На автостраде Жовису ничего не грозило – из-за огней и оживленного движения. Но когда он свернет направо, когда он окажется на пустынной дороге Клерви и выедет на мост через железную дорогу?
О подобных случаях можно прочесть в газетах. Их показывают по телевидению.
Они боятся его, это точно Сколько их задействовано в этих махинациях? Есть Малыш Луи, который «угоняет» машины. Затем следует сменить номера, технический паспорт. Или кто-то из администрации торгует техническими паспортами, или же какой-нибудь специалист фабрикует поддельные.
Где-то имеется гараж.
– Что с тобой?
– Ничего. Мне жарко.
– Выпей. Шампанское тебя остудит.
Он смотрит на нее с горькой иронией. Судьба посмеялась над ним. Если сегодня ночью с ним должно что-то случиться, как выражается Бланш, то он до последнего момента будет жалеть о том, что ему попалась Ирен. Так как в конечном счете это было случайностью.
Могло оказаться так, что, когда он вошел, место рядом с Алексой было бы свободно. Он бы на него сел. Она бы повела себя, как ее товарка, потому что все они так себя вели. Значит, в соседние меблированные комнаты он бы отправился с Алексой.
А Алекса в точности соответствовала тому типу женщины, обладать которой хотя бы один раз – он мечтал всю жизнь.
Казалось бы, он еще может это сделать. Они предложили ему пойти втроем в дом свиданий.
Но это было не так. Бесполезно строить иллюзии. Все вокруг него изменилось. Последняя пара ушла. В гардеробе осталась висеть только одна его шляпа, сама же гардеробщица исчезла. Англичанин тоже.
Освещение было теперь не цвета танго, а пронзительного белого цвета, и вот уже две старые женщины принимаются подметать серпантин и разноцветные шарики.
Леон – не прежний жизнерадостный бармен, тот человек-шар, что улыбался с добродушным видом. Холодно глядя, он наполняет бокалы, как бы приказывая Жовису пить.
А вообще-то, почему он должен это делать?!
– Нет!
Он удивился, услышав, как в тишине прозвучал его голос, так как считал, что разговаривает мысленно.
– Кому ты говоришь «нет»?
Он взглянул на них – все более меняющиеся, все более жесткие, они крепко сжимают его с обеих сторон как бы для того, чтобы помешать ему убежать.
– Не знаю. Я думал...
– О чем?
– О... о своей жене.
Он сочиняет, пытается выиграть время. Главное – не упасть. Если, слезая со своего табурета, он упадет, то окажется в их власти.
Теперь он знает, когда это началось. С переезда! Потому что это не было настоящим переездом. Это было предательством. Вырвавшись оттуда, он предал их всех.
Его раздражали не одни только рисованные обои, но и славные люди с улицы Фран-Буржуа.
Кто это сказал: "Гордыня тебя погубит! "?
Не важно. Он предал их – своего отца, полицейского из дома напротив, его супругу, которая замещала консьержку – кстати, консьержка умерла, – а также бедняжку Бланш, которую он пересадил на новую почву, как какую-то вульгарную герань.
Странно было думать о Бланш как о герани. Герань тоже спокойная, смиренная, действует успокаивающе и не отличается от любой другой герани. Существуют сотни тысяч цветков герани, как существуют сотни тысяч Бланш, которых не отличить друг от друга, когда, прижимаясь к стенам, они идут за покупками или когда они направляются к первой мессе.
Он предал также и Алена, у которого в качестве друга будет только Уолтер и которому придется расстаться с лицеем Карла Великого, чтобы каждое утро отправляться в Вильжюиф.
Он думает быстро. Это не мешает ему слушать обеих женщин. Ирен описывает платье, которое будет на ней в ее будущем номере и как медленно она будет раздеваться.
– Я прекрасно понимаю, что делаю неправильно. Слишком спешу. Это сильнее меня.
Еще немного – и он уснет, как тот англичанин. Он вздрогнул.
– Счет! – крикнул он чересчур громко, как если бы его голос по-прежнему покрывался грохотом оркестра.
– Завтра заплатите или в любой другой день.
– Что это значит?
Его самолюбие задето, и он жестко глядит на Леона.
– Я не имею права заплатить? И почему же, позвольте узнать? Что, у меня не такие деньги, как у других?
Алекса берет его под руку, заставляет слезть с табурета.
– Идем, лапушка.
Он высвободился из ее рук.
– Минутку. Не раньше чем...
Он достал из кармана бумажник, вынул из него стофранковые банкноты – три, четыре, может, пять. Он позаботился о том, чтобы, прежде чем идти сюда, запастись суммой, которую не имел обыкновения носить при себе.
– Вот! Если этого недостаточно, скажите!
– Спасибо, мсье.
Он поворачивается. Не надо бы ему поворачиваться.
– Что он ответил?
– Спасибо, мсье.
– Почему он не хотел, чтобы я заплатил?
– Чтобы удружить тебе.
– Удружить?
– Ну потому, что ты ему приглянулся! Выбрось это из головы. Идем. Сейчас мы повеселимся.
Каждая из них держит его под руку, и он повторяет про себя: «Сейчас мы повеселимся».
Он не удивился. Он был готов ко всему. У него было ощущение, что он стал в высшей степени прозорливым, и ему казалось, что он раскрыл тайну людей и вселенной.
Отсюда и его горькая ирония, которая была направлена как на других, так и на себя самого.
– Ну вот. Осторожно, тут ступенька.
Девицы его поддерживали под руки. Еще мгновение назад он ощущал их у себя по бокам. Затем, в следующую секунду, без всякого перехода, он уже стоял один посреди тротуара.
Разумеется, это была шутка. Он ни на миг не поверил, что они собираются отвести его в номер и что они все трое разденутся.
Его разыгрывают. С самого начала. Он не поддается. Меньше чем в пятидесяти метрах имелось другое кабаре, его фиолетовое название выделялось в темноте. Он силится прочесть. Буквы скачут перед глазами. То ли «Тигр», то ли «Тибр».
На его пороге швейцар в сером рединготе болтает с полицейским. Если не считать их, улица пустынна.
Может, женщины бросили его из-за полицейского? Он обернулся, чтобы посмотреть, что с ними стало. Их здесь уже не было. Может, они вернулись в «Карийон»? Или же продолжили свой путь и сейчас были уже далеко?
Что ему с того? Alea jacta est [6]. Ему не было страшно. Он всегда брал ответственность на себя, как и полагается мужчине. Никто не мог утверждать, что он ведет себя не как мужчина.
Что было трудно, так это сохранять равновесие, теперь, когда девиц уже не было рядом, чтобы поддерживать его, и время от времени он натыкался плечом на стену.
Из-за полицейского ему следовало шагать прямо. Девиц-то полицейский напугал, но ему он не внушал страха. Ему не в чем было себя упрекнуть. Может, он и был проклят – если ад Бланш существует, – но ему не за что было краснеть.
Мужчина имеет право раз в жизни заняться любовью с другой женщиной. Он даже ее об этом и не просил. Она сама все устроила.
Следует ли ему сказать, проходя мимо:
– Добрый вечер, господин полицейский.
Нет. Это могло бы показаться вызывающим.
А если бы он ему сказал:
– В «Карийоне» находится некий Фарран со своей бандой. Человек по прозвищу Малыш Луи угоняет машины, а затем, когда клиент пьянеет, Алекса... Выслушайте меня... Я, быть может, тоже пьян, но я знаю что говорю... Алекса – это брюнетка, та, у которой тело...
Какое же у нее тело? Струящееся! Вот. Трудно описать тело, и он нашел нужное слово: струящееся! А рот... для рта он не находил нужного слова, но всякий поймет.
Короче говоря, у него была возможность всех их засадить. Их арестуют. Отведут в тюрьму.
Однако он молча проходит мимо этих двоих мужчин, которые не обращают на него внимания.
Разве не должен был полицейский расспросить его? Неужели он не понял при взгляде на него, что тут что-то не так? Жовис ни разу за всю свою жизнь не был пьян. «Нет, господин полицейский, даже в тот день, когда мы отмечали мое повышение по службе на площади Бастилии».
Ему поставили шампанское. Его коллеги. Не настоящее шампанское. Игристое. Тем не менее соизволил приехать г-н Арман и произнес речь, в которой говорил о большой семье, которую все они составляют и которая всегда будет идти вперед для блага...
Это было глупо! У полицейских нет чутья. Они годятся лишь на то, чтобы управлять уличным движением. Настоящую работу выполняют другие, те, кто одет как все и кого не узнают в повседневной жизни.
Если бы такой вот человек оказался сейчас перед ним...
Где это он? Ах да, на улице де Понтье... Нужно убираться с этой улицы, которая не ведет к его машине... Она была припаркована в подземном гараже на авеню Георга V...
Чтобы попасть туда, нужно выбраться из этой кишки, что идет под уклоном вниз и на которой не видно ни души, ни огонька, если не считать уличных фонарей.
Ему следует найти проход, чтобы двинуться правее, к Елисейским полям, где г-н Арман руководит агентством, которое все из стекла. Жаль, что оно не открыто по ночам. Он бы пошел и сказал г-ну Арману...
