Кейн сел, правда, на краешке кресла. Сперлинг до этого не снизошел. Засунув руки в карманы, он смотрел на Вулфа без всякого восхищения.
— Первый вопрос, — начал Вулф. — Как вы определили, что мистер Рони мертв?
— Господи, вы бы только его видели!
Увы, я его не видел; и вы его не могли видеть очень хорошо, потому что было почти совсем темно. Вы пощупали рукой, бьется ли его сердце?
Кейн покачал головой. Я и не ждал, что он ответит кивком, потому что знал наверняка — грудная клетка Рони была для такой проверки уже непригодна: одежда оставляла с ребрами одно целое. Именно так я описал увиденное Вулфу.
— В этом не было надобности, — сказал Кейн. — Он был совершенно раздавлен.
— Вы видели в темноте, как сильно он был раздавлен?
— Я это чувствовал. Все-таки еще было не так темно… что-то я мог видеть.
— Наверное, вы видели кость — она ведь белая. Я знаю, что плечевая кость проткнула мякоть и одежду и выступала на несколько дюймов. На какой руке?
Это был чистый блеф. Во-первых, в таких вещах он не разбирался, во-вторых, ничего такого не было.
— Господи, не знаю, — запротестовал Кейн. — На такие подробности я не обратил внимания.
— Понятно, понятно, — согласился Вулф. — Но торчавшую кость вы увидели… или нащупали?
— Я… может быть… не помню.
Вулф оставил эту тему:
— Когда вы тащили его к кустарнику, за что вы держались? За какую часть его тела?
— Не помню.
— Вздор. Вы тащили его не ярд, не два, а пятьдесят с лишним. И забыть такое — исключено. Итак: за ногу? За голову? За ворот пиджака? За руку?
— Не помню.
— Как же помочь вам вспомнить? Может быть, вот так: когда вы притащили его к кустам, голова его была обращена в сторону дома или, наоборот, от дома?
Кейн нахмурился:
— Уж это я должен бы помнить.
— Разумеется.
— Но не помню, — Кейн покачал головой. — Не помню, и все.
— Понятно, — Вулф откинулся на спинку кресла. — Что ж, достаточно, мистер Кейн. — Он прищелкнул пальцами, давая отбой. — Пожалуйста, можете заниматься своими делами.
Кейн поднялся, не успел Вулф закончить предложения.
— Я отвечал, как мог, — извиняющимся тоном вымолвил он. — Да, видно, в кризисную минуту я плохо соображаю. Наверное, я был так взвинчен, что и сам не знал, что делаю.
Он взглянул на Сперлинга, не получил никаких указаний, еще раз — на Вулфа, бочком прошел между двух кресел, добрался до двери и скрылся.
Как только за ним закрылась дверь, Сперлинг сверху вниз посмотрел на Вулфа и спросил:
— И чего вы этим добились?
Вулф хмыкнул:
— Абсолютно ничего. Ничего хорошего. Теперь я не могу, вернувшись домой, об этом забыть и с чистой совестью заняться приведением в порядок своей оранжереи, — он наклонил голову назад, чтобы посмотреть в лицо Сперлингу. — Наверное, он перед вами в неоплатном долгу… либо очень не хочет потерять работу. Как вам удалось заставить подписать его это заявление?
— И не думал заставлять. Там сказано в конце, он написал и подписал его по собственной воле.
— Пф. Что сказано в конце, я знаю. Но почему я должен этому верить, если не верю ни одному слову в самом заявлении?
— Ну, это не серьезно, — на лице Сперлинга появилась ангельская улыбка. — Кейн — один из ведущих экономистов нашей страны. Разве человек с такой репутацией и положением в обществе стал бы подписывать подобное заявление, не будь оно от начала до конца правдивым?
— Не знаю, как вообще, а в данном конкретном случае взял и подписал, — в голосе Вулфа появились сварливые нотки. — При наличии хорошего стимула — почему бы и нет? А со стимулами у вас все в порядке. Вам повезло, что он оказался под рукой: для поставленной задачи он подходит как нельзя лучше. — Вулф махнул рукой, отметая мистера Кейна. — С вашей ролью вы справились блестяще; заявление составлено отменно. Но отдаете ли вы себе отчет в том, в какое положение поставили меня?
— Отдаю, разумеется, — сочувственно произнес Сперлинг. — Вас наняли выполнить работу, и вы прекрасно с ней справились. Вчерашний ваш монолог был безупречным. Благодаря ему моя дочь поняла, что должна бросить Рони, а я этого и хотел. Его случайная смерть ничуть не умаляет ваших достижений.
— Это я знаю, — согласился Вулф. — Но та работа уже кончилась. Вся беда в том, что вы наняли меня выполнять другую работу, а именно, расследовать обстоятельства смерти мистера Рони. Теперь я…
— Эта работа тоже кончилась.
— Э, нет. Ни в коем случае. Вы провели мистера Арчера, заставив мистера Кейна подписать это заявление, но вам не удалось надуть меня, — Вулф покачал головой и вздохнул. — Уж лучше бы вам это удалось.
С минуту Сперлинг пристально смотрел на него, потом подошел к креслу, облюбованному Арчером, сел, наклонился вперед и вопросил:
— Слушайте, Вулф, вы за кого себя принимаете? За Святого Георгия?
— Нет, — с негодованием отверг подобную мысль Вулф. — В конце концов не так важно, кто убил этого мерзавца Рони, намеренно или случайно, — я бы закрыл на это липовое заявление глаза — пусть. Но я взял на себя обязательство. Я солгал полиции. Тоже не страшно: я делаю это постоянно. Вчера вечером я предупредил вас: я утаиваю от полиции сведения, только если речь идет о деле, которое веду я сам; и это значит, что я беру на себя обязательство довести это дело до конца. Я сказал вам, что вы не можете нанять меня сегодня, а завтра уволить, и вы с этим согласились. А теперь? А теперь вы считаете, что можете сбросить меня со счетов, потому что я уже не могу дать мистеру Арчеру истинный отчет о вчерашнем разговоре в этой комнате и, значит, угрозы для вас не представляю. Что ж, тут вы правы. Даже если я пойду к нему сейчас и во всем признаюсь, имея на руках это заявление, он просто вежливо пожурит меня и обо всем забудет. Я тоже хотел бы об этом забыть, но не могу. Не позволяет самолюбие. Вы околпачили меня; но я не из тех, кто с этим мирится.
— Я заплатил вам пятьдесят пять тысяч долларов.
— Заплатили. И больше не заплатите?
— Нет. За что? — За то, что я доведу это дело до конца. Выясню, кто убил мистера Рони, и докажу это, — Вулф нацелился в него пальцем. — Если судьба меня подведет… — Он опустил указующий перст и пожал плечами. — Не подведет. Не может подвести. Увидите.
Вдруг, безо всякой подготовки, Сперлинг пришел в бешенство. В мгновение ока изменились его взгляд, цвет лица — он превратился в другого человека. Вскочив с кресла, он прошипел сквозь стиснутые зубы:
— Вон! Вон отсюда!
Видимо, выход был только один: убираться вон. Для меня тут ничего особенного не было: испытать подобное уже приходилось, а для Вулфа… ведь когда дело доходило до разрыва отношений с клиентом, он практически всегда сидел за столом в своем кабинете, и призыв убраться вон был ему в новинку. Он однако лицом в грязь не ударил. Не слишком выпячивая свое достоинство, но и не забывая о нем, он удалился так, будто у него возникла потребность пойти в туалет, но не очень насущная. Я пропустил его вперед, что было вполне уместным.
Но и Сперлинг был человеком многогранным. Казалось бы, его яростная вспышка не могла погаснуть так быстро, но, когда я заскочил вперед Вулфа открыть для него дверь, Сперлинг заявил:
— Объявлять этот чек недействительным не буду!
Сверток доставили в среду, незадолго до полудня.
Наша жизнь не вернулась в привычную колею, поскольку в оранжерее еще орудовала маленькая армия, но во многих отношениях все пришло в норму. Вулф ходил в чистой рубашке и свежих носках, питание было регулярным и на привычно высоком уровне, с улицы вымели разбитое стекло, а мы вовсю старались наверстать потери по части сна. Чтобы выполнить обещание Вулфа и расследовать смерть Рони, не было сделано почти ничего, но мы провели дома всего четырнадцать часов, и девять из них — в постели.
Потом появился сверток. Вулф после утренних часов в оранжерее находился со мной в кабинете, проверяя накладные и квитанции на все подряд, от фибрового картона до оконной шпаклевки. Дверь на звонок открыл я, посыльный передал мне сверток размером с небольшой чемоданчик и попросил расписаться; сверток я оставил в холле, решив, что это очередной компонент для восстановительных операций наверху. Но в кабинете мне пришло в голову, что на свертке нет фамилии поставщика, а это было весьма странным, и я вернулся в прихожую разобраться. На плотной оберточной бумаге не было никаких следов, кроме фамилии и адреса Вулфа. Сверток был надежно перевязан крепким шнуром. Я поднял его — примерно шесть фунтов. Приложил к уху и на полминуты затаил дыхание, но ничего не услышал.
Что ж, где наша не пропадала… я перерезал шнур и вспорол бумагу. Дальше шла мягкая картонная упаковка, клапаны были прихвачены клейкой лентой. Я снова насторожился, по периметру взрезал клапаны и приподнял один уголок. Но увидел всего лишь газету. Я всунул острие ножа и подпорол ее… то, что я увидел, заставило меня приподнять брови. Отвернув клапаны и газету и видя все то же, я сунул сверток под мышку, проследовал с ним в кабинет и спросил Вулфа:
