Секунду Бридон помедлил. Этот человек всю дорогу отвлекал его нарочито пустым разговором и так явно стремился отвести именно сюда, что Майлз вдруг заподозрил враждебный умысел. Протянет руку: дескать, обопритесь, удобнее будет обогнуть выступ! – а сам легонько толкнет, и полетишь ты, голубчик, с тропинки прямиком в воду. Вокруг ни души, а камни и река тайну открыть не поспешат. Но отказаться невозможно – благовидный предлог с ходу не сочинишь. К тому же Бринкман чуть не на голову ниже его ростом…
– Ладно, – кивнул он, – я пойду за вами. – И мысленно добавил: «На безопасном расстоянии».
Ярдов через двадцать они остановились на площадке, где каменный карниз расширялся примерно до пяти футов. Площадку окаймляла шести-семиметровая каменная стенка, образующая опять-таки узкий карниз, новую ступеньку этой исполинской лестницы.
– Любопытно, правда, – сказал Бринкман, – каким образом эти скалы громоздятся друг на друга? Взгляните на длинный уступ вон там, справа, ведь точь-в-точь багажная полка в железнодорожном вагоне! Какой случайности он обязан своим возникновением? А может, это не случайность, а забытый след человеческой мысли?
В самом деле здорово похоже на полку в кладовой некоего беглеца, прятавшегося тут в незапамятные времена. Клочок белой бумаги – наверняка упавшая сверху обертка от сэндвича – усиливал эту иллюзию.
– Да, – отозвался Бридон, – так и ждешь таблички с надписью: «Только для легких вещей». Бог ты мой, ну и местечко!
Забыв о своих опасениях, он прошел мимо Бринкмана дальше, разглядывая каньон. Бринкман медленно, почти нехотя последовал за ним. Оба шагали молча, но вот каньон кончился, и по удобной тропинке они выбрались на верхнюю дорогу.
Ну, теперь самое время для доверительных признаний! Однако, к удивлению Бридона, спутник его помрачнел и насупился; ни единая попытка начать разговор успеха не принесла, Бринкман отвечал невпопад, односложно, вдобавок таким тоном, который отбивал всякое желание затевать с ним беседу. В конце концов Бридон тоже умолк и вернулся в «Бремя зол» до крайности недовольный собой и озадаченный еще больше прежнего.
Глава 15. Бумажный обрывок
Лейланд еле дождался его возвращения. Он узнал от Анджелы, что Бридон ушел с Бринкманом на прогулку, причем инициатива исходила от Бринкмана, и выступил он с ней неожиданно и настойчиво (Анджела не забыла сообщить и об этом). Лейланду, понятно, не терпелось первым услышать о бринкмановской исповеди. До обеда было еще целых полчаса, и Бридон, следуя примеру жены, предложил посидеть на «трактирной» скамейке – там можно без помех все обсудить.
– Ну как? – спросил Лейланд. – Я и надеяться не смел, что Бринкман отреагирует так быстро. Что он сказал? Вернее, что ты сообщишь мне из его рассказа?
– Ничего. Ничего он не рассказал. Мы только прогулялись в каньон и обратно.
– Слушай, старина, ты что темнишь? Я имею в виду, если Бринкман согласился поговорить с тобой под секретом, ради бога, так и скажи. Я уж как-нибудь потерплю.
– Да не говорил он со мной! Все, что он там наболтал, с тем же успехом могло быть сказано при всех, хотя бы в здешней гостиной. Ни черта не понимаю.
– Ну знаешь, нечего мне морочить голову! Понятно, ты куда щепетильней меня в этих делах, но сам посуди: что за беда, если ты расскажешь мне бринкмановские откровения? Мне от этого ничуть не легче и не труднее посадить тебя на свидетельскую скамью, не говоря уже о том, что, если ты не захочешь, я ничего из тебя не вытяну. Изводить я тебя не собираюсь, выуживать сведения хитростью тоже, честное слово. Только не прикидывайся, будто тебе не больше моего известно про то, что Бринкман делал в течение последней недели.
– Что, черт подери, я должен рассказывать? Ему правду говорят, а он не верит. Сказано же, по дороге в каньон он болтал все, что в голову взбредет, а на обратном пути молчал как рыба… не мог я развязать ему язык.
– А в самом каньоне?
– Рассуждал про каньон. Прелестное утро в обществе герра Бедекера. Ей-богу, больше ничего не было.
– Слушай, давай разберемся. Мы с тобой устроили разговор в том месте, где, как мы точно знаем, за стеной подслушивал Бринкман, и подслушивал не впервые. Я громко объявляю, что выписал, вернее запросил, ордер на арест, его арест, и что спастись от ареста можно только одним способом – покаявшись мне или тебе. Примерно через час он является к тебе, вы с миссис Бридон как раз сидите на улице и разговариваете. Он вообще не замечает миссис Бридон, но приглашает тебя на утреннюю прогулку – под явно надуманным предлогом, что покажет тебе этот свой дурацкий каньон. А потом без толку тратит час с лишним твоего и своего времени, болтая всякую чепуху насчет пейзажа. Мы что же, так это и проглотим?
– Пес с ним, придется проглотить. Для меня это такая же горькая пилюля, как и для тебя. Но видит бог, я дал ему все возможности высказаться – была бы охота.
– Может, он решил прощупать тебя, а? Вспомни, о чем он вообще толковал?!
– О Поултни, например. Он, дескать, типичный школьный учитель и так далее. Да, еще о геологии рассуждал – о вероятном возрасте Земли, если мне память не изменяет. Спросил, бывал ли я здесь раньше и много ли мне довелось путешествовать. Вот, кажется, и все.
– А ты сам ничего не брякнул, что могло бы его спугнуть, заставить передумать?
– Да я в жизни так не осторожничал, каждое слово взвешивал.
– Ну-ну… А ты-то что думаешь насчет всего этого?
– Может, Бринкман почему-то хотел увести меня из дому и решил, что это самый надежный способ, больше ничего мне в голову не приходит.
– Гм… может быть и так, конечно. Только зачем уводить тебя из гостиницы, тем более что он сам идет вместе с тобой?
– Не знаю. Нелепица какая-то. Ты уж прости, Лейланд, мне правда очень жаль. – Бог весть почему Бридон чувствовал себя виноватым, хотя решительно никакой вины за ним не было. – Слушай, я скажу тебе одну вещь… хоть оно и против уговора, но, думаю, не будет беды, если я тебе скажу. Симмонс не рассчитывал на страховку. То есть сперва-то рассчитывал, но недели две назад узнал о дополнении, согласно которому все отходило епископу… по крайней мере узнал, что ему страховка не светит. Так что версия насчет Симмонса, боюсь, требует пересмотра.
– Пересмотр уже состоялся. Очень интересно: значит, ты говоришь, Симмонсу было точно известно об изменении дядюшкиных планов.
– Да. Попробуй догадаться, откуда у меня эти сведения…
– А как по-твоему, он знал, где находится новое завещание? В смысле – в Лондоне или у самого Моттрама?
– Понятия не имею. Да и не все ли равно?
– Нет, не все равно. Ладно, раз ты сыграл в открытую, я плачу тем же. Но предупреждаю: тебе моя информация не понравится, потому что она не в пользу твоей версии о самоубийстве. Ну, слушай…
Лейланд глянул по сторонам, удостоверился, что никто не подсматривает, вытащил из кармана конверт и аккуратно вытряхнул из него на ладонь бумажный треугольничек. Голубая линованная бумага, вроде бы служебного вида. Уголок, явно оставшийся от какого-то сожженного документа, судя по опаленной гипотенузе. Бумажка была исписана «конторским» почерком – иначе этот гибрид уродства и разборчивости не назовешь. Три строчки, на каждой обрывки слов и широкие пустые поля. От огня уцелел нижний правый угол, а написано на нем было вот что:
…вещаю
…ключенный
…марта месяца
– Ну как? – сказал Лейланд. – Думаю, вряд ли мы с тобой прочтем это по-разному.
– Да уж. Досадно для документа, хотя бы и в обрывке, попасть в руки детектива в столь превосходном состоянии. Не так уж много найдется глаголов, чтоб кончались на «вещаю» да еще употреблялись в официальных бумагах, а на следующей строчке явно было написано «заключенный», и думаю, я не ошибусь, предположив, что речь идет о страховом договоре. Ты, случайно, не помнишь, в каком месяце Моттрам подписал страховой договор на дожитие? У меня где-то записано, но листок наверху.
– В марте, – ответил Лейланд. – Содержание документа впрямь не вызывает ни малейшего сомнения. Это был экземпляр моттрамовского завещания, составленного с учетом страховки. Стало быть, либо совершенно новое завещание – такой вариант полностью исключить нельзя, – либо второе, последнее завещание, а точнее дополнение касательно страхового полиса, потому что в самом завещании, если ты помнишь, о страховке не было ни слова.
– Выходит, этот клочок бумаги, бесспорно, принадлежал Моттраму.
– Совершенно верно… Кстати, нашел я его при весьма любопытных обстоятельствах. Нынче утром приходил похоронный агент, ему надо было сделать… кое-какие приготовления. Как тебе известно, ключ от комнаты Моттрама я держу у себя; по моему приказу она была заперта после того, как мы с тобой ее осмотрели, ну, отпирали ее только раз, когда я показывал место происшествия коронеру. Похоронный агент пришел ко мне нынче утром за ключом, и я вместе с ним поднялся в номер, а пока он делал там свои дела, я бесцельно бродил по комнате и вдруг заметил этот вот клочок бумаги, который мы с тобой проглядели. И неудивительно, бумажка пряталась между столом и окном, в складке скатерти. Но все равно не пойму, как мы ее не увидели, ведь буквально землю носом рыли!.. Поскольку же комнату занимал Моттрам, едва ли так уж нелепо предположить, что это – клочок его завещания.
