Только не я. Но об этом чуть позднее.
У нас в деревне люди посудачили с неделю или больше и перестали. История с отравлением Джона Уотерхауса постепенно отошла в прошлое. Анджела, в точности как предсказывал Глен, чудесным образом исцелилась, поднялась с постели и тихонько уехала на юг Франции. Все думали, что со своим чернявым возлюбленным, но потом оказалось, что он остался в Лондоне готовиться к выпускным экзаменам.
В нашем маленьком кругу говорить о смерти Джона стало вроде как неприличным, и даже Гарольд этого придерживался. Но однажды ближе к вечеру, когда мы сидели с Гленом, — Френсис с Роной поехали в Торминстер посмотреть кино, — я рискнул снова поднять этот вопрос. Потому что посоветоваться больше было не с кем.
Раскурив трубки, мы долго молчали, а потом я вдруг спросил:
— Глен, ты веришь, что в письме Джона все правда?
Он ответил не сразу.
— Да, верю. А почему нет? Конечно, странно все это. Я бы никогда не подумал, что он способен проявить такую чудовищную небрежность, но с другой стороны, Джон, оказывается, вообще не был таким, каким я его себе представлял.
— Да, — согласился я. — Но в каком смысле?
— А во всех, каких хочешь. Все его качества, какие мы ему приписывали, оказались полной противоположностью.
— Но все равно он был славный малый. Разве ты не согласен?
— О да. — Глен кивнул. — Но только для нас.
— Для нас?
— Ага. Потому что мы никогда не становились ему поперек дороги. Сомневаюсь, оказался бы он таким славным малым, если бы кто-то попробовал это сделать.
— Но он всегда говорил, что презирает жестокость.
Глен кивнул:
— Вот именно. И мы ему верили. Джону нравилось отрицать в себе некоторые качества. Но, я думаю, большей частью мы ошибались.
— Джон, наверное, сам верил, что это правда.
— Может быть. Не многим из нас нравится выворачивать перед кем-то душу, пусть даже друзьями. Кроме психических эксгибиционистов.
Не зная, что сказать, я буркнул:
— Хорошо, что это не было убийство.
Глен хмыкнул.
Воцарившееся после этого долгое молчание пришлось опять нарушить мне:
— Насчет Анджелы ты был прав. Она выздоровела. Представляю, как досталось Роне. Ведь она провела с ней целых две недели.
Глен улыбнулся:
— Конечно.
— Удивительное дело, — продолжил я, — как мерзко вела себя эта горничная Притчард. И на суде тоже. А тут представляешь, я сегодня утром ее встретил. Иду, значит, по центру нашей деревни и вижу прилично одетую девушку, вроде знакомую. А она вдруг улыбается и говорит: «Доброе утро». Ну я тоже здороваюсь, останавливаюсь, спрашиваю, как дела. Она в ответ осведомляется, как поживает миссис Сьюэлл. Затем рассказывает, что нашла хорошее место в Торминстере, в понедельник начинает работу, вот приехала забрать вещи. И только тогда я узнал Притчард.
Она вдруг говорит:
— Сэр, может быть, вы мне посоветуете, а то я просто не знаю, как поступить.
Ну я, конечно, кивнул, а что оставалось делать?
А она:
— Это насчет сидра, сэр. Вы помните, я сказала на суде у коронера, что принесла мистеру Уотерхаусу бокал с сидром в библиотеку примерно в половине первого. Так вот, я потом вспомнила, что это было не в половине, а в начале первого, потому что, когда я наливала сидр, миссис Уотерхаус уже на кухне не было. Она была там раньше, когда пекла лимонный бисквит. А потом пришел пекарь, он заходит каждый день примерно в двенадцать, и Мария спросила меня, сколько булок хлеба…
— Так в чем вы хотите совета? — спросил я.
— Как вы думаете, сэр, должна ли я пойти в полицию и сказать о том, что тогда ошиблась насчет времени, когда принесла мистеру Уотерхаусу сидр? Вы думаете, это важно, сэр?
— Совершенно не важно, — заверил я ее. Мне этот разговор надоел, к тому же я торопился. — Дело закончено, вердикт вынесен.
— О, спасибо, сэр. Тогда я не буду об этом беспокоиться. Выброшу из головы.
Я посмотрел на Глена.
— Вот такая история. Представляешь, я на нее злился, и вот пожалуйста, она просит совета и затем рассыпается в благодарностях.
Глен улыбнулся:
— Но это было на руку Анджеле, что горничная перепутала время.
— Почему?
— Ты только что сказал о том, как трудно было Роне с Анджелой. Да, было трудно. Сколько усилий потребовалось отговорить ее признаться в полиции, что она отравила мужа с помощью того самого бокала с сидром.
— Как так?
— Только это между нами, — предупредил Глен, по-прежнему улыбаясь. — Дело в том, что с этим бокалом получилась неразбериха. В действительности это был бокал Анджелы. Она пьет сидр каждое утро, потому что кто-то ей однажды сказал, что сидр хорошо очищает почки. Джон обычно выпивал бокал где-то в одиннадцать и чаще всего нес два, второй для Анджелы. В это утро все было как обычно, причем еще до того, как он отправился к вам. Анджеле почему-то пить сидр тогда не хотелось, и она ходила с бокалом довольно долго. Он был при ней в гостиной, когда она писала письмо, и на кухне, где пекла свой знаменитый лимонный бисквит (как я понимаю, единственное блюдо, которое была способна приготовить своими нежными ручками, Бог знает, как ей это удавалось), и Рона говорила, что бокал был при ней в кладовой, куда поставили этот лимонный бисквит на полку. А потом Анджела оставила там бокал на столе и ушла. Совсем о нем забыла.
Затем является горничная Притчард, требуя у Марии бокал сидра для хозяина. Бочка с сидром находится в кладовой, но горничной не позволено туда входить, это дело кухарки. Она приносила оттуда сидр, когда он нужен. И естественно, поскольку эта стерва была к тому же и ленива, то, увидев бокал сидра на столе, она отдала его горничной. Джон, конечно, понятия не имел, что пьет сидр, который час назад принес жене. Вот, собственно, и все, если не считать, что тогда вкус сидра ему не понравился.
— Но в чем собиралась признаваться Анджела? — в недоумении спросил я.
— А тут понимаешь, какое дело. Анджела растворила в сидре какую-то свою таблетку, решив, видимо, одним ударом убить двух зайцев — с помощью сидра очистить почки, а таблетка должна была принести еще какую-то важную пользу ее совершенно здоровому организму. Когда Джону стало плохо, она решила, что это от ее сидра, вернее, таблетки, поскольку к тому времени уже знала, что он его выпил. Перед обедом она пошла взять в кладовую свой бокал и узнала, что его отдали хозяину. И тогда эта дура решила, что Джон умер от ее таблетки. Понимаешь? В панике она остальные таблетки выбросила в унитаз. А потом мучилась угрызениями совести.
— Ты знаешь, что это были за таблетки? — спросил я.
— Приблизительно. Их для нее изготовил дружок Странгман. От нервов. Что-то совершенно безвредное. Алоэ и, наверное, валериана. Нет, ты представь, что за невротичка. Ей нужно все время быть на виду. Умирая, Джон был в центре внимания. А подозрение, что его убили, это внимание усилило многократно. Единственный путь для Анджелы повернуть внимание на себя — было признаться на суде в убийстве. С одной стороны, одна мысль об этом заставляла ее содрогаться от страха, но подсознание побуждало сесть на скамью подсудимых.
— В таком случае это счастье, что Роне удалось ее отговорить, — сказал я. — Полицейские, особенно наши местные, не стали бы копаться в ее психологических комплексах.
Несколько минут мы потягивали пиво, молча размышляя о странностях человеческой психики. Затем я спросил:
— А Джон действительно знал, что Анджела совершенно здорова? Для меня это было полным сюрпризом.
— Не знаю, — ответил Глен. — Возможно, что он верил в ее болезни. Человек поддается внушению, а она была первоклассной симулянткой. С другой стороны, его потайной шкаф, заполненный готовыми микстурами и таблетками, которые он тайком забирал у Анджелы… Джон не хотел, чтобы она накачивалась лекарствами. Значит, считал, что они ей не нужны. Думаю, — добавил Глен с усмешкой, — он пытался изготовить для нее плацебо. Таблетки, например, из мела, и заменить ими настоящие. Скорее всего для этой цели он не так давно позаимствовал у меня старую машинку для изготовления таблеток. Сказал, что у него есть какой-то восточный препарат, очень горький, который вроде бы отвращает от курения. А в таблетках будет не так противно. Я как раз в это время настоятельно советовал ему бросить курить. Потом я намекнул ему, что таблетки из мела можно купить в любой большой аптеке, и он ухватился за это. Потому что вскоре вернул машинку, сказал, что она неисправна, какая-то важная деталь в ней сломалась. И правда, я ведь не пользовался ею много лет.
— Но мне все равно непонятно, — сказал я, — почему Анджела вообразила, что ее совершенно безвредные таблетки, если их растворить в сидре, превратятся в мышьяк?
Глен коротко рассмеялся.
— Эгоцентрики, дружище. Они могут вообразить все, что захотят, и убедить себя, что это правда. Несуразности Анджелу не тревожили. Подсознательно она хотела накормить Джона мышьяком, значит, алоэ и валериана, помещенные в сидр, должны были генерировать мышьяк.
