– Верно, – пробормотал Пуаро, – играть надо в крикет. Как прекрасно сказал один наш поэт: «Я бы не любил тебя, дорогая, так сильно, если бы еще больше не любил крикет».[106]
– Честь, – поправила миссис Лаксмор, слегка нахмурившись.
– Конечно, конечно – честь. Если бы не любил больше честь.
– Эти слова были написаны будто для нас, – прошептала миссис Лаксмор. – Чего бы это нам ни стоило, нам не суждено было произнести роковое слово. А потом…
– А потом?.. – спросил Пуаро.
– Эта кошмарная ночь.
Миссис Лаксмор содрогнулась.
– И что же?
– Они, должно быть, повздорили. Я имею в виду Джона и Тимоти. Я вышла из палатки… Я вышла из палатки…
– Да, да?..
Глаза миссис Лаксмор потемнели, сделались большими. Она как будто снова видела эту сцену, будто снова все повторялось перед нею.
– Я вышла из палатки, – повторила она. – Джон и Тимоти были… О! – Ее передернуло. – Как это происходило, я почти не помню. Я бросилась между ними… Я сказала: «Нет! Нет, это неправда!» Тимоти ничего не хотел слушать. Он бросился на Джона. Джону пришлось выстрелить… это была самооборона. Ах! – Она с рыданиями закрыла лицо руками. – Он был убит… убит наповал… прямо в сердце.
– Ужасный момент, мадам.
– Мне никогда этого не забыть. Джон был благороден. Он готов был предать себя в руки правосудия. Я не хотела и слышать об этом. Мы спорили всю ночь. «Ради меня!» – убеждала я его. В конце концов он согласился со мной. Он не мог допустить, чтобы я страдала. Такая слава! Только представьте себе газетные заголовки: «Двое мужчин и женщина в джунглях. Первобытные страсти». Я предоставила все решать Джону. Он все-таки уступил мне. Люди ничего не видели и не слышали. У Тимоти был приступ лихорадки. Мы сказали, что от него он и скончался. Похоронили его там, на Амазонке. – Тяжелый вздох потряс ее тело. – Затем – назад к цивилизации и разлука навек.
– В этом была необходимость, мадам?
– Да, да. Мертвый Тимоти встал между нами так же, как это сделал Тимоти живой. Даже более… Мы распрощались друг с другом навсегда. Иногда я встречаю Джона Деспарда в свете. Мы улыбаемся, вежливо разговариваем, и никто не догадывается, что мы пережили. Но я вижу по его глазам, а он по моим, что нам этого никогда не забыть…
Воздавая должное рассказанному, Пуаро не прерывал чуть затянувшегося молчания.
Миссис Лаксмор достала косметичку и попудрила нос, магия высокой страсти тут же исчезла.
– Какая трагедия, – произнес Пуаро уже совершенно обыденным тоном.
– Вы понимаете, мсье Пуаро, – серьезно сказала миссис Лаксмор, – мир никогда не должен узнать правды.
– Это больно слышать.
– Но это невозможно. Ваш друг, этот писатель, вы уверены, что он не станет отравлять жизнь ни в чем не повинной женщины?
– Или требовать, чтобы повесили ни в чем не повинного мужчину? – буркнул Пуаро.
– Вы тоже так считаете? Я очень рада. Он не виноват. И преступление, внушенное страстью, нельзя называть преступлением. Тем более что это была самооборона. Он был вынужден выстрелить. Так вы, мсье Пуаро, действительно согласны со мной, что людям незачем знать, отчего на самом деле умер Тимоти?
– Писатели иногда на редкость бессердечны, – пробормотал Пуаро.
– Ваш друг женоненавистник? Он хочет заставить нас страдать? Но вы не должны допустить этого! Я не позволю. Если потребуется, я возьму всю вину на себя. Скажу, что я застрелила Тимоти!
Она встала и решительно вскинула голову.
Пуаро тоже поднялся.
– Мадам, – сказал он, взяв ее за руку, – в вашем вызывающем восхищение самопожертвовании нет необходимости. Я сделаю все от меня зависящее, чтобы истинные факты никогда не стали известны.
Нежная улыбка слегка тронула лицо миссис Лаксмор. Она немного подняла руку, так что Пуаро, хотел он того или не хотел, вынужден был поцеловать ее.
– Несчастная женщина благодарит вас, мсье Пуаро, – сказала она.
Это было последнее слово преследуемой королевы удостоившемуся благосклонности придворному. Пуаро пришлось удалиться, дабы соответствовать предложенной ему роли.
Оказавшись на улице, он с наслаждением вдохнул свежий воздух.
– Quelle femme![107] – восхитился вслух Пуаро. – Се pauvre Despard! Се qu’il a du souffrir! Quel voyage epou-vantable![108]
Вдруг он расхохотался.
Он шел по Бромптон-роуд. Остановился, достал часы, прикинул.
– Ну, да у меня еще есть время. Во всяком случае, подождать ему не вредно. Я могу пока заняться другим маленьким дельцем. Как это, бывало, напевал мой друг из английской полиции, сколько же лет тому назад? Сорок? «Кусочек сахара для птички…»
Мурлыкая давно позабытую мелодию, Эркюль Пуаро вошел в роскошный магазин, торгующий женской одеждой и различными украшениями, и направился к прилавку с чулками.
Выбрав симпатичную и не слишком заносчивую продавщицу, он сказал ей, что ему требуется.
– Шелковые чулки? О, у нас прекрасный выбор. Только из натурального шелка, не сомневайтесь.
Пуаро отодвинул коробочки в сторону. Он еще раз применил все свое красноречие.
– Ах, французские? Вы знаете, они с пошлиной, очень дорогие.
Была подана новая партия коробок.
– Очень мило, мадемуазель, но все же я имею в виду более тонкие.
– Это – сотый номер. Конечно, у нас есть и особо тонкие, но, к сожалению, они идут по тридцать пять шиллингов пара. И очень непрочные, конечно. Прямо как паутина.
– C’est ça. C’est ça, exactement.[109]
На этот раз молодая дама отсутствовала довольно долго.
Наконец она вернулась.
– К сожалению, они в самом деле тридцать семь шиллингов шесть пенсов за пару. Но красивые, не правда ли?
Она осторожно вытащила чулки из прозрачного конверта – тончайшие, прозрачнейшие чулки.
– Enfin,[110] вот это как раз то, что надо!
– Прелесть, правда? Сколько вам пар, сэр?
– Мне надо… подождите, дайте сообразить. Девятнадцать пар.
Юная дама чуть было не упала за прилавком, и только профессиональный навык сохранять невозмутимый вид и при самых экстравагантных просьбах покупателей позволил ей устоять на ногах.
– На две дюжины полагается скидка, – едва слышно сказала она.
– Нет, мне надо девятнадцать. И пожалуйста, различных оттенков.
Девушка покорно отобрала чулки, завернула их, выписала чек.
Когда Пуаро удалился с покупкой, девушка за соседним прилавком не выдержала:
– Интересно, кто эта счастливица? Должно быть, противный старикашка-то. Впрочем, она, кажется, здорово водит его за нос. Чулки по тридцать семь шиллингов шесть пенсов, ну и ну!
Не ведающий о такой уничижительной характеристике, данной ему юными леди от господ «Харвид энд Робинсонс», Пуаро рысью несся домой.
Он пробыл дома около получаса, когда раздался звонок. Минутой позже в комнату вошел Деспард.
Он явно едва сдерживал раздражение.
– За каким чертом вам надо было являться к миссис Лаксмор? – спросил он.
Пуаро улыбнулся.
– Видите ли, мне хотелось узнать правду о смерти профессора Лаксмора.
– Узнать правду? Вы что же думаете, что женщины могут говорить правду? – возмутился Деспард.
– Eh bien,[111] меня порой удивляет это, – признался Пуаро.
– Тут удивишься. Эта женщина сумасшедшая.
– Ничего подобного, – возразил Пуаро. – Она романтичная особа, вот и все.
– Какая к черту романтика! Она лгунья каких поискать. Я иногда даже думаю, что она и сама верит в свою ложь.
– Вполне возможно.
– Отвратительная женщина. Я с ней там натерпелся.
– Этому я тоже вполне могу поверить.
Деспард уселся на стул.
– Послушайте, мсье Пуаро, я выложу вам всю правду.
– Вы хотите сказать, что дадите свою версию случившегося?
– Моя версия – это правда.
Пуаро не ответил.
Деспард холодно продолжал:
– Я прекрасно понимаю, что не заслуживаю похвалы за то, что явился сейчас. Но я должен сказать правду, потому что это единственное, что необходимо теперь сделать. Поверите вы мне или нет – это ваше дело. У меня нет никаких доказательств.
Он помолчал немного и начал свой рассказ:
– Я снарядил для Лаксмора экспедицию. Он был довольно симпатичный старикан, только сильно помешан на разных мхах и прочей растительности. Она – ну, вы сами видели, какая она! Экспедиция была кошмаром. На кой черт мне сдалась эта дамочка! Она скорее была мне даже неприятна. Впечатлительная, сентиментальная, с такими женщинами я всегда чувствую себя не в своей тарелке. Первые две недели все было довольно сносно. Потом всех нас прихватила лихорадка. У меня и у нее она протекала в легкой форме. Старика Лаксмора она совсем выбила из колеи. Однажды вечером – слушайте теперь меня внимательно, – вечером я сидел возле своей палатки. Вдруг я увидел вдалеке Лаксмора. Шатаясь, он ковылял к кусту на самом берегу реки. Он был в бреду и не отдавал отчета в своих поступках. Еще шаг, другой – и он бы свалился в реку. И тут бы ему конец. Ни единого шанса на спасение. И не было уже времени догнать его, остановить. Оставалось одно… Ружье, как всегда, было при мне. Стрелок я достаточно меткий. Я был абсолютно уверен, что попаду в ногу, завалю старика. А потом, когда я стрелял, эта идиотка, откуда ни возьмись, кинулась на меня, завопила: «Не стреляйте, ради бога, не стреляйте!» Она схватила меня за руку, толкнула, правда, не сильно, но как раз в тот момент, когда ружье выстрелило. В результате пуля попала ему в спину и сразила наповал.
