поднимемся, посмотрите мастерскую». Ну, я и поднялась. Ступеньки довольно-таки шаткие, почти как у приставной лестницы, а внутри был второй молодой человек, очень грязный. Он писал картину, а ему позировала девушка. Очень чистенькая. Очень хорошенькая. Вот так. Они оказались очень милыми и вежливыми, и тогда я сказала, что мне пора домой, а они объяснили мне, как выйти на Кингз-роуд. Но только не правильно объяснили. Но, возможно, я сама напутала… Ну, знаете, когда вам говорят: второй налево, третий направо, то иногда можешь свернуть не туда. То есть это я могу. Ну, так или не так, только я забрела в какие-то трущобы у самой реки. И уже совсем перестала бояться. И забыла про осторожность. Тут-то Павлин меня и ударил.
Ознакомительная версия.
