— Полностью, — сказал Кемпион. — Вряд ли я мог увидеть больше, если бы даже обнаружил тело сам.
— Именно так, — сказал мистер Читу, и Кемпион, понимая, что слишком долго отвлекал своего информатора от изучения наук, выразил ему свою горячую признательность и откланялся.
Энн проводила его до дверей.
— Я надеюсь, вы удовлетворены услышанным, — сказала она.
Кемпион ухмыльнулся.
— Похоже, уже и искать нечего, — сказал он. — Этот человек, видимо, наслаждается ролью сыщика. Это, должно быть, очень заразительно…
Но когда Кемпион шагал через площадь, его одолевали беспокойные мысли. Требовали особого внимания те двадцать пять минут отсутствия, о которых умолчал дядя Вильям. Не могло ли случиться так, что пожилой человек не расстался с Эндрю Сили, а пришел с ним вместе на берег реки и под прикрытием тумана связал его, застрелил, бросил тело в реку, после чего вернулся к воскресному ланчу? Обстоятельства, при которых эти действия могли быть совершены, сразу же предстали перед его мысленным взором во всей своей абсурдности. Если это предположение было правильным, дядя Вильям пробыл в церкви полтора часа, спрятав на себе бельевую веревку длиной в пятнадцать футов, не говоря уже о револьвере. И перед тем, как связать несчастного Эндрю, дядя Вильям застегнул его плащ на все пуговицы.
Кемпиону стало не по себе. К его большому огорчению, те фокусы, о которых говорил инспектор, явно имели место.
9
Копание в грязном белье
В девять часов того же вечера Кемпион узнал, что кроме классических испытаний огнем и водой на свете существует еще и испытание ужином в «Сократес Клоуз». Он, конечно, понимал, что никакое несчастье не могло бы воспрепятствовать тому торжественному ритуалу, но он никак не мог предположить, что трагедия, произошедшая в этом доме, совершенно не отразится на вызывающей благоговейный страх церемонии.
Ужин его ошеломил.
Столовая представляла собой большое квадратное помещение с малиновыми дамасскими обоями и красными бархатными шторами. Темные картины и турецкий ковер не вносили оживления в этот интерьер и, как позднее заметила Джойс, человек уже чувствовал себя сытым, едва переступив порог этой комнаты.
Овальный стол размером с небольшой каток был накрыт узорчатой скатертью из ирландской камки, а на скатерти каждый вечер расставлялся великолепный сервиз, чистка которого была основным делом жизни какого-то несчастного мальчика из числа слуг. В первый и последний раз в жизни Кемпион увидел оправленные серебром сосуды в форме рога изобилия, которые в викторианские времена подавали к ужину, наполнив их горячей водой для того, чтобы едок мог согреть свою ложку перед тем, как угоститься жирным деликатесным супом.
В этот вечер большая комната выглядела пустынной и, как показалось Кемпиону, два свободных места за столом еще сильнее бросались в глаза оттого, что присутствующие на ужине члены семьи по-прежнему сидели на своих местах, которые они, видимо, занимали на протяжении многих лет. Тетя Каролина восседала во главе стола в кресле с высокой спинкой. Рукава платья из черной тафты доходили до локтя, тонкие руки были скрыты оборкой из кремовых кружев, гармонировавших с ее косынкой и чепцом.
Вильям сидел в конце стола на значительном расстоянии от матери и был отделен от нее массивной серебряной вазой для фруктов, выполненной в стиле барокко, которая в верхней своей части каким-то образом превращалась в вазу для цветов.
Тетя Китти сидела справа от Вильяма, а Джойс расположилась по левую руку от тети Каролины. Кемпион занял место почетного гостя справа от хозяйки. Остальные места за столом печально пустовали.
Тетя Китти, наряженная в черное вечернее платье с квадратным вырезом по моде приблизительно 1909 года, сидела с совершенно похоронным видом, и даже простое черное вечернее платье, в которое была одета Джойс, подчеркивало серьезность момента.
Кемпион начал воспринимать свой черный парадный жилет как траурную одежду, а ярко-розовый цвет лица Вильяма показался ему неуместным на фоне мрачной цветовой гаммы.
Долгая трапеза, в течение которой было подано полное меню, предназначавшееся миссис Битон [2] для апрельской пятницы в некатолическом доме, скорее навеяла тоску, нежели подкрепила, а неукоснительно выполняемые тетей Каролиной правила ведения общего разговора за столом почти сокрушили стойкий дух мистера Кемпиона. Во время долгих пауз у него была возможность для наблюдений.
Он отметил несколько любопытных деталей, в частности, то, что у каждого из едоков был свой собственный набор специй, что каким-то образом усиливало их разобщенность.
Другая деталь была более забавной.
Напротив Кемпиона, под большой гравюрой, изображавшей собор на острове Или, зачем-то была повешена красная бархатная рамка с увеличенной цветной фотографией джентльмена в бакенбардах, украшенного знаками отличия какого-то малоизвестного ордена или общества. Кемпион очень обрадовался, увидев в руке у этого джентльмена большую оловянную кружку с пенистым напитком. Фотография не могла иметь никакого отношения к тете Каролине и ее домашнему укладу, и Кемпион подивился тому, как она попала в этот дом.
Когда церемония ужина наконец завершилась, вся компания перешла в большую гостиную «Сократес Клоуз», столь знаменитую в восьмидесятые годы прошлого века. Хотя отделку комнаты с того времени не меняли, гостиная, с ее выцветшими парчовыми шторами и пышным декором, все еще была прекрасна. Мебель была жесткой и неудобной, но и в ней, как в любых вещах, полностью выражающих дух своей эпохи, было какое-то свое очарование.
Тетя Каролина уселась за небольшой столик и обратилась к тете Китти:
— Может быть, мы сыграем в шахматы, как обычно, дорогая? — предложила она.
Тетя Китти послушно присела возле нее, а Вильям с серьезным видом подошел к бюро, на дверцах которого были нарисованы два букета цветов, принадлежавшие, как показалось Кемпиону, кисти не просто человека, любящего цветы, а ботаника. Из этого бюро Вильям извлек шахматную доску и ящичек с фигурами из слоновой кости.
Кемпион понял, что перед ним разыгрывается еще один ежевечерний спектакль, и стоял в ожидании, не зная, когда и каким образом он сможет принять участие в этом ритуале.
Дядя Вильям начал проявлять признаки беспокойства. Он не садился, а стоя наблюдал за тем, как худые белые пальцы его матери расставляли в ряд красные шахматные фигуры. Наконец, он заговорил:
— Не перейти ли нам с мистером Кемпионом в библиотеку, чтобы выкурить по сигаре, мама? — спросил он.
Старая леди Фарадей взглянула на сына своими черными глазами.
— Ну, конечно, Вильям, — ответила она. — Мистер Кемпион, на тот случай, если вы, вернувшись сюда, меня уже не застанете, я хочу вам сказать, что утренний гонг будит нас без четверти восемь. Я надеюсь, в вашей комнате есть все необходимое?
Мистер Кемпион, поднявшийся на ноги, как только она с ним заговорила, ответил с поклоном:
— Да, все прекрасно.
Миссис Фарадей, видимо, сочтя его ответ удовлетворительным, улыбнулась ему и кивнула Вильяму, который явно обрадовался своему неожиданному освобождению и вышел из комнаты вместе с Кемпионом.
— В утренней гостиной более удобно, — произнес Вильям громким шепотом. — Библиотека всегда напоминает мне об отце, царство ему небесное. Никогда не видел его в хорошем настроении, когда он был в библиотеке.
Они прошли через холл в утреннюю гостиную, в которой все еще ярко пылал камин.
— К сожалению, я не могу предложить вам выпить, — сказал дядя Вильям, слегка покраснев от смущения. — Ключ от шкафчика с графинами опять убрали, как я вижу. Когда люди старятся, у них появляются всякие причуды. Хотя я сам и не пью, но… ну, ладно, угощайтесь сигарой.
Он достал сигарную коробку из бокового стола, и после того, как церемония закуривания сигар была завершена, уселся в одно из больших зеленых кожаных кресел. Его голубые глазки, слишком маленькие для его большого розового лица, уставились на Кемпиона, и выражение их было затравленным.
