Он взглянул на кучу одежды и белья, от которых она освобождалась.
– Так тебе нечего будет носить.
– Если бы было можно, я бы все побросала, все, что напоминает мне о прошлом, и носила бы только новые вещи.
Она рассмеялась.
– Видишь, я еще и экстравагантна.
– Мне будет тебя недоставать.
– Мне тоже будет тебя недоставать. Ты мой единственный друг. Надеюсь, ты время от времени станешь ко мне наезжать.
У Альбера Пуэнте по воскресеньям был тот же распорядок дня, что и на неделе. После прогулки он, прихватив с собой две бутылки, поднимался в мансарду и устраивался за рабочим столом
Около девяти утра он услышал легкие шаги на лестнице Ему и в голову не пришло, что это уже встала его дочь, а между тем это была именно она
– Я тебе помешала?
– Нет. Садись. Ты позавтракала?
– Только что.
– Мать встала?
– Во всяком случае, она еще не спускалась.
– Не надо на нее обижаться. Для меня твое решение тоже явилось ударом. Мы привыкли жить вчетвером, дважды в день встречаться за обеденным столом.
– За которым каждый молчит.
– Потому что у всех разные интересы. Тебе не приходило в голову, что такое поведение родителей взрослых детей зачастую объясняется стыдливостью? Не хочется надоедать вам своими проблемами. А спрашивать о ваших мы не решаемся.
Он смотрел на нее своими грустными глазами.
– Как ты собираешься решать денежный вопрос?
– Буду работать.
– Знаю, но тебе не заработать столько, сколько нужно, чтобы жить так, как ты уже привыкла. Я думал об этом вчера вечером, лежа в постели. Боб находится на нашем попечении, пока не закончит учебу, и, кроме того, я даю ему карманные деньги.
– Это ведь естественно? Иначе у нас бы очень скоро стало не хватать студентов.
– Предположим, что ты оказалась в таком же положении, что ты продолжила учебу здесь или в Париже. Я бы тогда поддерживал тебя материально, пока бы ты не стала зарабатывать достаточно для жизни.
– Я не думала об этом.
– То, что ты собираешься делать, это своего рода обучение ремеслу. Значит, я поступлю так, как если бы ты училась, и буду выплачивать тебе содержание, пока тебе не исполнится двадцать пять лет.
Она застыла и какое-то время с недоверчивым видом смотрела на отца.
– Это правда, и так поступишь?
– Да.
Тогда она бросилась к нему и крепко-крепко поцеловала его в заросшие бородой щеки.
– Ты отличный мужик, папа.
– Только совсем не обязательно говорить об этом матери. Не сейчас по крайней мере. Я сам выберу момент и скажу ей правду.
– Ты-то ведь понимаешь, что я бегу не от вас?
– Понимаю. Когда ты была маленькой, ты, случалось, довольно часто поднималась ко мне. Садилась в углу и молча смотрела, как я пишу. Ты уезжаешь завтра?
– Завтра вечером, тем же экспрессом.
– На этот раз меня не будет на вокзале. Я не жажду показывать перед всеми свое волнение.
Она вновь очутилась в своем номере на улице де ла Арп. Поужинала Одиль в поезде. Было уже начало двенадцатого, но ее тянуло на улицу, хотелось слиться с толпой. Света под дверью Альбера Талабара не было, и Одиль ощутила разочарование. Уж не ревнует ли она? Возможно.
Разве было не естественно, что у него в его годы была в жизни женщина или даже не одна?
Направившись в сторону Сен-Жермен-де-Пре, она обнаружила бар с высокими табуретами. Заказала порцию джина.
Она смотрела по сторонам и наслаждалась, и тут у нее возникло желание послушать музыку. Это можно было сделать неподалеку отсюда. Оказавшись среди шикарной, разодетой публики, она ощутила некоторую растерянность.
Ее отец повел себя потрясающе. Незадолго до ее отъезда он поднялся к ней в комнату и вручил ей банкноту в тысячу швейцарских франков.
– Столько же я буду посылать тебе каждый месяц почтовым переводом. На первых порах тебе потребуется немало денег.
– Я попросила Боба, чтобы он прислал мне мой мопед. Ты разрешаешь?
– Ну разумеется. Он же твой.
– Еще я забираю гитару. Игра на ней – это единственное, что у меня получается почти что хорошо.
Она любила садиться на край кровати и пробегать пальцами по струнам.
– А еще я взяла свой проигрыватель. Надеюсь, ты не сердишься?
– Нет. Я тебя понимаю.
Он не прослезился. Вместе с Бобом они проводили ее до такси. Мать осталась в гостиной и приподняла край шторы.
– Прошу тебя только, будь осторожной.
– Обещаю. Лучше не провожать меня до вокзала.
У нее был тяжелый багаж, и ей пришлось взять носильщика.
– Перебираемся в Париж? – заметил, удивившись, носильщик.
Он хорошо ее знал. Часто подносил ее багаж.
– Взрослеем, да?
Она вернулась в свою гостиницу и решила распаковать чемоданы. Гитара разместилась в углу комнаты, проигрыватель – на одном из двух ночных столиков. Она поставила пластинку и принялась развешивать одежду в платяном шкафу. Ей едва хватило там места. То же самое было и с выдвижными ящиками, в которые поместилось только нижнее белье.
Она приняла свои таблетки. Ее встреча с доктором Вине не состоялась. Она попыталась связаться с ним в воскресенье утром, но он, по-видимому, уехал на выходные вместе с женой.
На следующее утро с ним тоже было не связаться, поскольку он дежурил в больнице Нестле.
Она вынесла пустые чемоданы в коридор. Ей казалось, что наконец-то она у себя дома, и она тотчас уснула.
Она встала чуть раньше девяти и распорядилась, чтобы ей подали завтрак в номер. Затем приняла ванну и оделась. Ее движения были чуть замедленными, и она чувствовала себя как выздоравливающая больная. Ей нужно было как бы войти в свою новую жизнь.
Наверное, студент слышал, как она ходила взад-вперед, так как в десять часов постучал в дверь.
Он взглянул на нее с некоторым любопытством.
– Я не знал, что вы вернетесь так рано.
– Я не смогла бы оставаться там дольше. Я чувствовала себя чужой и сердилась на себя за это.
– Вы виделись со своим врачом?
– Нет. В воскресенье его не было дома, а в понедельник утром он дежурит в больнице.
– У вас были боли?
– Совсем не было.
Они оба сели на свои привычные места, и молодой человек снял ей повязку.
– Великолепно! Рубцевание уже началось. Мне даже хочется положить вам на рану немного марли и закрепить ее лейкопластырем.
– У меня для вас приятное известие.
– Какое?
– Со следующего месяца я собираюсь сама зарабатывать себе на жизнь.
– Вы нашли работу? В Париже?
– И вдобавок у врача. Именно благодаря моей повязке. Я отправилась ужинать в вагон-ресторан. Меня посадили за столик на двоих. Напротив меня сидел пожилой мужчина. Он выглядел симпатичным. Где-то в середине ужина он спросил, не серьезная ли у меня рана.
«Простите, что я заговорил с вами, ведь мы не были представлены друг другу. Я доктор Лефлем».
– Кардиолог?
– Не знаю. Он мне не сказал, какая у него специальность. Живет на площади Данфер-Рошро. Я прониклась к нему доверием. Я была уверена, что он не попытается за мной ухаживать. Я ему сказала, что просто у меня порез на запястье и что он почти зажил. Он не спросил у меня, как я поранилась, а только поинтересовался, живу ли я в Париже, и я ему ответила, что как раз сейчас занята своим обустройством.
«Вы студентка?»
«Нет. Я не сдавала экзаменов на степень бакалавра».
«Чем вы собираетесь заняться?»
«Мне бы хотелось найти место секретаря, желательно у врача или зубного техника».
Он задумался, затем достал из бумажника визитную карточку.
«Послушайте. Вот мой адрес. Я всегда у себя в кабинете во второй половине дня. Зайдите ко мне. Возможно, я смогу вам дать работу. Моя секретарша в прошлом году вышла замуж и ждет к Рождеству ребенка. Мне нужно поговорить с ней, расспросить о намерениях. Где вы живете?»
«До настоящего времени я жила в Лозанне с родителями. Я только что объявила им, что собираюсь жить в Париже. Я остановилась здесь в гостинице на улице де ла Арп».
«Это неподалеку».
«У меня есть мопед».
Альбер внимательно смотрел на нее.
– Вы останетесь в этой гостинице, а не снимете комнату поближе к вашей работе?
– Я остаюсь здесь.
Он не стал спрашивать почему.
– С более легкой повязкой вы чувствуете себя лучше?
– Да. Спасибо, доктор.
– Вы позволите, я пожму вам руку, чтобы поздравить вас?
Он казался странным образом взволнован.
– Я вас покидаю. Вам нужно разложить вещи.
– Я почти все сделала вчера вечером.
– Вы будете работать днем.
– Привыкну. Видите, я уже одета и позавтракала.
Она взяла из угла гитару и принялась брать аккорды. Ей вдруг стало немного страшно. Все складывалось слишком хорошо. Она знала свой характер и уже со своей поездки в Лозанну понимала, что никогда не вернется назад.
Она не слышала, как ее сосед вышел. Она достала из своей сумки какую-то вещь-это был револьвер отца, о котором она забыла ему сказать.
