— Спасибо, вопросов больше нет.
Потом выступил доктор Роузвер. В обтекаемых, слащавых выражениях он описывал несчастное житье-бытье Ламберна:
— Он очень много работал, был человеком совестливым, добропорядочным, и мы все очень скорбим о нем. Он был истинной жертвой войны, но пал он не на поле боя, его страдания длились дольше…
В этом месте доктор Роузвер сделал эффектную паузу, понимая, что назавтра репортеры разнесут эти его слова по всей Англии.
— Вы заходили к нему вечером перед его смертью?
— Да. Как и миссис Эллингтон, я пытался его ободрить, но это мне, увы, не удалось…
— Известно ли вам, что могло его беспокоить?
— Ничего, что связано с его работой в школе, в этом я уверен. Я был им очень доволен.
— Вы знали, что он принимает веронал?
— Понятия не имел.
— Он когда-нибудь говорил с вами о самоубийстве?
— Никогда.
— Спасибо. Наверно, это все. Или у кого-то из присяжных есть еще вопросы?
Один из присяжных, местный ремесленник, встал и спросил:
— Скажите, доктор Роузвер, был ли умерший встревожен делом Маршаллов?
Коронер метнул в присяжного яростный взгляд, словно тот нарушил правила хорошего тона. Но доктор Роузвер остался невозмутим.
— Боюсь, что дело Маршаллов встревожило всю нашу школу, — заметил он. — Но я не вижу причин, по которым мистер Ламберн переживал бы их смерть больше всех остальных.
Присяжный смущенно потупился:
— Я вот что имел в виду, сэр… Коль скоро покойный был в таком подавленном настроении, как говорит доктор, так, может быть, он об этих смертях все думал и мучился…
— В принципе, конечно, — великодушно согласился директор. — Вообще говоря, это могло иметь место…
Так или иначе, но словам ремесленника никто не придал значения.
Прежде чем присяжные удалились на совещание, коронер заявил, что это самый прискорбный случай в его практике и доктор Роузвер прав, назвав смерть Ламберна смертью солдата, ибо причина его смерти безусловно кроется в травмах, полученных при защите отечества. Хотя Роузвер ничего подобного не говорил, но с коронером никто не стал спорить. Задачей присяжных всего лишь было решить, справедливо ли мнение двух докторов, заявивших, что смерть Ламберна наступила от передозировки веронала. То есть определить конкретную причину смерти, наступившей не важно как — случайно или предумышленно.
Вердикт был легко предсказуем. Присяжные совещались не более пяти минут. Они огласили свое единодушное мнение, после чего зал сразу опустел. Репортеры побежали к местному телеграфу отправлять сообщения, Роузвер пошел ловить такси, а коронер разговаривал с полицейским врачом. Третья смерть в Оукингтоне тоже не обернулась сенсацией.
Во время ланча с Роузвером Ривелл спросил, куда подевался Гатри.
— Разве вы не знаете? Он складывает чемодан и намерен сегодня же уехать в город. Я думал, вы в курсе, что он свернул расследование.
— Как? Неужели?
— Да, вчера у меня был с ним долгий разговор. Он признался, что у него нет улик против кого-либо… В общем, он отличный малый, Ривелл, если не считать его мерзкой профессии…
Ривелл непроизвольно улыбнулся, хотя был удивлен.
Тем временем Роузвер продолжал:
— Кстати, Ривелл, какие у вас теперь планы? Возвращаетесь в Лондон?
Ривелл колебался, не зная, что сказать, и собеседник продолжал:
— Если вам не обязательно сейчас возвращаться, можете остаться у нас до конца семестра, еще на четыре недели. Мне бы хотелось, чтобы вы остались. Думаю, истинная цель вашего здесь пребывания никому не известна и это, согласитесь, совсем неплохо.
Точно так же считал и Ламберн, вдруг подумалось Ривеллу.
— Так вот, мне кажется, если вы неожиданно покинете нас, все заподозрят неладное. Как бы меня ни уважали педагоги, вряд ли они одобрили бы такой шаг, как привлечение старого выпускника в качестве детектива-любителя…
— Вы не очень-то лестно охарактеризовали мои занятия! — со смехом заметил Ривелл. — Но я вас понимаю. Хорошо. Предложение принято.
Он вспомнил в тот момент о своих прогулках на велосипеде с миссис Эллингтон, о встречах с ней за чаем, о ее волнующем шепотке на ухо во время службы в церкви…
— Я поживу здесь сколько позволите, — сказал Ривелл. — Но вы должны мне дать какую-нибудь работу или занятие, иначе я буду нелепо выглядеть.
— Верно. Я решил предложить вам исполнять обязанности моего временного секретаря. Жалованье получите в конце семестра.
— Вы очень великодушны, сэр.
За подобными приятными разговорами их обед продлился несколько дольше, чем ожидалось.
Однако Ривелла не оставляло чувство досады, имевшей конкретный источник — это Гатри. Да, с его стороны было невежливым, если не сказать иначе, улизнуть без единого слова прощания. А ведь Ривелл помогал ему изо всех сил!
Но потом Ривелла отвлекла другая, более конкретная мысль — если уж он собирается остаться в Оукингтоне до конца семестра, ему следует вернуться домой, оповестить свою домохозяйку и взять кое-какие вещи. Почему бы не поехать туда сегодня же в одном поезде с детективом Гатри?
Так и получилось, что они столкнулись нос к носу в вагоне поезда, уходившего в три двадцать на Кингс-Кросс. Гатри, похоже, был ничуть не удивлен и приветствовал Ривелла очень радушно:
— Ага, еще один беглец? Решили бросить расследование, видно, не по зубам оно любителю?
— Я остаюсь в Оукингтоне до конца семестра, — холодно отвечал Ривелл. — Меня просил об этом директор. Я еду домой за необходимыми вещами.
— Значит, вы все же решили поступить на службу к Роузверу? Он говорил мне, что собирается взять вас в секретари.
— Во всяком случае, я постараюсь пробыть в школе до конца семестра, — осторожно сказал Ривелл.
— Поздравляю! — захохотал Гатри. — Неплохая работа! Масса свободного времени, можно вдоволь пофлиртовать с прелестной маленькой медсестричкой.
Ривелл, к своему полному стыду, вдруг почувствовал, что краснеет, как школьник.
— Да ладно вам, не притворяйтесь обиженным! Она вполне хороша для тех, кому нравится multum in parvo…[3] Нет, сам-то я не любитель таких дам, но ведь о вкусах не спорят. Я очень рад, что мы с вами поедем вместе. Не надо тратить время на написание вам благодарственного письма со множеством учтивых оборотов…
— Не меньше благодарностей мне хотелось бы услышать от вас подробности о случившемся, — заметил Ривелл.
— Неужели? Вы что же, хотите, чтобы я, подобно сыщику из книжки, стал бы расписывать вам все по пунктикам? Беда в том, что рассказывать почти нечего. Признание Ламберна, конечно, положило делу конец, и тут ни профессионалу, ни любителю детективных расследований лавров не стяжать… Обидно, что никому о его признании не доложишь и не расскажешь… Чертовски неприятная ситуация.
— Вы хотите сказать, нельзя об исповеди Ламберна объявить публично?
— Нежелательно — так мне намекнули в Скотланд-Ярде. Если у Ламберна объявятся какие-нибудь родственники, они могут меня засудить за порочащие семью заявления… Дьявольски хитрая штука закон, правда?
— Значит, убийства в Оукингтоне войдут в историю как нераскрытые?
— Если им вообще суждено войти в историю, в чем я очень сомневаюсь. Конечно, своему начальству я рассказал все как есть. Но больше — никому. И вам не советую об этом распространяться.
— А Роузверу вы тоже не рассказали?
— Нет. С какой радости? Пусть бедняга отстаивает свою версию о самоубийстве, она менее вредна для репутации школы, о которой он так печется.
Гатри откинулся на сиденье и удовлетворенно вздохнул, когда поезд наконец тронулся.
— Да, это был грустный случай, без сомнения. Кстати, как прошло судебное заседание? Вы были там?
— Все прошло гладко. Вердикт вынесен.
— Отлично. Мы с миссис Эллингтон и Роузвером беспокоились. Не стоит раздувать скандал вокруг школы, не правда ли?
— Вы все-таки думаете, что Ламберн покончил жизнь самоубийством?
— Я склоняюсь к этому. Свел счеты с жизнью, чтобы избежать обвинения в убийстве. Но ведь я же не мог объявить об этом в суде, не имея доказательств, верно?
Ривелл задумчиво проронил:
— Все это очень странно. Что за человек был на самом деле Ламберн?
— Вам нужна характеристика личности? Я не лучший специалист в этом деле, но попробую. Думаю, основной чертой его характера была трусость.
— Трусость?!
— Именно так. Взять его поведение на войне… Я поражаюсь, как это никому до меня не пришло в голову ознакомиться с его послужным списком. Да, я знаю, он был контужен, но речь идет не о том, что он совершал после контузии. Нет, речь о том, что он делал до того. Ведь он едва избежал приговора военного трибунала.
