Звонки и стук в двери меблированных камнат в Гринвич-Виллидж, где квартировала Роза Бендини, не принесли результатов. Здесь не оказалось матери, которая объяснила бы отсутствие дочери, и никто из жильцов не имел понятия, где сейчас Роза.
Уже сообразив, к чему может привести увлеченность Розы налаживанием новых контактов, я проникся убеждением, что, когда она наконец объявится, память о событиях позднего вечера пятницы будет необъяснимым образом стерта из ее сознания. Этой догадкой я не стал, однако, делиться с Кремером, не желая уронить в его глазах светлый образ американских женщин.
Полицейские возомнили, что найдут Розу Бендини с мужем, в доме его родителей на Вашингтон-Хайтс, но увы. Гарольд Энтони, когда его вытащили из постели, по собственной воле оделся и прибыл на Сентер-стрит. Говоря вкратце, он не видел Розу с вечера среды, когда она оставила нас сражаться на тротуаре у дома Вульфа; сам он понятия не имел, кто такой Керр Нейлор и как выглядит, а вечер пятницы провел на баскетбольном матче, куда ходил в гордом одиночестве и откуда добирался до дому пешком (около шести миль), желая растратить избыток энергии.
Я не смог промолчать:
– Значит, вы всего за двое суток накопили столько лишней энергии? После того, что я с вами сотворил?
– Черта с два! – фыркнул он. – Я уже назавтра позабыл о нашей стычке. На кой им сдалась Роза? Неужто полицейские недотепы шьют ей убийство? Чем докажут?
Он и впрямь беспокоился о жене, даже примчался на Сентер-стрит посреди ночи! Привязанность – отличная штука, но и ей палец в рот не клади. Я посоветовал мистеру Энтони не паниковать, копы просто процеживают народ через мелкое сито. А насчет избытка энергии я не поверил. Три моих фирменных удара по почкам хоть и не убьют человека, но и не выветрятся из памяти уже на следующий день.
Все это происходило уже в самом конце. Еще до того мы долго болтали с Беном Френкелем – едва ли не первым делом после прибытия в кабинет О’Хара. Кремер уселся за большой стол, а я стоял за его плечом, поглядывая на разложенные перед инспектором копии моих отчетов руководству «Нейлор – Керр», за которыми успел заскочить к Вульфу.
Коп ввел Френкеля в кабинет и усадил на дальнем конце стола. Еще в четверг, когда Бен нанес мне визит, его волосы показались мне всклокоченными; теперь же на всей голове не отыскалось бы и двух параллельных волосков. Он отчаянно пытался смотреть в никуда – задача практически невыполнимая, если не приложить все силы и не зажмуриться.
– Привет, – поздоровался я.
Никакой реакции.
– Вы Бенджамин Френкель? – прорычал Кремер.
– Да, так меня зовут.
– Находитесь ли вы под впечатлением, что убили Керра Нейлора?
Френкель вытаращился было, но быстро вернулся к разглядыванию никого и ничего, так и не ответив.
– Итак, впечатление?
Френкель упер в меня взгляд и провыл:
– Подлый доносчик! Я рассчитывал на ваше молчание!
– Напрасно, – парировал я. – Говорил же, что не смогу хранить в тайне признание в убийстве.
– Но я не признавался ни в каком убийстве!
– Тогда сделайте это сейчас, – подбодрил его Кремер. – Самое время. Давайте смелее, снимите груз с души, сразу полегчает.
Номер не прошел. В подобной формулировке приглашение сознаться в убийстве, казалось, стало для Бена Френкеля чем-то вроде желанного подарка ко дню рождения. Он прекратил попытки рассмотреть ничто, расправил костлявые плечи и откинулся на спинку стула, а его голос, пусть напряженный, не выдал испуга:
– Мне сказали, я здесь затем, чтобы ответить на какие-то вопросы. Задавайте их.
Улыбка Френкеля была приветлива и печальна.
Кремер задал свои вопросы, и Бен ответил. В последний раз он видел Керра Нейлора около трех часов дня, в офисе, и с тех пор ничего не знал о его местонахождении. По окончании рабочего дня он направился в свою комнату на Девяносто четвертой улице, принял ванну и сменил одежду, в одиночестве пообедал в ресторане за углом на Бродвее и отправился на подземке в центр, к молодой женщине, которая жила на Двадцать первой улице и с кем у него было назначено свидание. Бен предпочел бы не называть ее имени. Вместе они посетили клуб «Лунный свет» на Пятидесятой улице и развлекались там танцами, пока не пробило полночь. Проводив спутницу, он и сам направился домой, куда прибыл около часа ночи. Причин раскрывать имя подруги он не видел, но сделает это, если будет необходимо.
Как насчет впечатления, что он убил Уолдо Мура?
По разумению Бена, нервные люди вроде него самого нередко бывают подвержены подобным наваждениям. Чувствительность ума чревата капризами. Скажем, не так давно он зациклился на мысли, что тайно сочувствует нацистам, и потребовалось посетить сходку Германо-американского союза в Йорквиле, чтобы от нее избавиться.
Бен не сказал этого прямо, но намек был прозрачен: беседа со мной исполняла ту же роль, что и визит на профашистское сборище. Не могу сказать, что мое доброе расположение к Бену Френкелю не пошатнулось после такого признания.
Не явился ли Бен в мой кабинет с единственной целью – выяснить, упоминал ли Нейлор его имя в связи со смертью Мура?
Нет, неправда. Он вообще об этом не думал, пока тема не всплыла в разговоре.
Знаком ли он с некоей Гвинн Феррис?
Да, так зовут одну из стенографисток в отделе фондов.
Говорил ли он с нею в пятницу?
Вполне возможно. Если разговор и был, то не задержался в памяти.
Разве не она сообщила Бену, что Нейлор признал, будто ему известно имя убийцы Уолдо Мура?
Нет, такого он не припомнит. Но разумеется, о заявлении Нейлора ему известно. Всем известно. Весь отдел только об этом и толковал.
Для меня это стало новостью. Я выпучил глаза и, перехватив у Кремера инициативу, вопросил:
– Когда?
– Ну, сегодня. Вернее, вчера. В пятницу.
– И кому же Нейлор сделал такое признание?
– Не могу сказать… То есть я знаю об этом только понаслышке. Насколько я понял, он признался вам, а вы передали его слова президенту компании.
– И кто вам рассказал?
– Не помню. – Френкель успел совершенно оправиться. Голос уверенно гудел, глаза с прежним тщанием изучали мое лицо. – Моему разуму не присуще удерживать подобные фактические детали. Тогда как предметы интеллектуального свойства…
– Бред, – с горьким отвращением сказал Кремер. На какой-то ослепительный миг ему померещилось, что вот-вот прозвучит признание, а теперь этот вздор! Он нацелил в лицо Френкелю наполовину изжеванную сигару, потряс ею и твердо произнес: – Это Гвинн Феррис вам рассказала, не так ли?
– Говорю же, не она.
– А я говорю – она! Так вышло, что мне… Чего надо?
Последний вопрос прозвучал в адрес стража порядка, который осмелился подступить к столу. Тот поспешил ответить:
– Прибыл сержант Готлиб, сэр. С ним та женщина, Феррис.
Кремер прожег его взглядом.
– Подержите ее где-нибудь, пока я не… Впрочем… – Он глянул на Френкеля, на меня. – Отчего бы и нет?
– Конечно. Отчего бы? – согласился я.
– Тащите ее сюда, – распорядился Кремер.
Гвинн Феррис вступила в кабинет, словно бы не подозревая или не беспокоясь о сержанте полиции, который буквально дышал ей в затылок. Постояла на пороге, озираясь в большом помещении, потом приблизилась к столу.
– Привет, Бен, – тепло и мелодично пропела она. – Подумать только, тебя-то как сюда занесло? – Не дожидаясь ответа, ее взгляд метнулся к Кремеру, а затем и ко мне. – О! Значит, вы все-таки полицейский!
Надо признать, застичь мисс Феррис врасплох было непросто. Причем это в равной степени относилось как к присутствию духа, так и к внешнему облику. Какой-то коп выдернул Гвинн из постели в пятом часу утра, дождался, пока она оденется, и доставил в участок в патрульной машине, а она все так же свежа, чиста и прелестна, как в тот миг, когда, обратив ко мне ясный голубой взор, призналась, что не умеет писать без ошибок.
– Присядьте, мисс Феррис, – разрешил Кремер.
– Благодарю вас, – с сарказмом ответила она и уселась на стул в паре шагов от Френкеля. – Ты ужасно выглядишь, Бен. Удалось хоть немного поспать?
– Да, – с глубины в милю прогудел ответ.
Тогда Гвинн обратилась к нам с Кремером:
– Я почему спрашиваю, мы ведь расстались всего несколько часов назад. Ходили танцевать. Но Бен, наверное, уже все вам рассказал? Хорошо хоть, завтра не надо идти на работу. Значит, вы инспектор полиции, мистер Трут, или как?
– Это неописуемо, просто неописуемо! – с чувством объявил Бен Френкель. – Я не говорил, с кем сегодня танцевал, потому что думал, полиция сразу бросится к тебе, чтобы подтвердить алиби. И они все равно это сделали, безо всяких причин. Они хоть прилично себя вели? Не грубили тебе?
Гарри Энтони переживал из-за Розы, Френкеля заботит благополучие Гвинн. Я сделал мысленную пометку бросить попытки понять женщин и вместо этого попытаться понять мужчин.
