— Ты не у себя дома, Фил, откуда тебе знать, что здесь творится. Хочешь, растолкую. — Он небрежно махнул левой рукой, убрав ее со стойки. — Это все мое, понимаешь. Я не владелец, во всяком случае по бумагам или по закону, но все равно это мое. И принадлежит мне. — Он кивнул на других посетителей. — И они тоже. Я щелкаю пальцами, они подпрыгивают. И это здорово, Фил. Такой у нас порядок. И дисциплина. Понимаешь, о чем я?
— Само собой. Ведь ты все так толково объясняешь.
Рейли улыбнулся. Глаза сверкнули. Он наслаждался произведенным впечатлением.
— Порядок нужен, Фил. Ведь без него мы хуже диких зверей в лесу. Усекаешь?
— Еще бы.
— А что происходит, Фил, когда кто-нибудь, вроде малыша Джимми, начинает распускать язык с чужаками? Плохо это, Фил. Совсем плохо. Нехороший пример остальным, Фил. И чтобы все исправить, видишь ли, я должен все вернуть на свои места и показать это на примере Джимми. Мне это не по душе, Фил, могу поклясться на Библии, что это не доставляет мне удовольствия, но приходится.
— Он не сказал нам ничего такого.
— Да не в этом дело, неужели не ясно? — Его румяное лицо потускнело. — Он переступил черту уже тем, что открыл рот перед вами. — Рейли покачал головой. — А ты и твой друг, маленький лягушатник, к сожалению, ему потакали.
Я кивнул.
— Я тебя понимаю.
— Я всего лишь хочу сказать, здесь нет ничего личного. Знаешь, меня бы ни капельки не удивило, если бы, скажем, в другой жизни мы с тобой лучше узнали друг друга…
Я не видел смысла в том, чтобы дать ему закончить. Мы оба знали, куда это приведет.
Наверное, Рейли обладал хорошей реакцией, но он с таким увлечением меня стращал, что я застал его врасплох. И со всей силой нанес ему хороший удар правой прямо в горло. Глаза его расширились, он издал булькающий звук и схватился за свой кадык, а я поднял левую ногу и вмазал ему в челюсть, вложив в удар все свои силы.
Голова у Рейли дернулась в сторону, но он устоял на ногах, поэтому я от души вмазал ему коленом в пах — он согнулся, я схватил его за волосы, прижал к стене и принялся колотить головой о панель. Деревянная обшивка треснула, под трещиной проступила каменная кладка, Рейли тихо вздохнул, как человек, припомнивший ушедшие радости давно минувших дней, и как мешок рухнул на пол.
Все это произошло за какую-то секунду или две. Когда я резко обернулся, никто из посетителей даже не шелохнулся.
Но это продолжалось недолго.
Из-за ближайшего столика поднялись трое громил и разом набросились на меня.
* * *
Сен-Пья, Франция
10 мая 1923 года
Дорогая Евангелина!
Со времени моего последнего письма события развивались так быстро, что я, право, не знаю, с чего и начать.
Как ты догадываешься по адресу в правом углу, теперь я в Сен-Пья, маленькой деревушке километрах в двадцати пяти от Шартра. На самом деле мы (семейство Форсайтов и я) живем в полутора километрах или около того от деревни. «Прелестный маленький château»,[40] о котором говорила Maman Форсайт, на самом деле оказался едва ли не самым настоящим замком на полпути к вершине лесистого холма. Из моей комнаты в башне (настоящей башне!) открывается потрясающий вид на высокие, похожие на свечи, цветущие каштаны, а дальше, через широкую долину, — на реку Эр, отливающую синевой ленту, плавно вьющуюся по зеленым полям и темным ольховым рощам. То там, то здесь на фоне всей этой зелени стоит фруктовое дерево, покрытое вуалью из цветов, — белых, кремовых, розовых. Красотища просто изумительная, Ева, прямо как в сказке.
Кстати, о сказках. Я познакомилась с графом и его сестрой Эжени, которые тоже произвели на меня потрясающее впечатление. Завтра мы с Эжени направляемся в Париж и остановимся там на ночь в загородном доме графа на острове Сен-Луи. А в воскресенье я, разумеется, отправляюсь на маскарад на виллу графа в Шартре. Вот так. Но какая же тоска эти бесконечные переезды, ты не находишь, Ева?
После нашего приезда сюда я уже успела вместе с детьми подняться на узкую колокольню шартрского собора; я прочла маленькую и совершенно изумительную книгу, изданную Ричардом Форсайтом, — сборник рассказов, написанных каким-то Эрнестом Хемингуэем; я гуляла по лесу вокруг château, томно вздыхала в романтических позах и собирала букеты диких цветов, подобно какой-нибудь неуемной простушке.
Но, зная свою Евангелину, я понимаю, что графы с их сестрами интересуют ее куда больше, чем полевые цветы. Итак, переходим к le comte.[41]
Они вдвоем появились здесь вчера, ближе к ужину. Мелисса и Эдвард сидели у себя комнатах. Maman с господином Форсайтом — в гостиной на диване, а нянька с Нилом — в креслах. Думаю, няне позволили задержаться после ужина и кофе только потому, что недавно прибывший господин Форсайт пожелал оценить их новое семейное положение. Как банкир-на-весь-мир, господин Форсайт знает толк в оценках.
Он выглядит так, как и должен выглядеть, по идее, богатый банкир-на-весь-мир. Розовощекий, слегка располневший, в твидовом костюме. Ему лет пятьдесят пять, а ростом он под сто семьдесят сантиметров. (Отчего выглядит лет на пятнадцать старше и на два сантиметра выше жены.) Улыбка под аккуратно подстриженными седыми усиками широкая и преходящая и, скорее всего, бессмысленная. Он явно никогда в жизни не испытывал никаких стеснений и не имел долгов; словом, беды как будто обходили его стороной.
Господин Форсайт рассуждал о социализме, на одну из тех бесконечных тем, о которых он имеет обширные, даже, можно сказать, чересчур обширные познания.
— Возьмем теперь Германию, — говорил он. — Эту клятую Веймарскую республику. Она ведь катится ко всем чертям. Четыре миллиона марок за доллар! В Берлине сейчас, чтобы купить батон хлеба, деньги на тележке возят. Женщины, я имею в виду благородных девиц, торгуют собой на улицах.
— Дорогой, — сказала Maman с некоторой брезгливостью. — Пожалуйста. — Кстати, она уже окончательно оправилась после того расстройства желудка, которым мучилась в Мон-Сен-Мишеле.
Он улыбнулся ей.
— Да ладно, мамочка. — (Я ничего не придумываю, Ева, он в самом деле к ней так обращается.) — Мы же взрослые люди. — Он повернулся к Нилу и подмигнул ему. — Правда, малыш?
Нил улыбнулся ему, довольно натянуто, затем взглянул на меня и быстро отвел глаза в сторону. Ему было стыдно за отца, как мне показалось. И винить его в этом трудно.
— Но нас с мисс Тернер, — сказала Maman, — такие подробности не интересуют.
Господин Форсайт взглянул на меня.
— Правда шокирует вас, мисс Тернер?
— Никоим образом. Но…
— Я так и думал. — Он посмотрел на жену, довольный своей ожидаемой победой. — Видала? Ты сделала удачный выбор.
— Ну и что, — возразила она, — а лично я совсем не желаю слышать такое.
— Как скажешь, мамочка, — весело ухмыляясь, сказал он, протянул руку и хлопнул ее по бедру. (По бедру, замечу, спрятанному под белой атласной юбкой в складку, которая, опять же замечу, прекрасно сочеталась с ее темно-синим верхом). — Как скажешь.
Граф снова откинулся на спинку дивана.
— Так на чем я остановился? — Он огляделся, как будто ожидал, разглядеть где-нибудь поблизости обрывок знакомого разговора, повисший в воздухе.
— Четыре миллиона долларов, дорогой, — подсказала Maman, умевшая ловко обращаться с цифрами.
— Точно, — подтвердил он. — Вот вам ваши красные. А еще называют себя социалистами. Ничем не лучше проклятых большевиков, если хотите знать мое мнение. Они ведут свою страну к разрухе.
Он повернулся ко мне.
— Вы когда-нибудь бывали в Германии, мисс Тернер?
— Да. Между прочим…
— После войны?
— Нет, я…
— Вы бы ее не узнали. Преступность, наркотики, всякие извращения. — Он покачал головой. — Страна катится ко всем чертям.
Maman нахмурилась.
— Тогда почему, дорогой, ты продолжаешь вкладывать туда деньги?
Господин Форсайт покровительственно хмыкнул.
— Не свои же, мамочка. Банковские. И я все верну, можешь поверить, к тому же с процентами. Там пока еще есть порядочные люди. Этот парень Мессершмитт…
Его прервал звонок в дверь.
— Это Жан, — сказал он, вставая.
Maman удержала его за руку.
— Питерс откроет.
Питерс — дворецкий. Как и свинья Рейган, он англичанин. Все слуги — англичане, за исключением мадам Эстер, кухарки. Maman терпеть не может английскую кухню. Этой женщине явно никогда не приходилось вкушать удовольствие от жареной рыбы с картофельным пюре.
Господин Форсайт снова повернулся ко мне и спросил:
— А как вам Франция, мисс Тернер?
— Прелестная страна, — сказала я.
— Бывали здесь раньше?
— Да. Мои родители…
— Замечательная страна, — согласился он. — Бездна возможностей. — Он взглянул на входную дверь. — А вот и ты, Жан. И Эжени. — Он встал. — Рад вас видеть.
