Услышав свое имя, Матильда остановилась. «Знаю что?» — подумала она. Между тем разговор продолжался.
— Вряд ли ей что-то известно.
— Может, так оно и лучше. Может статься, что полиция ошиблась, и капитана отпустят.
— Ты сама-то веришь в то, что говоришь?
— А ты веришь в то, что граф Пон-Л’евек — отравитель? Если бы маркиз был заколот, я бы еще могла подумать на капитана.
— К сожалению, наше с тобой мнение никого не интересует.
— Но новый садовник-то каков! Сразу побежал в жандармерию доносить. Поверишь, мне он никогда не нравился. Есть в нем что-то крысиное.
— Крыса он и есть. Они все шпионы и доносчики.
Увлеченные разговором, служанки не замечали Матильду, которая так и застыла на пороге, не в состоянии сдвинуться с места. Смысл услышанного с трудом доходил до ее сознания. Она ясно поняла лишь одно: Мишель арестован. Из оцепенения ее вывела внезапная тишина — это служанки наконец увидели, что они не одни. Мышки растерялись и, чтобы скрыть смущение, с утроенной энергией принялись за работу.
Матильда повернулась и побрела назад, в свою комнату. Она была словно во сне.
Не успела дверь за ней закрыться, как пришла баронесса Рокфор, узнать, почему Матильда не спускается к обеду. Хотя, скорее всего, это был лишь повод. Ей нужна была еще одна пара ушей, готовых выслушать ее жалобы на судьбу, лишившую ее дочь такого завидного жениха. Барон Рокфор с утра куда-то уехал, и баронесса искала новую жертву.
Матильда слушала мать и не слышала. От нескончаемого потока слов она впала в состояние, которое медики называют ступор. Она словно окаменела: ничего не чувствовала, ни о чем не думала и не понимала, что происходит вокруг. В этом состоянии она пребывала до самого вечера, пока не пришла Мари, чтобы помочь своей молодой госпоже раздеться перед сном.
Видя состояние Матильды, Мари не стала донимать ее разговорами. Лишь уходя, она сказала:
— А вы поплачьте, мадемуазель. Поплачьте, и вам сразу станет легче. А я скоро приду.
Эти простые слова произвели магическое действие. Они прорвали кольцо блокады, которым Матильда отгородилась от внешнего мира и от своих собственных мыслей, и девушка, до сих пор не проронившая ни слезинки, дала волю чувствам. Наплакавшись вдосталь, она действительно почувствовала облегчение.
Как и обещала, Мари вскоре вернулась. В руках она держала поднос, на котором дымилась чашка горячего шоколада.
— Вот, смотрите, что я вам принесла, — сказала Мари тоном, которым говорят с больным ребенком. — Горячий шоколад. С двойным сахаром. Попробуйте. Это очень вкусно.
Матильда послушно взяла чашку из лап служанки.
— Не хотите со мной поговорить? — спросила Мари, когда Матильда допила шоколад.
Матильда кивнула, но как-то не очень уверенно.
— Я слышала, как Марион и Майзи говорили, будто маркиза Камамбера отравили. Это правда? — прошептала она наконец.
— Да. Кто-то послал ему посылку с отравленным сыром.
— Как ты думаешь, кто это мог быть?
— Да мало ли кто? На маркиза многие точили зуб, включая его слуг. Говорят, он постоянно задерживал им жалование, а то, бывало, и не доплачивал. Очень уж не любил расставаться с деньгами.
— Но ведь ты не думаешь, что это сделал граф Пон-Л’евек?
— Нет, конечно.
— А мне, знаешь, как-то даже все равно. Даже если он сделал то, в чем его обвиняют, я все равно от него не откажусь. Наверное, так думать грешно?
— Нет, мадемуазель. Вовсе нет. Просто вы его очень любите, вот и все.
— Да, я очень его люблю. Как вспомню его улыбку, его нежный взгляд… Не могу себе представить, как я буду жить без него. Знаешь, он предлагал мне бежать с ним, а я отказалась. Если бы я согласилась, мы бы сейчас уже были далеко-далеко.
— Не корите себя, мадемуазель. Вы ни в чем не виноваты. Лучше послушайте, что я вам скажу. Помните, года два назад у королевы пропало рубиновое ожерелье?
— Да, кажется, что-то такое было.
— Да вы не можете не помнить. Был большой скандал. В краже обвинили графиню Пармезан. Теперь вспомнили? Графиню даже отлучили от двора. Ожерелья у нее, правда, не нашли, но на весь мышиный мир ославили. А потом ожерелье вдруг нашлось. Никто до сих пор так и не знает, куда оно в свое время запропастилось, и откуда появилось вновь. Если бы его взяла графиня, то она не смогла бы его вернуть, потому что с тех пор ни разу во дворце не появлялась. Ее супруг, граф Пармезан, тоже не мог этого сделать. Они с графиней безвылазно жили в провинции, в своем имении. Ну так вот, — Мари сделала многозначительную паузу, давая понять, что сейчас последует самое важное, то, ради чего затевался весь разговор.
Матильда, почувствовав это, приподнялась на подушке, чтобы не пропустить ни одного слова.
— Никто не знает, как это произошло, а я знаю. Ожерелье отыскал граф Де Грюйер.
— Граф Де Грюйер? — переспросила Матильда.
— Вы его знаете?
— Такой худой и высокий, с седыми висками?
— Он самый.
— Но ты-то его откуда знаешь?
— Через его слугу Марселя. Мы с ним обручены.
— А я и не знала, что у тебя есть жених, — удивилась Матильда.
— Ну, не совсем обручены, но почти что, — созналась Мари. — Так вот Марсель говорит, что у графа нюх, как у ищейки. Что ни спрячь, он все найдет, и до всего докопается.
— Он что, колдун?
— Марсель уверяет, что нет. Говорит, что просто у графа особый склад ума, и что он очень наблюдателен. Марсель тоже развивает в себе наблюдательность, хочет стать таким, как его господин. Граф его очень ценит и доверяет важные поручения. Марсель мне все это рассказал по секрету, и я до сих пор ни одной душе об этом не говорила, вам первой, и то только потому, что очень хочу вам помочь.
— Но каким образом?
— Марсель говорит, что граф спас немало невиновных мышей от гильотины.
— Как?
— Находил настоящих преступников.
Видимо, последствия перенесенного шока еще сказывались, потому что Матильда не очень хорошо соображала. Но наконец и до нее дошло, куда клонит Мари.
— Ты советуешь мне обратиться к графу?
— Именно. Марсель замолвит за вас словечко, и граф вас примет, — ответила Мари не без важности.
— Так давай пойдем прямо сейчас.
— Сейчас уже довольно поздно. Граф уже, наверное, спит. Давайте подождем до завтра.
— Хорошо, — не стала спорить Матильда.
Но как только за служанкой закрылась дверь, девушка выскользнула из постели, наспех оделась и через садовую калитку вышла на улицу. Там она села в наемный экипаж и попросила отвезти ее к дому графа Де Грюйера.
Граф Де Грюйер клевал носом над переводом Монтеня, когда в дверь библиотеки тихонько постучали. От неожиданности граф вздрогнул. В дверях появился Марсель, слуга графа. Тот самый, к которому была неравнодушна славная Мари.
— Прошу прощения, Ваша Светлость, но к вам посетительница.
Сонливость графа как рукой сняло. Поздний визит мог означать только одно — кому-то понадобились его экстраординарные способности.
Как читатель уже догадался, графу нравилось проникать в тайны загадочных происшествий и решать головоломные задачи, которые придумывает для нас жизнь, и нередко — смерть. Разумеется, граф не оперировал такими понятиями, как дедукция и дедуктивный метод — они вошли в обиход несколько позже, но от этого его методы ведения следствия не становились менее продуктивными. Просто граф принадлежал к той породе мышей, которые обладали особым складом ума, позволявшим им проникать в самую суть вещей. Но, боюсь, мы немного отвлеклись.
Итак, стук в дверь вывел графа из состояния оцепенения.
— Кажется, я задремал, — сказал он.
— Не мудрено, Ваша Светлость. После двух дней в пути кого угодно сморит сон.
— Который теперь час?
— Почти одиннадцать.
— Для светского визита немного поздновато.
— Осмелюсь предположить, что это не светский визит.
— Не светский визит? Это уже интересно. Кажется, ты сказал, меня желает видеть дама?
— Так точно, Ваша Светлость.
— Она тебе знакома?
— Она не представилась, но я ее узнал. Это мадемуазель Рокфор.
Тут уж граф удивился по-настоящему.
— Дочь барона Рокфора?
— Она самая.
— Что ж, проводи гостью в гостиную. И подай мне мой сюртук.
Когда граф несколько минут спустя вошел в гостиную, гостья все еще стояла посреди комнаты. Она казалась растерянной, что было неудивительно.
Матильда Рокфор только недавно была представлена ко двору и граф не был знаком с ней лично.
— Я, кажется, не имею чести, — начал он обычную фразу вежливости, но тут гостья приподняла вуальку, и граф осекся на полуслове, встретив ее взгляд, полный мучительного страдания.
Отбросив все церемонии, он спросил:
— Что случилось, дитя мое? На вас лица нет. Пожалуйста, присядьте. Вот сюда, здесь вам будет удобно.
