— Одевайтесь поживее!
— Опять «вы»!
— Ладно, ладно — одевайся.
Она умоляла его обращаться к ней на «ты», но это было ему невмоготу, и он все время сбивался.
— Ты уверен, что тебя отпустят?
Малыш Луи перешел улицу с домами, окрашенными светлой краской, похожими на базарные игрушки, и оказался лицом к лицу с Баттйсти из оперативной бригады, которого знал еще по Марселю. Баттйсти, ясное дело, захотел наложить на него лапу из-за старого Маканя, но Малыш Луи, попыхивая сигаретой, ухмыльнулся:
— Бросьте трепаться!
— А скажи-ка мне, Луи, где это ты ночуешь целых пять дней, с тех пор как приехал в Лаванду? Ведь ты не зарегистрирован ни в одном отеле.
— А если каждую ночь, как нынешнюю? — посмеивался парень.
И, делая вид, что снова зажигает сигарету, которая и так не потухла, он повертел в руках золотую зажигалку.
Баттйсти, видимо, заметил это, но ничего не сказал.
— Давно ты не видел своих марсельских дружков?
Дай-ка мне бумажник.
Там оказались банковский билет в пятьдесят франков, проездной билет на автобус Йер — Тулон, фотография голой женщины и прядь темных волос.
— И это все, что у тебя осталось?
— Все.
— Что же ты будешь делать?
— Да нашел работенку.
— Со старухой?
— Я ее личный секретарь.
На тротуарчике вертелись несколько человек, надеясь присутствовать при аресте. Они и не предполагали, что там, в комнате, двое мужчин разговаривают весело, почти сердечно.
— Я должен сообщить тебе приятную новость, — сказал наконец полицейский. — До сих пор насчет тебя нет никакого шума… А за что ты привлекался в первый раз?
— Оскорбление полицейского словом и действием.
— А во второй?
— Сцапали во время мордобоя в баре «Модерн» и нашли в кармане пушку.
— Так вот тебе дружеский совет: не попадайся в третий раз. Чует мое сердце, тут уж гладко не обойдется…
Ты слишком зарвался. Слишком бахвалишься.
Малыш Луи вежливо приложил руку к кепке, которой не снимал, и, выйдя, постоял секунду на пороге, чтобы посмотреть на бездельников и посмеяться над ними.
Полчаса спустя Луи уже сидел в автобусе рядом с Констанс. Это он, решив уехать, предложил:
— А не вернуться ли в Ниццу?
Потом спросил, глядя в сторону:
— У вас нет машины?
— Была. Но приходилось держать шофера…
Ладно! Учтем и запишем. Про машину можно будет и после. А пока надо ехать в автобусе вместе с кучей иностранцев, которые пялят глаза в окна и восторгаются по любому поводу.
Было жарко. В воздухе пахло эвкалиптами и пылью.
Укачиваемая машиной, Констанс мечтательно улыбалась, словно видела прекрасные сны, но вдруг пробуждалась, оглядывалась вокруг, как бы желая удостовериться, что Малыш Луи и в самом деле рядом с ней.
Когда они приехали в Ниццу и вышли из автобуса на площади Массена, он пробормотал:
— Надо бы взять такси…
Она возразила:
— Но это же совсем рядом!
Он не настаивал. Мысли его сейчас были заняты совсем другим. Однако, когда пришлось тащиться несколько кварталов с тяжелым чемоданом и дурацкой картонкой для шляп, он невольно подумал, уж не скупа ли она.
Но, не побывав у нее в доме, рано судить. А дом и вправду оказался неподалеку: нужно было пересечь площадь Альберта I, пройти по Французской улице и свернуть направо, на тихую улочку с большими желтыми домами, как две капли воды похожими друг на друга.
— Не забыла ли я ключ в чемодане? — жеманясь, охнула запыхавшаяся Констанс. Она едва поспевала за ним. — Я ужасно беспамятная.
Он ничего не ответил, но поглядел на нее с отвращением. Она этого не заметила. Она была счастлива. Излучала счастье, поглядывая на окна домов по обеим сторонам улицы в надежде, что кто-нибудь увидит, как она идет вместе со своей добычей.
— Вот и пришли. Подожди.
На прикрепленной к дому мраморной доске значилось: «Вилла Карно», и с первого взгляда можно было понять, что здесь сдают меблированные комнаты. Возле входной двери на указателе были обозначены имена по крайней мере тридцати жильцов, и среди них акушерка, врач с русской фамилией, массажистка, учитель пения.
Лестница была тоже мраморная. Констанс поднялась на третий этаж, свернула влево по коридору, облицованному уже искусственным мрамором, и, остановившись у одной из дверей, стала искать ключ.
Дверь из соседней квартиры приоткрылась, и Малыш Луи разглядел растрепанную девушку в накинутом на плечи халатике. Ее темные глаза встретились с ее глазами.
— Кто это? — спросил он, как только они вошли в квартиру.
— Да ну, форменная цыганка… Послушай, Луи!
— Что?
— Ты ведь не станешь бегать за соседками, не правда ли?
Она сказала это шутливо, но он почувствовал в ее голосе ревнивые нотки. Поставив на пол чемодан и картонку со шляпами, он пошел к окну поднять шторы и бросил на ходу:
— Запомните раз и навсегда: я не выношу вопросов насчет того, что я делаю.
— Ты опять сказал «вы»!
— Ну ладно, пусть будет «ты», если это тебе приятно.
— Злюка!
К черту! Никакого сюсюканья! Никаких слез и слюнявых поцелуев, на которые она не скупилась, тогда как он задыхался, прижатый к ее пышному бюсту. У него есть дела поважнее. Малыш Луи глядел по сторонам, еще не понимая, доволен он или нет.
— Это гостиная?
— Здесь только три комнаты и прихожая… Если уедет Нюта, можно будет занять и ее квартиру.
— Это та соседка?
— Да. Погоди… Не обращай внимания на беспорядок… Когда я уезжала, мне и в голову не приходило, что я вернусь не одна.
Она боялась, как бы у него не сложилось дурное впечатление, все время суетилась, то переставляла безделушки, то взбивала подушку в кресле.
— Не заходи пока в спальню. Я сначала посмотрю…
Ей-богу, все это было и не хорошо и не плохо! Все это было в духе дома и его владельца, чье имя значилось на мраморной доске. Стиль, распространенный в Ницце в начале двадцатого века: много плюша и подделки под бронзу, повсюду темные ткани, безделушки из перламутра и узорчатые стекла.
Над камином висел портрет мужчины с квадратным лицом, седыми волосами и розеткой ордена Почетного легиона в петлице.
— Можешь войти. Завтра везде будет убрано.
Спальня в стиле рококо, довольно приятная, обита голубым шелком. Посредине комнаты его уже ожидала Констанс. Она успела набросить на себя пеньюар.
— Дорого платишь? — спросил Малыш Луи, внимательно осматриваясь вокруг.
— Шестьсот франков в месяц. Плюс налоги…
— А третья комната?
— Там еще нужно устроить. До сих пор она служила кладовой.
Это была тоже спальня, но окнами во двор, предназначенная, должно быть, для прислуги. Вся меблировка состояла из железной кровати, хромоногого умывальника и шкафа с маленьким зеркалом. Повсюду валялись чемоданы, безделушки, ломаные стулья, рамки с портретами и акварелями.
— Мебель можно будет сменить, — заторопилась Констанс. — Если сделать со вкусом, получится прекрасная мужская спальня…
Малыш Луи не ответил ни «да» ни «нет». Он раздумывал, взвешивал и наконец спросил:
— А кухни здесь нет?
— Есть, но совсем крошечная.
Он увидел нечто вроде стенного шкафа с плиткой и стоящими рядом плохо вымытыми кастрюлями.
— А кто этот тип, что висит в гостиной?
— Какой?
— Не строй из себя дурочку. Тот, с волосами бобриком и с орденом.
— Сейчас объясню.
Он снял пиджак и продолжал осмотр.
— Ты слушаешь?
— Конечно.
— Я ведь говорила тебе, что была замужем. Я не солгала. Я вышла замуж, когда мне едва исполнилось семнадцать лет…
Все это было ему до лампочки, и он продолжал открывать шкафы, чтобы посмотреть, что есть внутри.
— Позднее я познакомилась с одним человеком, лицом значительным. Он был женат, и я стала его любовницей. Тогда-то я и поселилась в Ницце, имела виллу, машину, дворецкого… Что ты сказал?
— Я? Ничего.
— Он умер.
Ей хотелось, чтобы Малыш Луи хоть минутку постоял спокойно, но он не мог удержаться на месте и переходил из комнаты в комнату.
— Один из его друзей…
— Ладно. Короче. Сколько их у тебя было?
— Трое. Все очень хорошие, солидные люди. Последний — из дипломатического мира.
— Часто он приходит?
— Два раза в месяц. В первую и третью пятницу.
— И остается здесь ночевать?
— Да, — призналась она, краснея.
— А как с хозяйством?
— Не понимаю.
— Я спрашиваю: кто занимался хозяйством?
Казалось, это сбило ее с толку, а он был уверен, что она тут же солжет.
— Недавно я отказала горничной: обнаружила, что она ворует. Другую найти еще не успела. А пока по утрам мне помогает привратница.
Ясно. Он все понял и представил себе ее утром, в комнате с открытыми окнами, когда она проветривает постельное белье, суетится в пыли, волосы повязаны платком, на ногах шлепанцы.
— А ешь ты дома?
— Только в полдень. По вечерам я ухожу. На углу есть ресторанчик, где обедают только завсегдатаи, чаще всего русские. Люди очень порядочные.
