— Господи, — пролепетал он, — мне и в голову не приходило.
Он снова повернулся к бочонку, машинально зажав пальцем кран, затем вскочил на ноги.
— Знаешь что, Роджер…
— Нет, — проворно перебил Роджер, — и знать не хочу. Молчи!
И Рональд замолчал.
* 2 *
Они пили пиво, исподволь переглядываясь.
Потом Роджер сказал как ни в чем не бывало:
— Может, помочь снести вещи с крыши, а, Рональд? Там ведь еще остались кое-какие вещи — кресла там и всякая всячина. Теперь солнышко светит, но кто знает, вдруг дождь пойдет — все-таки апрель.
— Здравая мысль, — Рональд ухмыльнулся. — Да, Роджер, пожалуй, помоги мне.
Оба допили пиво и торжественно прошествовали на крышу.
Кивнув констеблю, по-прежнему там околачивавшемуся, Рональд подошел к ближайшей к нему паре кресел возле лесенки, спускающейся в зимний сад. Однако прежде чем он к ним притронулся, констебль подал голос:
— Простите, мистер Стреттон, вы что-то хотели?
— Да, занести кресла и остальное в дом на случай дождя. Апрель, сами понимаете.
— Простите, сэр, — церемонно изрек констебль, — но инспектор велел мне проследить, чтобы тут ничего не сдвигали с места.
— Правда? — не то Стреттон в самом деле удивился, не то сделал вид; во всяком случае, в его голосе звучало изумление. — Но почему?
— Не могу знать, сэр. Но такие были его слова. Чтобы ничего тут не двигали и не трогали. Для этого он меня тут и оставил.
— А с какой, собственно, стати? — Стреттон, подняв брови, воззрился на Роджера.
— Но ведь инспектор Крейн конечно же не имел в виду всей крыши, — пришел тот на выручку.
— Простите, сэр, но у меня такой приказ. Чтобы на крыше ничего не двигать и даже не трогать.
— Ну ладно, — Роджер пожал плечами. — Тут, наверное, какое-то недоразумение, но думаю, тебе придется дождаться инспектора, Рональд, чтобы все выяснить. Инспектор Крейн, по-видимому, скоро вернется, раз он тут вас оставил? — добавил он, обратившись к констеблю.
— Сказал, через полчасика, сэр.
— Понимаю. Что ж, Рональд, просто придется подождать. Зайдем в дом?
Спускаясь по лестнице, Рональд сказал:
— Как-то все это очень странно, а, Шерингэм?
— Мне так не кажется, — отвечал Роджер. — Наверное, суперинтендант сказал Крейну, что хотел бы и сам поглядеть, что и как, пока вещи не сдвинули с места, а теперь Крейн как раз пошел за ним.
— Но ночью-то, когда мы с Крейном были на крыше, он ничего об этом не говорил.
— Может, еще не виделся с суперинтендантом? — нарочито спокойно ответил Роджер, но ощутил некоторую тревогу. Пожалуй, все это действительно очень странно.
Внизу, в холле, они обнаружили Колина — тот сидел у камина и читал "Санди тайме".
— Что, Колин, ты один? — спросил Рональд. — Дамы еще не встали?
— Нет, и Осберт тоже, лежебока. О, Рональд, кстати, я говорил тебе, что сваливаю после ленча. Так вот, извини, старина, но мои планы изменились. Я остаюсь на ночь.
— Что ж, мы только рады будем, Колин. Что, решил, что твое деловое свидание потерпит?
— Вот и нет. Просто встретил этого милягу инспектора, а он меня и спрашивает, правда ли я собрался уехать после ленча? Я говорю, что да; а он мне, что, мол, ничего не выйдет или что-то в этом духе.
— Сказал, что не позволит тебе уехать? — не поверил Рональд.
— Ну, не совсем так. Он сказал, что я наверняка понадоблюсь на завтрашнем дознании, так что было бы значительно проще, если бы я остался. Но ответь я ему, что не могу остаться, он бы, чего доброго, сказал, что все равно придется. Было у него в глазах что-то такое.
— Было, черт его побери, — подтвердил Рональд.
* 3 *
Полчаса тянулись еле-еле, и покуда они тянулись, Роджеру становилось все неуютнее. Он понимал знаки и знал повадки полиции. Инспектор недоволен это очевидно. Но что могло вызвать его недовольство? Если положение злополучного кресла, тогда это просто чудовищное невезенье; потому что даже в самом невинном случае, с учетом той возни, которую устроили четыре человека в темноте, кресло бы все равно кто-нибудь оттолкнул в сторону. На то, что к нему никто не притронется, инспектор вряд ли мог всерьез рассчитывать.
Нет, несмотря на свою застенчивую манеру, этот инспектор — большой змей. Расследовать смерть в таком известном доме, как Седж-парк, для него шанс самоутвердиться. Найдет какие-нибудь мелочи, чтобы к ним потом прицепиться — и глядишь, прославится как человек проницательный. Но самая-то чертовщина в том, что инспектор Крейн, сам того не зная, возможно, подносит спичку к пороховому погребу. Если он и в самом деле уже достал коробок, рвануть может здорово. Роджер уповал всей душой, со всем пылом нечистой совести, чтобы спички у инспектора Крейна оказались отсыревшими.
Та же принужденность, казалось, сковала и остальных. Все трое сидели в угрюмом молчании вокруг большого камина и шуршали газетами; но неизвестно, читал ли из них хоть один. По мере того как время шло, Роджер, как школьник перед контрольной, все больше ощущал противную, сосущую пустоту под ложечкой. Если даже ему не по себе, то каково же Рональду Стреттону?
Ибо реакция Рональда на предупреждение о кресле совершенно подтверждала догадки Роджера. На лице Рональда читался подлинный страх: а в данных обстоятельствах страх мог быть вызван только сознанием вины — собственной или Дэвида. Что ж, Роджер сделает для него все, что сможет, но впереди их ждет не самое приятное время, когда этот чертов инспектор начнет разгребать всю помойку. Получится некрасиво, на редкость некрасиво, если он докопается до дна и станут известны те чувства, которые все семейство Стреттонов питало к Ине; увы, некоторого разгребания никак не миновать.
Через несколько минут после полудня появился мистер Уильямсон, не без легкой желтизны вокруг глаз, и отпустив одно-два ни к чему не обязывающих замечания, при соединился к молчаливой компании. И вновь единственным звуком в холле стало шуршание газет.
Только однажды Рональд Стреттон выдал свое беспокойство, пробормотав:
— Мне казалось, инспектор Крейн будет через полчаса? А уже сорок минут прошло.
В двадцать пять минут первого возле Уильямсона появилась горничная Рональда и ровным голосом, явно призванным скрыть сильное душевное волнение, доложила:
— Прошу прощения, сэр, но инспектор Крейн хотел бы с вами немного поговорить — на крыше.
— Что? Вы сказали — со мной? Он хочет поговорить со мной?
— Если вы не возражаете, сэр.
— Инспектор Крейн? — повторил Стреттон. — Я не знал, что он уже тут, Эдит.
— Тут, сэр. Он прибыл минут пятнадцать назад, вместе с суперинтендантом Джеймисоном и еще одним джентльменом.
— Но я не видел, как они вошли, а я все время был здесь!
— Они прошли черным ходом, сэр.
— Но почему вы мне об этом не сообщили?
— Они сказали, что просто поднимутся на крышу — на пару минут, сэр, и что незачем вас беспокоить, и я тоже подумала, что не стоит.
— Ясно. Ладно, если они опять придут — если кто-то еще придет таким же способом, Эдит, вы мне все-таки дайте знать.
— Очень хорошо, сэр.
— А что стряслось? — спросил Уильямсон, едва горничная удалилась. — А? Что такое? Я-то ему зачем? Я его уже видел ночью и рассказал все, что знаю. Для чего я ему опять понадобился?
— Не знаю, Осберт, но идти, видимо, придется.
— Да уж. Но хотелось бы знать, какого шута ему от меня нужно?
И Уильямсон двинулся вверх по лестнице, начинавшейся в другом конце холла.
Роджер смотрел ему в спину страдальческим взглядом. Что-то надо было сказать Уильямсону, что-то ужасно важное, дать намек, подсказку перед беседой с полицией, и все тогда уладится. И оно есть, это что-то, но разум Роджера словно парализовало. Великий Сыщик словно начисто разучился думать и лишь в безнадежном, отчаянии провожал взглядом уходящего Уильямсона.
— Ну, — проворчал Рональд, — что ты теперь скажешь про эту чертовщину?
Колин взглянул на них поверх массивных очков в роговой оправе, в которых читал.
— Что, грязная работа в полевых условиях? — предположил он.
— Пока не знаю, — отозвался Роджер тоном, отметающим дальнейшие вопросы со стороны Рональда.
Тот привстал:
— Мне подняться наверх?
— Лучше не надо, — сказал Роджер. — Ты им, по всей видимости, не нужен.
— Значит, прибыл суперинтендант?
— Да. Как я и предполагал.
— Да. Интересно, а третий-то кто?
— О, думаю, какая-нибудь личность в штатском.
— Я тоже так думаю. Но чего ради им дался Уильямсон?
— Ну, тело-то нашел он?
— О, да, правда. Ну да, поэтому суперинтендант хочет его видеть. Обычная процедура, надо полагать?
— Ну конечно. Самая обычная.
Но Роджер вовсе не считал эту процедуру обычной.
Уильямсона не было двадцать минут, и эти двадцать минут были самые длинные в жизни Роджера.
