— Интересно, как он выглядит, — сдвинув брови, проговорила Эмили Фокс.
С другой стороны от Линды заерзал Тальбот Фокс.
— Хватит уже, Эмили, — забубнил он. — Целый год прошел, мальчик знаешь сколько налетал там в Китае. А ты прям ждешь чуда.
Что-то в его голосе задело Линду, она вынырнула из задумчивости и повернулась к нему спросить…
— Хватит, Линни! — рявкнул Тальбот. — Хоть ты не изводи меня, черт побери!
Линда побледнела. А Эмили Фокс в ужасе уставилась на мужа.
— Но ты нас уверял, что у Дэви все распрекрасно. — Собственный голос донесся до Линды откуда-то издалека.
— Неважный я актер, наверное, — опять забормотал Тальбот. — Мне нужно было раньше рассказать вам с мамой. Может быть, остановили бы эту церемонию.
— Тальбот Фокс, — сурово произнесла его жена, — что с тобой?
— Как только мы узнали, что Дэви доставили из индийской больницы в центр реабилитации в Сент-Питерсберг, — с несчастным видом сказал Тальбот, — я туда позвонил и переговорил с военным врачом. Кажется, сейчас Дэви… ну… не совсем такой, как… я имею в виду…
Линда спросила одеревеневшими губами:
— У него не все цело?
— Нет-нет-нет! — вскричал ее приемный отец. — Он цел! Что за дурацкие мысли! Понимаешь… Дэви как бы надломился. Врач говорит, у него нервы немного истрепались. Ох, да ничего серьезного! Все поправимо. Вот поживет пару месяцев дома, с женой, на теткиной стряпне — и все наладится.
Тальбот Фокс убеждал женщин так горячо, что даже очки запотели. Он принялся яростно протирать стекла.
Где-то бесконечно далеко перекатывался еле слышимый гул голосов. Их прорезал заносчивый свисток «Атлантического экспресса».
Ей казалось, что все это сон, а реальные события происходят в заброшенном доме с покосившейся крышей и из дверей, как из тайны, возникает мальчик в драных штанах… растерянный малыш, расплакавшийся сразу, как только почувствовал тепло заботливых рук.
Садишься ему на хвост и задаешь жару. Садишься ему на хвост и задаешь жару. Садишься ему на…
— Красивая местность, да, капитан?
Дэви Фокс с улыбкой оторвался от хорошо знакомых видов за окном поезда. Сосед по купе, дородный мужчина в помятом льняном костюме, весь сиял, глядя на него.
— Угу, — сказал Дэви.
И снова повернулся к окну. Садишься ему на хвост…
— Я заметил, как ты любуешься пейзажами, — сказал толстяк. — Такие мирные, да? У тебя даже улыбка появилась на лице.
Прекрасно. Теперь заткнись.
— Индокитай, да? Знаю этот участок. Четырнадцатая воздушная или десятая? Сколько япошек сбил? У тебя, смотрю, полно наградных ленточек, сынок! Слушай, готов поспорить, ты можешь рассказать массу захватывающих историй своим старикам…
Например, о том, как во время налета Зеро,[2] когда они крутятся и кувыркаются по всему небу, ты вжимаешься в вонючую грязь на китайском рисовом поле. Или как вытаскиваешь из кабины Майерса, умудрившегося с кишками на коленях посадить свой старый «Р-40».[3] Или еще истории о таинственном исчезновении мертвых японских летчиков, которых ты расстрелял в голодной деревне желтокожих под Куньминем. О зверски кусачих мухах, о зловонии, поднимающемся отовсюду, о медном солнце Китая — оно поджарит тебя заживо; а эти дрожащие псы — как они разбегаются от пустых суповых мисок… Можно рассказать о том, как сломалась твоя тарахтелка посреди бандитского улья, и ты сел на брюхо в заросли кустарника на острый, как нож, гребень горы, наблюдая, как падает пылающий «гроб» Лью Бинкса, а сам Бинкс, доверчивый парень, распускает парашют, и япошки жужжат вокруг и плюются трассирующими пулями. О том, как ты тащил на спине Бинкса сто шестьдесят семь миль по занятой японцами местности, с автоматом Томпсона под другой рукой и с двумя магазинами на поясе. А у Бинкса ноги болтаются, все всмятку… Как, отсиживаясь в серых скалах, ты склонялся над серым лицом Бинкса, прислушивался к его кашлю, с которым из него уходили остатки жизни, и думал, кому из двоих повезет больше, когда эти «сынишки неба» подойдут поближе… Да, друг, захватывающих историй у меня накопилось много.
— И долго тебя не было, капитан?
— Год, наверное. Не знаю.
— И ни разу за все это время не виделся с семьей? Ну, парень, могу себе представить, что ты чувствуешь! Женат?
— Да. Да.
— Вот здорово! Ты возвращаешься домой, и там тебя ждет девчонка. Сынок, я тебе завидую.
«Послушай, ты…
Нельзя ей со мной. Я не тот, кого она ждет. Нормально, да? Она думает встретить того мечтательного мальчишку — еще и молоко на губах не обсохло, — а получит великого героя, Летучего Лиса, убийцу, обвешанного медалями.
Надо будет ей сказать, — вяло подумал Дэви под непрерывную болтовню толстяка. — Она должна знать, что получает обратно».
Глядя в окно, он продолжал улыбаться.
И так-то все было паршиво, когда он уезжал. И как ей объяснить, что после полетов на «Р-38»[4] над Южным Китаем стало не лучше, а хуже? Ты стреляешь, ты убиваешь, но ты можешь сбросить прошлое. Оно становится еще тяжелей.
— Родина, милая родина. Замечательная штука — родной дом, да, капитан?
Для большинства — да, наверное. Для парней, которые воспринимают жизнь легко. Для тех, кто просто любит свою жену или девушку и кого не пожирает изнутри рак.
— Теперь, когда мы снова обращаемся к мирной жизни…
В тот раз, сбив один, а может, и два Зеро, он посадил свой изрешеченный пулями драндулет на бурое поле Куньмина… На негнущихся ногах, со вкусом смерти во рту, он прошел в радиорубку и обнаружил там шесть задержавшихся писем с родины. Из одного конверта со штемпелем Райтсвилла выпало несколько газетных вырезок. Только вырезки — и хоть бы словечко от руки, которое могло бы указать на отправителя. Источник был ему хорошо знаком: «Райтсвиллский архив». Одна вырезка была из «Колонки сплетен» — он узнал этот типографский макет:
«В торговой палате на вечере Красного Креста мы встретили: мистера и миссис Дональд Маккензи, мистера и миссис Хэллам Лак, мистера и миссис Джон Ф. Райт, сенатора и миссис Картер Брэдфорд, доктора Майлоу Уиллоби, судью и миссис Илай Мартин, миссис Дэви Фокс об руку с мистером Элвином Кейном, мисс Нэнси Логан в сопровождении сержанта-техника Мортона Ф. Данцига».
Слова «об руку» были жирно подчеркнуты красным карандашом.
Трясущимися руками Дэви перебрал другие вырезки.
«Одна новобрачная, жена фронтовика, хорошо известная на Холме, появилась в субботу вечером 16 сентября в «Перекрестке» с неким сорокадвухлетним фармацевтом. Кто же это такая?»
«Второй приз на благотворительном вечере в дансинге «Роща» присужден Линде Фокс и Элвину Кейну за румбу».
Были еще две-три заметки. У Дэви так сильно дрожали руки, что старший офицер пристально на него посмотрел, и Дэви пришлось их спрятать. А ведь Линни ему обещала! И этот щеголеватый, вкрадчивый, ироничный Кейн! Вечно он норовил приударить за Лин, еще со школы. И на выпускном вечере… «И вот, пока я, герой-идиот, летаю над Китаем, сорокадвухлетний фармацевт пользуется удобным моментом. И Линда ему позволяет. Конечно. Откуда ей знать? Может быть, я не вернусь…» Весь кипя, Дэви схватил другое письмо. От Линды.
«Дорогой… так скучаю… у нас никаких известий о тебе… там есть малярия?.. Элвина Кейна…
На этом имени Дэви сфокусировал взгляд и стал читать внимательнее.
Курьезный случай, дорогой. Ты помнишь Элвина Кейна? Как я его раньше презирала? Так вот, Элвин стал другим человеком — правда, дорогой, — ты бы его не узнал. Недавно я с ним столкнулась на вечере, организованном Красным Крестом, он был так мил, так не похож на прежнего Элвина, и я подумала: ничего страшного, если я схожу с ним в кино в большой компании, включая Пэтти и Карта Брэдфорд, Кармел Петтигру с каким-то морячком — это последний дружок Кармел! — и так далее. Думаю, ты бы не возражал, любимый. В конце концов, супруг мой, я не выходила из дому с тех пор, как ты меня «покинул»!!!
Ну и вот, мы все пошли в кино — это было вечером в следующую субботу, — а потом заскочили в «Перекресток», заказали пива, пришлось сидеть за отдельными столиками, и мы с Элвином говорили только о тебе, дорогой Дэви. Элвин искренне очень гордится тобой. После этого я с ним еще виделась пару раз. Ах да, мама, папа и я вместе ходили на танцевальный вечер в «Рощу» (специально для владельцев облигаций военного займа), и, конечно, Элвин был там — все там были, — и он подошел к маме и спросил разрешения, чтобы он был моим партнером в танцевальном конкурсе. Бедная мама перепугалась — ты ведь знаешь, какая она скромница! — но папа похмыкал, почесал в затылке и сказал, что вреда не будет… В общем, Дэви, как это ни глупо, но вокруг начались разговоры, и я резко это оборвала. Наверное, я вела себя неблагоразумно — ты же знаешь наш Райтсвилл!!!
