Возле гостиницы он расплатился с извозчиком, добавил неимоверные чаевые и, сопровождаемый потоком благодарности эпического масштаба, поднялся по лестнице. В холле, честно выдержанном в стиле средневекового чертога, уже замечались признаки пробуждения.
Дермот прошел в свой номер Он вынул из кармана ожерелье из бриллиантов и бирюзы, полученное от мосье Горона; он приготовил заказной пакет, чтобы вернуть ожерелье префекту, и вложил туда записку, в которой сообщал, что должен на сегодня отлучиться. Потом он побрился, принял холодный душ, чтоб прийти в себя, и, уже одеваясь, заказал завтрак в номер.
Из холла ему сообщили по телефону, что мосье Этвуд находится в 401-м номере. Позавтракав, Дермот направился туда и, по счастью, столкнулся с гостиничным врачом, который как раз только что осматривал Неда.
На доктора Буте визитная карточка Дермота произвела сильное впечатление. Однако же он выказывал некоторое нетерпение. Стоя в слабо освещенном коридоре под самой дверью Неда, он отвечал на расспросы без особой охоты.
– Нет, мосье, мосье Этвуд не пришел в сознание. По двадцать раз на дню является кто-нибудь из префектуры или полиции, и все задают тот же вопрос.
– И, разумеется, вообще нет никаких гарантий. Но ведь, с другой стороны, он может очнуться в любой момент?
– Судя по характеру повреждения, это возможно. Я покажу вам рентгеновские снимки.
– Буду премного благодарен. Значит, есть надежда?
– По-моему, да.
– Он что-нибудь говорил? В бреду?
– Он иногда вдруг смеется. И только. Да я и не так часто у него бываю. Лучше расспросите сиделку.
– Можно мне к нему?
– Конечно.
Хранитель тайны лежал в затененной комнате как труп. Сиделка была монашка: ее огромный головной убор выделялся четким силуэтом на светлом фоне жалюзи.
Дермот разглядывал больного. «Красивый, черт», – горько подумал он. Первая любовь Евы Нил, а возможно… но он отогнал неприятную мысль. Если Ева все еще влюблена в этого малого, даже и не отдавая себе в том отчета, тут уж ничего не попишешь. Он пощупал пульс Неда; в мертвой тишине отчетливо раздавалось тиканье часов. Доктор Буте показал ему рентгеновские снимки, со смаком приговаривая, что чудо еще, как его пациент до сих пор не отправился на тот свет.
– Что-нибудь говорит? – повторила сиделка вопрос Дермота. – Да так, мосье, иногда бормочет.
– Да?
– Но говорит-то он по-английски. А я английского не понимаю. А то вдруг засмеется и кого-то начинает звать.
Дермот, направившийся уже было к двери, резко обернулся.
– Звать? Кого?
– Ш-ш-ш, – вмешался мосье Буте.
– Не могу вам сказать, мосье. Все слоги вроде одинаковые. Я б с удовольствием, мосье, но не могу показать, как это произносится, – глаза ее тревожно блестели в полутьме. – Но если надо, я могу в другой раз записать.
Ну вот и все. Больше тут Дермоту пока делать было нечего. Оставалось только еще кое-кого порасспросить по разным барам гостиницы; один официант с большим увлечением говорил о мисс Дженис Лоуз; сам сэр Морис, оказывается, в день своей смерти заглядывал в шумный бар первого этажа и удивил бармена и официантов.
– Ну и глаза у него были! Как он разволновался! – грохотал бармен. – А потом Жюль Сезнек вдруг видит его в зоопарке, у обезьяньей клетки. Он с кем-то говорил, но с кем, Жюль не разглядел, тот стоял за кустом.
Прежде чем заказать билет на английский самолет, вылетавший из Ла Банделетты в половине одиннадцатого, Дермот успел еще позвонить метру Соломону, своему приятелю-юристу из фирмы «Соломон и Кохен», Остаток дня впоследствии вспоминался ему как ночной кошмар. В самолете он соснул, чтоб набраться сил для самого главного. Автобус тащился из Кройдона бесконечно долго; Лондон после нескольких дней отлучки поразил его копотью и вонью выхлопных газов. Дермот взял такси и отправился по некоему адресу. Полчаса спустя он чуть не кричал от радости.
Он доказал то, что требовалось доказать. Когда под желтым вечерним небом он входил в самолет, отлетающий в Ла Банделетту, он уже не ощущал усталости. Ревели моторы; самолет пошел на разгон; воздушной струёй от пропеллеров прибивало к земле траву; а Ева была спасена. Держа портфель на коленях, откинувшись в кресле, Дермот под шум вентиляторов в душном салоне следил, как Англия сводится сперва к серым и красным крышам, а потом к движущейся карте.
Ева была спасена. Дермот строил планы. Он все еще строил их, когда самолет нырнул вниз, к аэродрому. В отдалении, в городе мигали огни. Проезжая по аллее тесно посаженных деревьев, дыша сосновым запахом сумерек, Дермот унесся в мечтах от сегодняшних мытарств к будущему, когда…
В «Замке» играл оркестр. Яркий свет и грохот вывели его из задумчивости. Его окликнул регистратор.
– Доктор Кинрос. Вас весь день спрашивали. Минуточку! Кажется, и сейчас двое дожидаются.
– Кто?
– Мосье Соломон, – ответил регистратор, заглянув в блокнот, – и мадемуазель Лоуз.
– Где они?
– Где-то тут, мосье, – он позвонил в колокольчик. – Вас проводят. Хорошо?
С помощью мальчишки-коридорного Дермот нашел Дженис Лоуз и метра Пьера Соломона в одном из уголков якобы готического фойе. Якобы старинные и голые каменные стены были увешаны якобы средневековым оружием. Вдоль стен тянулась мягкая скамья, а посередине стоял столик. Дженис и метр Соломон мрачно забились подальше друг от друга, но оба тотчас поднялись, завидя Дермота; и его поразило выражение упрека на их лицах.
Метр Соломон был высок, толст, смугл, внушителен и говорил низким басом. Он весьма странно взглянул на Дермота.
– А, вы вернулись, мой друг, – констатировал он замогильным голосом.
– Конечно! Я же вам говорил, что вернусь. Где же миссис Нил?
Адвокат внимательно разглядывал ногти на своей руке, поворачивая ее то так, то эдак. Наконец он поднял глаза.
– Она в ратуше, мой друг.
– В ратуше? До сих пор? Что же они ее так долго держат?
Лицо метра Соломона окончательно омрачилось.
– Ее сунули в камеру, – ответил он. – И я сильно опасаюсь, старина, что ее очень не скоро оттуда выпустят. Мадам Нил арестована по обвинению в убийстве.
– Скажите, старина, – продолжал метр Соломон с искренним интересом, – между нами. Как мужчина с мужчиной. Вы что – морочите меня?
– Или морочите ее? – вставила Дженис. Дермот смотрел на них во все глаза.
– Я ничего не понимаю.
Метр Соломон ткнул в Дермота пальцем и помахал им, словно задавал вопрос на суде.
– Подучивали вы мадам Нил, чтоб она повторила полиции свою историю слово в слово, как рассказывала ее вам? Да или нет?
– Да, конечно.
– Ага! – загремел метр Соломон с глубоким удовлетворением. Он расправил плечи и запустил два пальца в жилетный карман. – Вы, видимо, рехнулись, мой друг? Безнадежно спятили?
– Послушайте…
– До самого сегодняшнего вечера и еще во время допроса мадам Нил в полиции были почти уверены в ее невиновности. Почти! Вы заставили их поколебаться.
– Ну?
– Но в тот самый момент, когда она дает последние показания, все колебания прекращаются. Мосье Горон и следователь переглядываются. Мадам Нил допустила ошибку до того грубую, до того изобличающую ее в глазах всякого знакомого с уликами, что в ее виновности не остается никаких сомнений. Баста! Конец! Все мое искусство – даже мое – не в силах ей помочь.
На столике перед Дженис Лоуз стояли до половины отпитое мартини и три составленных одно на другое блюдечка, свидетельствовавшие о трех предшествующих порциях. Дженис присела, покончила с мартини и еще больше раскраснелась. Будь тут Елена, она бы много чего могла сказать. Но Дермота эта черта в ее дочери не интересовала. Он снова посмотрел на метра Соломона.
– Минутку! – вскричал он. – Эта так называемая «ошибка» не связана с… с табакеркой императора?
– Связана.
– То есть как она ее описывала, да?
– Именно.
Дермот бросил на стол свой портфель.
– Так-так! – произнес он с такой горечью и с таким сарказмом, что метр Соломон и Дженис даже вздрогнули. – Выходит, то самое показание, которое должно бы их убедить в ее невиновности, убедило их в ее виновности?
Адвокат повел слоновьими плечами.
– Я вас не понимаю.
– Мосье Горон, – сказал Дермот, – производит впечатление умного человека. Господи боже ты мой, так что же с ним случилось? – Он нахмурился. – Или это с ней что-то случилось?
– Она была явно в плохом состоянии, – согласился адвокат, – рассказывала как-то неубедительно, даже в тех местах, где, казалось бы, не к чему придраться.
– Понимаю. Значит, она не рассказала Горону все так, как рассказывала утром мне?
Метр Соломон опять пожал плечами.
– Чего не знаю, того не знаю. Это дедушка надвое сказал.
– Можно мне? – робко вмешалась Дженис. Она долго вертела в руках рюмку и наконец обратилась к Дермоту по-английски.
– Я ничего не понимаю. Я целый день таскаюсь вот за этим Аппием Клавдием [10], – она кивнула на метра Соломона, – а он только шумит и боится уронить свое достоинство. А мы все дико волнуемся. Мама, Тоби и дядя Бен сейчас в ратуше.
