– Никогда не забуду ту маленькую итальяночку в Неаполе, – говорил он и в то же самое время смешивал с грязью все остальное женское население Италии и католическую церковь в придачу.
Вот таков был Обри Мун, если описать его кратко.
В семьдесят пять он стал карикатурой на самого себя в тридцать. Во время Первой мировой войны, одетый в форму, Мун был симпатичным и романтичным, подтянутым, веселым, смуглым, хорошо сложенным, с вызывающими черными усиками и темными как вороново крыло волосами, прилизанными, блестящими. В семьдесят пять его волосы и усы все еще оставались такими же, но было ясно, что это уже не дар природы – они были искусно выкрашены. Щеки стали пухлыми и бледными, а под глазами возникли большие мешки. Губы под мертвыми усами стали тонкими и постоянно кривились в ехидной усмешке. Для него не было никого значительного – от рассыльного мальчика до президента.
Два года назад Обри Мун явился в «Бомонд», чтобы приобрести самые шикарные апартаменты – пентхаус. Мистер Шамбрэн показал ему пентхаус «L», который как раз был свободен и продавался. Мун совершенно спокойно отнесся к его цене в 194 тысячи долларов, не произвела на него никакого впечатления и стоимость ежегодного содержания в 32 тысячи.
– Это меня вполне устраивает, – заявил он Шамбрэну. – Но мне нужен пентхаус «М».
– Пентхаус «М» уже продан и занят, мистер Мун, – пояснил Шамбрэн. – Но пентхаус «L» совершенно такой же, как и «М».
– Я желаю «М», – потребовал Обри Мун. – Я готов заплатить владельцу пентхауса «М» десять тысяч, чтобы он уступил его мне.
– Совершенно невозможно. Теперешнему владельцу пентхауса «М» не нужны десять тысяч долларов, мистер Мун.
– Тогда сделка не состоится.
Управляющий отеля разочарованно пожал плечами:
– Как хотите. Но могу я спросить, почему вы хотите именно пентхаус «М»?
– Все очень просто. Моя фамилия начинается с буквы «М». И я желаю пентхаус «М» или пойду в другое место.
На лице Шамбрэна ничего не отразилось.
– Предположим, мне удастся уговорить владельца пентхауса «М» заменить на его двери букву «М» на букву «L», а к вашей двери прикрепить «М». Так вас устроит? Такая работа будет стоить всего пять долларов.
– Только если мои апартаменты будут называться «пентхаус „М“!
Это было началом длинной шахматной партии между управляющим отелем «Бомонд» и Обри Муном, которую Шамбрэн вел с виртуозным умением.
Его не интересовало то обстоятельство, что кровать Обри Муна была копией старинной китайской джонки. Не трогало и то, что пентхаус «М» был украшен бирманскими ширмами, обит китайской парчой, уставлен тибетскими буддами и увешан роскошными восточными коврами. Ему было все равно, что в гостиной возвышалось нечто вроде трона с сиденьем из пенистой резины, покрытым японскими шелками. Его не волновало и то, что во время своих нечастых визитов в пентхаус он был вынужден смотреть на Муна снизу вверх, а тот сидел развалясь, курил сигарету в длинном янтарном мундштуке и попивал охлажденное кокосовое молоко. Вот Амато в этой ситуации будет чувствовать себя как раб, ползущий на коленях. А Шамбрэн презирал Обри Муна и мог себе это позволить, потому что тот ничего, абсолютно ничего для него не значил. Единственной заботой управляющего было не рассмеяться в присутствии Великого Человека. Он был уязвим только в этой области. Но и не подозревал, что Мун догадывается о его скрытом желании рассмеяться и ненавидит его за это. Острая как бритва враждебность Обри Муна терпеливо выжидала, когда Пьер Шамбрэн потеряет бдительность.
* * *
Марго Стюарт сидела за маленьким столиком перед портативной пишущей машинкой в нескольких футах от трона Обри Муна, что возвышался в гостиной. Он только что положил телефонную трубку после того, как справился о времени.
– Мистер Амато заплатит мне за эту невежливость, – произнес Мун. – Мне не нравится, когда обслуживающий персонал третирует меня подобным образом. Ну, Сэнди, на чем мы остановились?
Светлые волосы Марго Стюарт и выступающие летом веснушки уже много лет назад дали ей прозвище Сэнди. Но только немногие люди, которых она любила, пользовались им, и в их числе Обри Мун.
Ей пришлось взглянуть наверх. Мун развалился на японских шелках с янтарным мундштуком в тонких губах и смотрел на нее своими черными глазками. У нее было такое чувство, будто со своей высоты он смотрит прямо в вырез ее
платья. Она почувствовала, что начитает нервничать. Ей казалось, что по ее коже ползет похотливый паук. И когда-то, подумала Марго с леденящим душу ужасом, это может случиться, и тогда из-за своих специфических проблем она окажется беззащитной.
Девушка глубоко вздохнула и напомнила:
– Представление. Вы хотите, чтобы мистер Уолдрон из отдела представлений отеля занялся этим?
– Я не хочу, чтобы мистер Уолдрон из отдела представлений делал что-нибудь для меня, – заявил Мун высоким язвительным голосом. – Кстати, Сэнди, мне больше нравится треугольный вырез на платье, чем квадратный. Я не отношусь к пуританам, которые считают, что скрытое возбуждает больше, чем открытое напоказ. Но заметьте себе, в рабочее время только V-образые вырезы.
Она сидела за столом выпрямившись, положив руки на клавиатуру машинки, чтобы скрыть их дрожь.
– Меня всегда удивляет, Сэнди, когда я вспоминаю, какая вы скромница.
– Его причмокивание било ее по нервам. – Ну хорошо, вернемся к делу. Позвоните в «Метрополитен-опера» и скажите, что я хочу, чтобы полный хор и ансамбль были здесь, у меня, после вечернего субботнего представления.
Машинка тихо застучала. Сэнди довольно долго работала у Муна, так что давно перестала удивляться. Он с таким же успехом мог пригласить членов Верховного суда, и они, возможно, пришли бы.
– Вы имеете в виду какую-то особую музыку? – уточнила она.
– Как и торт, который, как я считаю, будет архитектурным триумфом. Пусть они появятся в конце обеда и споют «С днем рождения».
– Но их главное представление?
– Моя дорогая Сэнди, это и будет их главным и единственным представлением. Они споют «С днем рождения, дорогой Обри» и пойдут домой.
Даже она была в изумлении.
– Хор «Метрополитен-опера»?
– А что, вы знаете, кто может спеть лучше? Если знаете, мы их пригласим.
– Я не знаю хора лучше.
– Чудесно. Кстати, отель хочет воспользоваться моим приемом, чтобы сделать себе рекламу. Хочу быть уверен, что это та реклама, которую я смог бы одобрить. Попросите директора по связям с общественностью прийти сюда в два часа, чтобы поболтать со мной. Как ее зовут?
– Элисон Барнуэлл, – ответила Сэнди, упершись взглядом в пишущую машинку. Она почти чувствовала сардоническую ухмылку Муна.
– И что вы скажете об этой мисс Барнуэлл, Сэнди?
– Ничего не могу сказать, мистер Мун. Она всегда так любезна и дружелюбна.
– Вот и мне хотелось бы знать, насколько она дружелюбна, – сообщил Мун тихим коварным голосом. – Длинные ноги, безупречная фигура, натуральные рыжие волосы. Полна жизненных соков, как я думаю. – Он помолчал. – Ну, Сэнди?
– Я ничего не могу сказать, мистер Мун.
– Да нет, конечно, вы можете сказать. Вы обижены на нее за то, что у нее есть столько вещей, которых вы лишены. Хорошо, пригласите ее сюда к двум часам. И, Сэнди…
– Да, мистер Мун.
– Можете быть свободны на пару часов в это время. Вы мне не понадобитесь.
Зазвонил дверной звонок.
– Это мистер Амато, – сказала Сэнди.
– Впустите его, – велел Мун, криво улыбаясь, – и предоставьте его мне. А вам советую пройти в свою каморку и немедленно связаться с «Метрополитен-опера». Их цена, вы понимаете, – это наша цена.
Сэнди поднялась и направилась к двери, за которой с бумагами и папками стоял и потел Амато.
– Доброе утро, мистер Амато, – приветствовала его девушка.
– Доброе утро, мисс Стюарт.
– Мистер Мун ждет вас.
– Я так сожалею, что опоздал. Я…
– Проходите сюда, мистер Амато. – Мун, в японском кимоно на плечах, смотрел на него сверху вниз. Его острые черные глазки мельком взглянули на золотые часы на руке. –
Думаю, вы сможете объяснить причину своего опоздания на семь минут.
– Я старался предугадать ваши требования, – промямлил Амато. – Я знал, что вы зададите определенные вопросы… и хотел подготовить ответы на них. Уверен, что вы…
Сэнди прошла к дальней двери, за которой находилась ее звукоизолированная «каморка». Но, подойдя к ней, замедлила шаги. Как раз справа от нее была стойка из тикового дерева, служившая баром. На ней стояли виски, джин, водка, коньяк.
Водка почти не оставляет следов при дыхании, подумала девушка. Один добрый глоток ее сейчас спас бы ей жизнь. Но утром, в семь минут одиннадцатого?..
Она быстро прошла к себе и закрыла дверь. В каморке села за письменный столик. Ладони ее были влажными.
Сэнди потянулась к телефону, но он как раз в этот момент зазвонил. Она подняла трубку и сказала:
