На вкус зубовская смесь оказалась менее противной, чем Антон ожидал. Впрочем, со вкусом у наркотиков вообще все обстояло странно: можно ли говорить о вкусе, когда твой организм реагирует столь сильно? Может ли быть «вещество без вкуса, цвета и запаха, вызывающее сильные вкусовые и осязательные галлюцинации»? Даже от марки кислоты во рту остается привкус – может быть, привкус сведенных мышц – а однажды Антон слушал долгий спор о том, чемпахнет кокаин.
Итак, Антон сам не знал, есть ли вкус у зубовской смеси, но тошнить его начало сразу же. Он сразу вспомнил, как однажды кто-то привез стеблей каких-то эквадорских лиан, кору которых следовало сварить, чтобы получить аяхуаску. Вываривали кору долго, но выпить образовавшееся пойло было почти невозможно. Галлюцинаций не получилось, но зато в процессе приготовления все пришли в состояние ultimate high – вероятно, от общего возбуждения. Потом, вроде бы, выяснилось, что надо было использовать не кору, а побеги и листья – но повторить эксперимент не представлялось возможным.
Внезапно тошнота кончилась, или, точнее, отошла на второй план. Возможно, Антону наконец-то удалось сконцентрироваться на лежавшем на столе колечке, а, может быть, действие психоделика само по себе вступило в новую, галлюцинаторную, фазу. Он снова был в вагоне электрички и глядел в окно, где опять тянулась бесконечная стена, но на этот раз вместо агрессивных надписей на ней расплывались бесформенные и текучие пятна, вроде тех, что появляются на воде, если капнуть туда бензина. «Цветик-семицветик», – повторил про себя Антон, не то пытаясь придать этим пятнам форму, не то просто для того, чтобы не забыть, зачем он отправился в это путешествие. Словно в ответ на заклинание его на секунду отпустило, вагон исчез, и он понял, что стоит на четвереньках в своей комнате. «Интересно, вырвало меня или нет?» – подумал он, но, опустив голову вниз, увидел все те же радужные – семицветные – разводы. Антон провел по полу руками, но руки погрузились в узоры как в жидкость, или, точнее, как в желе. От испуга Антон неожиданно для себя самого вскочил. Ему показалось, что он поднял себя силой мысли, потому что тело по-прежнему ему не повиновалось. Может быть, впрочем, он оставался неподвижным, и вскочил только внутри собственной галлюцинации. Возможно, впрочем, что и на четвереньках он стоял только внутри нее. Так или иначе, он сделал несколько шагов. Какое-то странное пятно в углу комнаты привлекло его внимание, и он направился к нему.
Это была печатная машинка. В этом фантомном мире она одна была столь восхитительно материальна, что Антон начал гладить ее металлический корпус и истертые овалы букв. «Кажется, галлюцинации кончились», – подумал он и порадовался, что может отличать реальность от иллюзии. Но тут же он рассмеялся: это, конечно же, была не настоящая печатная машинка, а воспоминание о машинке, на которой подрабатывала машинисткой его мама, когда он еще учился в школе. Хотя, может быть, она не подрабатывала, а, напротив, перепечатывала запрещенные книги, которые Антону потом было скучно читать даже в перестроечных журналах. Сейчас он провел рукой по черной ленте и посмотрел на свои пальцы: на них, словно после прикосновения к крыльям бабочки, осела радужная пыльца. Он почувствовал себя удивительно спокойно и неспешно тюкнул по клавише.
Машинка поддалась, словно давно ждала этого прикосновения, отозвавшись целой трелью коротких ударов. Так повторилось несколько раз, и Антон чувствовал нарастающее ощущение счастья. Он обратил внимание, что удары по разным клавишам вызывают стрекочущие очереди разной продолжительности, и некоторое время забавлялся, пытаясь угадать, по какой клавише лучше ударить в следующий раз. Это было как будто занятие сексом с Лерой, когда он пытался прочувствовать желание партнера, но гораздо сильнее и выразительней.
Внезапно он почувствовал, что хочет пить. Повернувшись, он подошел к росшему из стены крану и включил воду. После нескольких тщетных попыток набрать пузырящуюся субстанцию в ладони, ему удалось поймать ее ртом. Немного подумав, Антон решил, что следовало бы напоить машинку тоже. Вода сливалась в небольшой бассейн, и рядом с ним Антон нашел большую плоскую чашу, уже заполненную радужной переливающейся жидкостью, которую он и вылил в распахнутый рот машинки. Машинка тут же заблестела, словно этого действия ей и не хватало, чтобы окончательно обжиться в этом мире. Антон подумал, что еще он мог бы сделать для нее и, наконец, понял: машинка просила бумаги. Он был уверен, что, как в любом благостном галлюцинозе, все что нужно само появляется из ниоткуда. И действительно, вскоре он нашел пачку бумаги, постоянно меняющей свой цвет. Он подивился было, откуда в его прошлом взялась такая бумага, но тут же забыл об этом, столкнувшись с почти полной невозможностью засунуть лист в машинку. Когда ему, наконец, это удалось, он снова ударил по клавишам. Нагнувшись к листу, он собирался прочесть напечатаное, когда внезапно увидел двух странных существ, сидящих на верхней части машинки.
С первого взгляда Антон принял их за тараканов, рыжего и черного, но потом рассмотрел их лица, показавшиеся ему скорее человеческими, чем насекомыми. Выпуклые глаза рыжего смотрели прямо на него. Не в силах пошевелиться, Антон замер, глядя, как существа, шевеля хвостами, двигаются к нему. Вглядевшись пристальней, он едва не закричал от страха: у рыжего таракана был наглухо зашит рот, а у черного – глаза.
– Простите меня, – сказал Антон, почему-то чувствуя свою вину перед ними. И в этот момент он увидел, как за спиной тараканов на бумаге розоватым огнем горят две напечатанные им фразы:
–Что мне делать?
– Задай им вопрос.
Антон дважды перечитал этот странный обмен репликами, но только когда тараканы коснулись его руки, понял, что от него требуется:
– Кто убил Евгению Королеву? – спросил он.
В тот же момент рыжий развернулся и бросился бежать, а черный пополз по руке вверх. При этом Антон почувствовал, как его взгляд отделяется от тела и следует, словно по воздуху, за бегущим тараканом. Таракан двигался так стремительно, что Антон с трудом поспевал за ним, но его не покидало ощущение, что они повторяют хорошо знакомый ему маршрут. В какой-то момент ему показалось, что он все еще сидит перед печатной машинкой и кто-то на ухо рассказывает ему о том, что происходит. Рыжий таракан внезапно оказался в загородном доме Владимира. Антон – точнее, та его часть, которая последовала за тараканом – попал в женину комнату и увидел стоявшего к нему спиной человека. В руке этого человека на секунду блеснул какой-то металлический предмет – и тут же его руки словно погрузились в стену. Когда человек снова вынул их, они были пусты.
Потом он повернулся, но Антон не успел рассмотреть его лицо – его словно выдернуло из галлюциноза. Будто сквозь толщу воды он поднимался к реальности, и главным было вспомнить, зачем ему нужно выбраться на поверхность.
Когда Антон очнулся, был уже вечер. Он хотел сразу позвонить Горскому, но потом передумал. Почему-то не хотелось так сразу бежать и рассказывать – пусть даже и Горскому – о только что перенесенном. Некоторым образом, подумал Антон, это было бы предательством. Впечатления должны внутренне сформироваться, чтобы быть рассказанными. Кто-то из ветеранов-психонавтов справедливо говорил, что не так важен галлюциноз, как то, что ты про него рассказываешь. Потому что – «мы все это знаем» – на самом деле никакого галлюциноза вовсе нет.
Антон подумал, что хорошо бы куда-нибудь сходить – но сначала, чтобы выход вреальный мир не был таким омерзительным, покурить. Он выкурил половину от кусочка гашиша, а вторую решил оставить на утро. Хорошо, кстати, было бы заехать к дилеру и взять еще травы. Он набрал номер Валеры, но никого не было дома. Антон огорчился – не столько из-за того, что, похоже, разжиться травой сегодня не удастся, сколько из-за того, что хотелось куда-нибудь уйти из дома. Он было подумывал оправиться в LSDance, но почувствовал, что ехать в Ясенево нет никаких сил. В результате Антон отправился на Петровский бульвар, в известный «всей Москве» сквот Петлюры. Один раз, после грибов, он забрел сюда по чьей-то наводке и весь вечер медитировал на песню про зайцев, под которую отплясывали во дворе традиционно пьяные гости. Что за трын-траву они косили, от которой не то что не бывает измены, но вообще – проходит страх? И почему косить ее надо в полночь?
Сегодня сквот был полон. Установленные в разных комнатах мониторы показывали бесконечные цветовые пятна, и Антон удивился, откуда здесь столько народу… каким образом можно было любоваться на всю эту красоту в неизмененном состоянии, он не совсем понимал. Между тем, большинство петлюриных гостей производили впечатление людей, понимающих под словом «трава» укроп, а под «грибами» – шампиньоны. Именностарые алкоголики и были постояльцами Петлюры, хотя те, кого через несколько лет назовут «продвинутой молодежью» (продвинутой кем и куда?), тоже захаживали в сквот на Петровском… во всяком случае, Шиповского Антон видел там не один раз.
