— Да перестаньте же, наконец, — сказал я, выходя из своей двери. — У меня остановился мой друг капитан… — я тотчас осекся, потому что забыл его имя. — Приготовьте-ка нам лучше завтрак.
Я сообщил Паддоку, что врачи рекомендовали моему другу полный покой, что его не должны беспокоить ни чиновники министерства по делам колоний, ни даже сам премьер-министр — иначе его здоровью будет нанесен непоправимый ущерб. Монокль и неподражаемая манера цедить сквозь зубы слова, произвели на Паддока настолько сильное впечатление, что он говорил Скаддеру то и дело «сэр», и я с усмешкой подумал, что я не удостоился этой чести ни разу в течение месяца.
Позавтракав, я отправился по делам в Сити и вернулся домой только к обеду. Я заметил, что у лифтера было вытянутое, словно он проглотил какую-нибудь гадость, лицо.
— Скверные дела, сэр, — сообщил он мне. — Джентльмен из пятнадцатой дал дуба. Тело только что увезли в морг. Полиция осматривает квартиру.
Я поднялся наверх. Инспектор и двое бобби деловито осматривали квартиру. Я задал им несколько идиотских вопросов, и они быстро выпроводили меня вон. Мне удалось также поговорить со слугой Скаддера. На все мои вопросы он плаксивым голосом отвечал, что ничего не знает. Он был глуп и скучен, как церковный служка. Я дал ему полкроны, чтобы немного утешить его.
На следующий день я посетил открытое слушание о дознании, проводившемся полицией. Представитель одного из издательств утверждал, что покойный был американцем, желавшим заключить контракт на поставку бумаги для издательства. В ходе дознания было решено, что покойный умер от слишком большой дозы алкоголя. Все бумаги по этому делу передавались американскому консулу. Когда я рассказал о дознании Скаддеру, он очень внимательно меня выслушал, а потом сказал: «Жаль, что меня там не было. Ведь при этом испытываешь такое же острое ощущение, словно читаешь собственный некролог».
После этого он два дня сидел в своей комнате, много курил, о чем-то сосредоточенно размышляя и делая пометки в записной книжке. Вечерами мы играли в шахматы. У него были большие способности — мне ни разу не удалось у него выиграть. Мне показалось, что за эти два дня его нервы немного успокоились, но уже на третий день я увидел, что он постоянно листает календарь, видимо, подсчитывая и рассчитывая свои действия на все дни до 15 июня, и его глаза опять блестят тем лихорадочным блеском, как тогда, когда я увидел его в первый раз. Он подходил на цыпочках к входной двери и стоял возле нее, прислушиваясь. Несколько раз он задавал мне один и тот же вопрос, можно ли доверять Паддоку? Он становился капризным и раздражительным, как больной ребенок, и тотчас же извинялся. Я на него нисколько не обижался: при такой работе, как у него, вообще легко сойти с ума. Он мне признался, что не столько думает о себе, сколько об успехе своего дела. Вечером, после шахмат, он мне сказал:
— Ханней, вам следует поглубже познакомиться с этим делом. Мало ли что со мной может случиться. Если я уйду, то вы сможете продолжать борьбу вместо меня.
Он начал втолковывать мне премудрости высокой политики, но я слушал его очень невнимательно, потому что я люблю действия, а не рассуждения. Сказать по правде, меня не интересовал и сам Каролидес — в конце концов какое мне до него дело? Я хорошо помню, Скаддер особенно подчеркивал тот факт, что опасность начнет угрожать Каролидесу только тогда, когда он приедет в Лондон, причем исходить она будет из самых высоких сфер, так что у него не возникнет никаких подозрений. Почему-то моя память цепко удержала одно женское имя: Юлия Сеченьи. «Наверное, она выступает в роли приманки», — подумал я. Помню также, что Скаддер говорил о каком-то черном камне, о каком-то пришепетывающем человеке, но с особенным отвращением и, как мне показалось, даже со страхом говорил о старике, у которого молодой голос, а глаза, как у ястреба. Я никогда не забуду его последние слова.
— Смерть похожа на сон после тяжелого трудового дня. Наутро вы просыпаетесь, а в открытое окно врываются запахи скошенной травы и ослепительные лучи солнца. Я каждое утро благодарю Бога за еще один прожитый день и молю Его только о том, чтобы Он разбудил меня на другом берегу реки Иордан.
На следующий день он был в хорошем расположении духа. После завтрака он взял почитать биографию генерала Джексона.[3] У меня было в этот день много дел, вечером я ужинал в ресторане с одним горным инженером, что, по существу, было тоже деловой встречей.
Я вернулся домой в одиннадцатом часу и решил зайти к Скаддеру, чтобы поболтать с ним и сыграть в шахматы. Я сунул в рот сигару — и открыл дверь курительной. Там было темно. Я включил свет и выронил от неожиданности сигару — на ковре, раскинув руки, лежал Скаддер. В груди его торчала рукоятка ножа. Я почувствовал, что у меня по спине поползла струйка холодного пота.
Глава 2
Молочник отправляется в путь
Я повалился в кресло — меня не держали ноги, я боялся, что меня сейчас вырвет. Минут пять я сидел не двигаясь, как завороженный смотря на лежащее на ковре тело. Потом стащил со стола скатерть и накрыл его ею.
Затем достал из шкафчика бутылку бренди и хлебнул прямо из горлышка.
Я не мальчик, был на войне под пулями и сам убивал людей, но хладнокровное убийство в стенах дома видел впервые. Как бы там ни было, надо собраться с силами и начать что-то делать. Я взглянул на часы — было половина одиннадцатого.
Я обшарил все уголки, как заправский детектив, но ничего не обнаружил. Никаких следов. Я задернул шторы на окнах и запер на цепочку дверь.
Примерно через час я пришел в себя и смог уже рассуждать здраво. Какие-либо сомнения относительно рассказа Скаддера исчезли. Убийство являлось доказательством того, что его врагам не оставалось ничего другого, как заставить его замолчать. Но ведь он пробыл у меня три дня, и убийцы Скаддера могли предположить, что он доверился мне и рассказал многое из того, что он знал. Следовательно, меня ждала та же участь. Не сегодня, так завтра или послезавтра они со мной разделаются.
Но ведь я мог обратиться в полицию. Или чего проще? Утром Паддок обнаружит труп и позвонит им сам. А что я говорил о нем Паддоку? Но даже если бы я чистосердечно рассказал полицейским все, что я знал, они бы расхохотались мне в лицо. Они бы, конечно, подумали, что я рассказываю все эти небылицы, чтобы избавиться от петли. В Англии у меня не было ни родных, ни знакомых, ни друзей. Никто бы не мог замолвить за меня доброе слово. Убийцы все точно рассчитали, и с помощью английского правосудия они избавлялись от меня еще до 15 июня.
Прошло еще два часа, когда я, наконец, пришел к единственному решению: я должен исчезнуть и находиться в нетях до конца второй недели июня. Затем я должен появиться в Лондоне и любой ценой убедить какого-либо правительственного чиновника, что то, о чем рассказал мне Скаддер, правда. Я сознавал, что, преодолев все препятствия, я мог столкнуться с полнейшим недоверием со стороны должностных лиц. Мне оставалось только надеяться, что к тому времени обнаружатся факты, которые подтвердят мой рассказ.
Итак, начиная с сегодняшнего числа, т. е. 24 мая, я должен был продержаться три недели, спасаясь как от убийц Скаддера, так и от полицейских, которые, конечно, станут меня разыскивать. То, что на меня будут охотиться, как на дикого зверя, почему-то поднимало меня в собственных глазах. Маленький, мужественный человек, которого убили враги, помог мне стряхнуть с себя противное чувство скуки и апатии и вновь почувствовать, что в моих жилах течет кровь, а не водица. Все теперь зависело от моего ума и воли, именно это меня и радовало.
И тут я вспомнил про черную записную книжку и подумал, что в ней, быть может, есть сведения, которые мне могут пригодиться. Надо было осмотреть одежду убитого. Я отдернул скатерть и был поражен выражением покоя на уже окаменевшем лице Скаддера. Я не нашел ничего, кроме портсигара, перочинного ножика, да нескольких серебряных монет. Записная книжка исчезла. Значит, ее взяли убийцы Скаддера.
Я в раздумье прошелся по комнате и вдруг заметил не задвинутый до конца ящик письменного стола. Скаддер был одним из тех немногих смертных, которые не выносят малейших следов неаккуратности. Это означало, что кто-то выдвигал ящик, чтобы посмотреть, что в нем, и очень торопился. Внимательный осмотр квартиры показал, что убийцы Скаддера рылись в ящиках комода, осмотрели гардероб — у моих брюк были вывернуты карманы — и даже кухню. Значит, они что-то искали. Если — записную книжку, то нашли ли они ее?
Я достал карту Великобритании и стал рассматривать ее — мне надо было найти укромный уголок. Прожив много лет в Южной Африке, я привык к открытым пространствам и чувствовал себя в городе как загнанная в угол крыса. Я выбрал Шотландию, во-первых, потому, что там еще сохранилась дикая, нетронутая природа, а во-вторых, потому, что мои родители были шотландцы. Я вполне мог сойти за шотландца, да и полиция вряд ли знала о моем происхождении. Правда, сначала я хотел выдать себя за немецкого туриста. Я свободно говорю по-немецки, так как провел три года в Германии, работая на медных рудниках, и потом часто имел дело с немецкими партнерами отца. Я решил остановиться в Галлоуэе, поскольку дальше, на север, шла малообжитая, дикая местность.