— Слушаю, сэр.
— Мне совершенно необходимо, понимаете ли, выяснить всю правду.
— Да, сэр.
— Я чувствую, что, может быть… что кто-нибудь мог… что по случайности…
Тут Лоуренс понял, что отнюдь не выглядит героем, и про себя стал от всей души проклинать и мисс Марпл, и ее предположения.
— Короче, не могли бы вы мне помочь?
— Да, сэр?
Роза по-прежнему держалась, как образцово вышколенная горничная, вежливая, готовая услужить, но совершенно равнодушная.
— Черт побери, — сказал Лоуренс, — неужели вы не обсуждали это дело у себя, в комнате для прислуги?
Это неожиданное нападение немного расшевелило Розу. Ее безукоризненное самообладание поколебалось.
— В комнате для прислуги, сэр?
— Ну, в комнате экономки, в каморке у лакея, где угодно, где вы собираетесь поболтать. Есть же у вас такое место.
Роза чуть не захихикала, и Лоуренс приободрился.
— Послушайте, Роза, вы чертовски славная девушка. Я уверен, что вы поймете мои чувства. Мне не хочется болтаться в петле. Я не убивал вашего хозяина, а многие думают, что я — убийца. Пожалуйста, помогите мне, если можете.
Могу себе представить, что в эту минуту Лоуренс был неотразим. Красивая голова откинута назад, в синих, как небо, глазах мольба. Роза растаяла и капитулировала.
— О, сэр, честное слово, мы все хотели бы вам помочь. Никто из нас не думает на вас, сэр. Честное слово, никто!
— Это я знаю, дорогая моя девочка, но ведь вы — не полиция.
— Полиция! — Роза встряхнула головкой. — Одно вам скажу, сэр, всем нам не по душе этот инспектор. Слак, так его, кажется, зовут. Тоже мне полиция!
— И все-таки у полиции все козыри в руках. Ну, Роза, ты сказала, что готова мне помочь. Мне все время кажется, что мы еще далеко не все знаем. Например, про ту даму, которая была у полковника Протеро вечером накануне убийства.
— Миссис Лестрэндж?
— Вот-вот, миссис Лестрэндж. Я думаю, что в этом посещении кроется какая-то тайна.
— Да, сэр, мы все так думаем.
— Правда?
— Приходит вот так, без предупреждения. Спрашивает полковника. Само собой, мы только об этом и говорили, и никто у нас здесь ничего о ней не знает. И миссис Симмонс — это наша экономка, сэр, — она прямо говорит, что будто эта женщина не из порядочных. Но когда я услышала, что сказала Глэдди, я прямо не знала, что и подумать.
— А что сказала Глэдди?
— Ой! Ничего, сэр. Просто болтала, как все, сами знаете.
Лоуренс внимательно смотрел на нее. Он чувствовал, что она что-то скрывает.
— Трудно себе представить, о чем она говорила с полковником Протеро.
— Да, сэр.
— Сдается мне, ты кое-что знаешь, Роза?
— Я? Да бог с вами, сэр. Честное благородное слово! Откуда мне знать?
— Послушай меня, Роза. Ты сама сказала, что поможешь мне. Если ты случайно слышала что-нибудь, хоть одно словцо, может, это показалось пустяком, но хоть что-нибудь… Я буду тебе благодарен до самой смерти. В конце концов, кто угодно мог случайно — чисто случайно — что-нибудь подслушать.
— Я ничего не подслушивала, сэр, ей-богу, не подслушивала! Как можно?
— Значит, кто-то другой подслушал, — не давал ей опомниться Лоуренс.
— Прямо не знаю, сэр…
— Прошу, скажи мне, Роза.
— Не знаю, что скажет Глэдди, прямо не знаю.
— Она разрешила бы сказать мне. А кто это — Глэдди?
— Наша судомойка, сэр. Понимаете, она только вышла поговорить с приятелем, и ей надо было пройти как раз под окном — под окном кабинета, — где был хозяин и эта дама. А он, конечно, говорил во весь голос — наш хозяин всегда говорил очень громко. И, само собой, ей это показалось любопытным, то есть…
— Само собой, естественно, — подхватил Лоуренс. — Тут уж ничего не поделаешь — любой стал бы слушать.
— Но, конечно, она никому не сказала, только мне. И мы с ней обе решили, что это странное дело. Но Глэдди ничего сказать не могла, потому что знали, что она вышла поговорить с дружком, а уж тут… тут ей влетело бы от миссис Пратт — это повариха, сэр. Но я уверена, что вам она бы все рассказала с охотой, сэр.
— А что? Может, мне пойти на кухню, поговорить с ней?
При одной мысли об этом Роза пришла в ужас.
— О! Нет, сэр, никак нельзя! Глэдди у нас и без того пугливая.
Наконец дело было улажено — после долгого обсуждения особо щекотливых моментов. Было назначено подпольное свидание в саду, где кусты погуще.
Здесь Лоуренс и повстречался с пугливой Глэдди, которая, по его словам, смахивала скорее на трясущегося кролика, чем на человеческое существо. Минут десять он потратил на то, чтобы слегка ее успокоить, — Глэдис же дрожала и уверяла, что она ни за что на свете, что как же можно, и что она не ожидала, что Роза ее выдаст, что она никому не желала зла, ей-богу, не желала, и что ей несдобровать, если дойдет до самой миссис Пратт.
Лоуренс ее успокаивал, умасливал, уговаривал; наконец Глэдис решилась говорить:
— Если вы обещаете, что дальше не пойдет, сэр.
— Само собой, я никому не скажу.
— И меня за это не притянут к ответу в суде?
— Ну что ты!
— А хозяйке не скажете?
— Ни под каким видом.
— А если дойдет до миссис Пратт…
— Ни в коем случае. Ну, говори же, Глэдис.
— А вы уверены, что можно?
— Можно, уверен. Когда-нибудь ты сама будешь рада, что спасла меня от петли.
Глэдис негромко взвизгнула.
— Ой! Да что вы, сэр, боже упаси! Да ведь я слышала совсем мало и по чистой случайности, вы понимаете…
— Понимаю.
— Хозяин-то, он сердился, ясное дело. «Через столько лет, — так и говорит, — вы осмелились сюда прийти — это неслыханное оскорбление». Что леди говорила, мне было не слыхать, но он на это сказал: «Я отказываюсь наотрез, категорически». Все я не запомнила, но они так уж ругались, она у него что-то просит, а он — ни в какую. «Позор, что вы сюда явились», вот что он еще говорил, и: «Вы не смеете с ней видеться, я вам запрещаю». Тут я и навострила уши. Похоже, что леди собиралась кое-что порассказать миссис Протеро, а он боялся, как бы чего не вышло. Я себе и говорю: «Подумать только! Вот тебе и хозяин. Такой придира. А сам-то, может, коли во всем разобраться, сам-то он не больно хорош. Подумать только», — говорю. «Все мужчины одинаковы», — так я и сказала своему дружку после того. Он не соглашался ни за что. Спорил, да еще как. Но он тоже сказал, что удивляется полковнику Протеро — он у нас и церковный староста, и с кружки глаз не спускает, и в воскресной школе уроки дает. «Это самое плохое и есть», — я ему говорю. Сколько раз мне матушка говаривала, что в тихом омуте черти водятся.
Глэдди умолкла, запыхавшись, и Лоуренс попытался тактично вернуть ее к началу разговора.
— А еще что ты слышала?
— Да всего ведь и не упомнишь, сэр. Все одно и то же. Раз или два он сказал: «Не верю». Вот так: «Мало ли что Хэйдок говорит, а я не верю».
— Так он и сказал: «Мало ли что Хэйдок говорит»?
— Да, так и сказал. И еще сказал, что все это — сговор.
— А ты совсем не слышала, что говорила леди?
— Только в самом конце. Наверное, она встала и подошла поближе к окну. И я слышала, что она сказала. У меня вся кровь застыла, ей-богу. Никогда этого не забуду. «Может быть, в этот час завтра вечером вас уже не будет в живых» — вот что она сказала. С такой злобой. Я как только услышала про убийство, так и сказала Розе: «Вот! Что я тебе говорила?»
Лоуренс задумался. Он пытался сообразить, насколько можно верить рассказу Глэдис. Она не врала, но он подозревал, что рассказ был сильно приукрашен и отшлифован после убийства. Особенно он сомневался в том, что она точно передала последнюю фразу. Он опасался, что своим появлением на свет эта фраза обязана совершившемуся убийству.
Он поблагодарил Глэдис, поблагодарил ее как положено, уверил, что никто не расскажет о ее проступках миссис Пратт, и покинул Старую Усадьбу. Ему было над чем поразмыслить.
Ясно было одно: беседа полковника Протеро с миссис Лестрэндж носила отнюдь не мирный характер, и он боялся, что об этом узнает его жена.
Я вспомнил о церковном старосте, про которого рассказывала мисс Марпл, о его двойной жизни. Неужели и тут нечто подобное?
Мне очень хотелось знать: при чем тут Хэйдок? Он избавил миссис Лестрэндж от необходимости давать показания на следствии. Он сделал все от него зависящее, чтобы защитить ее от полиции.
Насколько далеко мог он зайти в своем стремлении ее выгородить?
Предположим, он подозревал в ней убийцу. Стал бы он, несмотря на это, защищать ее до конца?
Эта необыкновенная женщина обладала поразительным, неотразимым обаянием. Я сам всеми силами противился даже мысли о том, что она могла совершить преступление.
Сердце говорило мне: «Она на это не способна!»
А бесенок в моем мозгу возражал: «Ну да, и только потому, что она на редкость красивая и привлекательная женщина!»
