— Ведь вы их как бы хозяин, верно? И вам полагается следить, чтобы они не влипли. А они то и дело влипают, и хоть одного из них вы выручили? Взять того же Джеймса…
— Джеймс сам виноват, вы это отлично знаете. Он был слишком недисциплинирован для такого дела.
— Джеймс — тупая башка, согласен. Ну, а Холлис?
— Холлис вел себя как ненормальный.
— Да, под конец он малость спятил. Спятишь, когда с утра до вечера разыгрываешь, как в театре, а вокруг сотни полицейских ищеек — так и жди, что сцапают. Ну, а если говорить о Стейнере…
Фон Борк сильно вздрогнул, его румяное лицо чуть побледнело.
— Что такое со Стейнером?
— А как же? Ведь его тоже схватили. Вчера ночью сделали налет на его лавку, и он сам и все его бумаги теперь в Портсмутской тюрьме. Вы-то удерете, а ему, бедняге, придется расхлебывать кашу, и хорошо еще, если не вздернут. Вот потому-то я и хочу не мешкая перебраться за океан.
Фон Борк был человеком сильного характера, с достаточной выдержкой, но было нетрудно заметить, что эти новости его потрясли.
— Как они добрались до Стейнера? — бормотал он про себя. — Вот это действительно удар.
— Может случиться и еще кое-что похуже — того и гляди, они и меня схватят.
— Ну что вы!
— Да уж поверьте. К моей квартирной хозяйке явились какие-то типы, расспрашивали обо мне. Я, как о том услышал, пора, думаю, смываться. Но вот чего я не пойму, мистер, как это полицейские ищейки пронюхивают о таких вещах? С тех пор, как мы тут с вами договорились, Стейнер пятый по счету, кого сцапали, и я знаю, кто будет шестым, если я вовремя не дам деру. Как вы все это объясните? И не совестно вам предавать своих?
Фон Борк побагровел от гнева.
— Как вы смеете так со мной разговаривать?
— Не было бы у меня смелости, мистер, не пошел бы я к вам на такую работу. Но я вам выкладываю все начистоту. Я слыхал, что, как только агент сослужит свою службу, вы, немецкие политиканы, даже рады бываете, если его уберут.
Фон Борк вскочил с кресла.
— Вы имеете наглость заявлять мне, что я выдаю собственных агентов?
— Этого я не говорил, мистер, но где-то тут завелся доносчик или кто-то работает и нашим и вашим. И вам надлежало бы раскопать, кто же это такой. Я-то, во всяком случае, больше шею подставлять не буду. Перекиньте меня в Голландию, и чем скорее, тем оно лучше.
Фон Борк подавил свой гнев.
— Мы слишком долго работали сообща, чтобы ссориться теперь, накануне победы, — сказал он. — Вы работали отлично, шли на большой риск, и я этого не забуду. Разумеется, поезжайте в Голландию. В Роттердаме сможете сесть на пароход до Нью-Йорка. Все другие пароходные линии через неделю будут небезопасны. Так, значит, я заберу ваш список и уложу его с остальными документами.
Американец продолжал держать пакет в руке и не выразил ни малейшего желания с ним расстаться.
— А как насчет монеты?
— Что такое?
— Насчет деньжат. Вознаграждение за труды. Мои пятьсот фунтов. Тот, кто все это мне сварганил, под конец было заартачился, пришлось его уламывать — дал ему еще сотню долларов. А то остались бы мы ни с чем — и вы и я. «Не пойдет дело», — говорит он мне, и вижу, не шутит. Но вторая сотня свое сделала. Так что всего на эту штуковину я выложил две сотни и уж пока не получу своего, бумаг не отдам.
Фон Борк улыбнулся не без горечи.
— Вы, кажется, не очень высокого мнения о моей порядочности, — сказал он. — Хотите, чтобы я отдал деньги до того, как получил бумаги.
— Что ж, мистер, мы люди деловые.
— Хорошо, пусть будет по-вашему. — Фон Борк сел за стол, заполнил чек, вырвал листок из чековой книжки, но отдавать его не спешил. — Раз уж мы, мистер Олтемонт, перешли на такие отношения, я не вижу резона, почему мне следует доверять вам больше, чем вам мне. Вы меня понимаете? — добавил он, глянув через плечо на американца. — Я положу чек на стол. Я вправе требовать, чтобы вы дали мне сперва взглянуть на содержимое пакета и уж потом взяли чек.
Не говоря ни слова, американец передал пакет. Фон Борк развязал бечевку, развернул два слоя оберточной бумаги. Несколько мгновений он не сводил изумленного взгляда с небольшой книжки в синем переплете, на котором золотыми буквами было вытиснено «Практическое руководство по разведению пчел». Но долго рассматривать эту неуместную надпись ему не пришлось: руки крепкие, словно железные тиски, охватили сзади его шею и прижали к его лицу пропитанную хлороформом губку.
— Еще стакан, Уотсон? — сказал мистер Шерлок Холмс, протягивая бутылку с токайским.
Плотный, коренастый шофер, теперь уже сидевший за столом, с заметной готовностью пододвинул свой бокал.
— Неплохое вино, Холмс.
— Превосходное, Уотсон. Наш лежащий сейчас на диване друг уверял меня, что оно из личного погреба Франца-Иосифа в Шенбруннском дворце. Могу я попросить вас открыть окно? Пары хлороформа не способствуют приятным вкусовым ощущениям.
Сейф стоял настежь, и Холмс вытаскивал оттуда досье за досье, каждое быстро просматривал и затем аккуратно укладывал в чемодан фон Борка. Немец спал на диване, хрипло дыша; руки и ноги у него были стянуты ремнями.
— Можно особенно не торопиться, Уотсон. Нам никто не помешает. Будьте добры, нажмите кнопку звонка. В доме никого нет, кроме старой Марты, — она свою роль сыграла восхитительно. Я пристроил ее здесь сразу же, как только взялся за расследование этого дела. А, Марта, вы! Вам будет приятно узнать, что все в порядке.
Почтенная старушка стояла в дверях и, улыбаясь, приседала перед Холмсом, но глянула с некоторым испугом на фигуру, распростертую на диване.
— Не волнуйтесь, Марта. С ним решительно ничего не случилось.
— Очень рада, мистер Холмс. В своем роде он был неплохим хозяином. Даже хотел, чтобы я поехала с его женой в Германию, но это не сошлось бы с вашими планами, ведь правда, сэр?
— Ну, конечно, нет. Пока вы оставались здесь, я был спокоен. Но сегодня нам пришлось подождать вашего сигнала.
— Это из-за секретаря, сэр.
— Да, я знаю. Мы встретили его машину.
— Я уж думала, он никогда и не уедет. Я знала, сэр, что это не сошлось бы с вашими планами, застать его здесь.
— Разумеется, нет. Ну, подождали с полчаса, это значения не имеет. Как только я увидел, что вы потушили лампу, я понял, что путь свободен. Завтра, Марта, можете зайти ко мне в отель «Кларидж» в Лондоне.
— Слушаю, сэр.
— Я полагаю, у вас все готово к отъезду?
— Да, сэр. Он сегодня отправил семь писем. Я списала адреса, как обычно.
— Прекрасно, Марта. Завтра я их просмотрю. Спокойной ночи. Эти вот бумаги, — продолжал он, когда старушка ушла к себе, — особо большой ценности не имеют; уж, конечно, сведения, содержащиеся в них, давно переданы в Германию. Это все оригиналы, которые не так-то легко вывезти за границу.
— Значит, пользы от них никакой?
— Я бы не сказал, Уотсон. Во всяком случае, по ним мы можем проверить, что известно и что неизвестно немецкой разведке. Надо заметить, что многие из этих документов шли через мои руки и, разумеется, решительно ничего не стоят. Мне будет отрадно наблюдать на склоне лет, как немецкий крейсер войдет в пролив Солент, руководствуясь схемой заминирования, составленной мною. Ну-ка, Уотсон, дайте на себя взглянуть. — Холмс отложил работу и взял друга за плечи. — Я вас еще не видел при свете. Ну, как обошлось с вами протекшее время? По-моему, вы все такой же жизнерадостный юнец, каким были всегда.
— Сейчас я чувствую себя на двадцать лет моложе, Холмс. Вы не можете себе представить, до чего я обрадовался, когда получил вашу телеграмму с предложением приехать за вами на машине в Харидж. И вы, Холмс, изменились очень мало. Вот только эта ужасная бородка…
— Родина требует жертв, Уотсон, — сказал Холмс, дернув себя за жидкий клок волос под подбородком. — Завтра это станет лишь тяжким воспоминанием. Остригу бороду, произведу еще кое-какие перемены во внешности и завтра снова стану самим собой у себя в «Кларидже», каким был до этого американского номера; прошу прощения, Уотсон, я, кажется, совсем разучился говорить по-английски. Я хочу сказать, каким был до того, как мне пришлось выступать в роли американца.
— Но ведь вы удалились от дел, Холмс. До нас доходили слухи, что вы живете жизнью отшельника среди ваших пчел и книг на маленькой ферме в Суссексе.
— Совершенно верно, Уотсон. И вот плоды моих досугов, magnun opus[6] этих последних лет. — Он взял со стола книжку и прочел вслух весь заголовок: «Практическое руководство по разведению пчел, а также некоторые наблюдения над отделением пчелиной матки». Я это совершил один[7]. Взирайте на плоды ночных раздумий и дней, наполненных трудами, когда я выслеживал трудолюбивых пчелок точно так, как когда-то в Лондоне выслеживал преступников.
