— Это великолепно! — воскликнул он и продолжал снова хохотать, пока наконец у него не захватило дыхание.
— Что случилось?
— Нет, право, это слишком смешно. Ты ни за что не отгадаешь, чем я сегодня занимался и чего я сегодня добился.
— Не имею понятия. Ты, наверное, знакомился с домом и привычками мисс Ирэны.
— Совершенно верно, и мне пришлось увидеть много интересного. Я тебе все расскажу по порядку. Итак, я вышел сегодня утром из дома переодетый грумом. Знаешь, между этими конюхами существует замечательная дружба. Они готовы друг другу во всем помочь. Я скоро нашел занимаемый ею дом. Двухэтажная вилла, в которой она живет — настоящая игрушка. Позади ее расположен сад, а фасадом своим она выходит прямо на улицу. На улицу же выходят окна большой, роскошно обставленной гостиной. Окна эти очень высоки, почти во всю вышину комнаты, и снабжены теми глупыми английскими оконными запорами, которые может отворить любой ребенок. Я начал бродить по улице и не ошибся в расчетах: в переулочке, примыкавшем к саду, находилась конюшня. Я помог конюху вычистить лошадей и заработал благодаря этому на кружку пива и получил самые точные сведения об Ирэне Адлер.
— Ну, и что же?
— О, оказывается, она вскружила головы всем мужчинам этого квартала. Она самая восхитительная женщина в мире. Все конюхи и кучера Серпентин-Авеню утверждают это в один голос. Она живет очень уединенно, поет в концертах, выезжает ежедневно в пять часов и возвращается в семь часов к обеду. Очень редко выезжает она из дому в другое время. Ее часто навещает молодой человек необыкновенной красоты. Он бывает у нее по нескольку раз в день. И зовут его мистер Годфруа Нортон. Ты видишь, как выгодно иметь знакомых кучеров! Они отвозили его домой, по крайней мере, раз двадцать, и поэтому дали мне о нем самые подробные сведения. Когда я узнал от них все, что мне было нужно, я начал тихо прогуливаться близ виллы и составлять план кампании.
Очевидно, этот мистер Нортон играл не последнюю роль во всем этом деле. Он, как я узнал, юрист. Какие отношения существовали между ним и Ирэной Адлер? Ради чего посещал он ее так часто? Кем была она для него — клиенткой, другом или возлюбленной? В первом случае, она, конечно, отдала ему на хранение карточку. В последнем — пожалуй, что нет. От решения этого вопроса зависело, где я должен был бы продолжать свои розыски: в вилле Адлер на квартире этого господина. Это было очень важное обстоятельство, и оно запутывало все дело. Я боюсь, что эти подробности тебе не интересны, но они необходимы для уразумения истинного положения вещей.
— Я слушаю тебя очень внимательно, — ответил я.
— Я еще не пришел к окончательному решению, как перед виллой остановился кэб, и из него выскочил чрезвычайно красивый господин с орлиным носом и большой бородой. Очевидно, тот самый, которого мне описали. Он, повидимому, очень торопился, приказал кучеру ждать и прошел мимо отворившей ему дверь девушки, с видом человека, чувствующего себя дома.
В вилле он пробыл около получаса; время от времени он показывался у окна, и я видел, как, жестикулируя и возбужденно разговаривая, ходил взад и вперед по комнате. Ее не было и следа. Вдруг он выскочил из виллы в сильнейшем возбуждении. Прежде чем сесть на извозчика, он посмотрел на часы. «Поезжайте во весь дух! — проговорил он. — Сначала к Гроссу и Ганкею, в Риджент-стрит, а затем в церковь святой Моники. Вы получите полгинеи, если привезете меня туда в двадцать минут!»
Они помчались, и я только что раздумывал, следовать ли мне за ними, как вдруг я увидал, что по переулку едет нарядное маленькое ландо. Едва только кучер успел подъехать к подъезду и застегнуть пуговицы своей ливреи, как она быстро выскочила из подъезда и сама распахнула дверцы экипажа. «В церковь святой Моники, Джон! — крикнула она. — Получишь полсоверена, если будешь там через двадцать минут!» Я только мельком увидал ее, но этого было вполне достаточно, чтобы понять, что ради такой женщины мужчина способен на всякую глупость.
Такого удобного случая я не должен был упускать, Ватсон. К счастью, вблизи я нашел извозчика, и, прежде чем он успел оглянуться, я уже сидел в его экипаже. «Получите полсоверена, если довезете в церковь святой Моники в двадцать минут!» Было без двадцати пяти минут двенадцать, и я отлично понимал, что должно было произойти.
Мой извозчик ехал очень скоро, но те все-таки меня опередили. Я расплатился с извозчиком и поспешно вошел в церковь. Кроме преследуемых мною и одного, по-видимому, весьма смущенного священника, в церкви никого не было. Священник, видимо, убеждал их в чем-то, и все они стояли перед алтарем. Я вошел в боковой придел с видом совершенно случайно зашедшего в церковь. К моему величайшему удивлению, все трое вдруг обратили внимание на меня, и Годфруа Нортон быстро подошел ко мне.
«Слава Богу! — воскликнул он. — Вы можете оказать нам очень большую услугу. Идемте! Скорее, скорее!»
«Куда итти?» — спросил я.
«Идемте, идемте, остается еще три минуты!»
Меня потащили к алтарю, и, прежде чем я успел понять происходившее, я стал давать ответы, которые мне подсказывали, и удостоверять вещи, о которых я не имел ни малейшего понятия. Короче сказать, я явился свидетелем торжественного брака Ирэны Адлер с Годфруа Нортоном.
Через несколько минут все было кончено; справа меня благодарил господин, слева — дама, а спереди священник выражал мне свое удовольствие. Я никогда не был в таком глупом положении, и вот теперь-то, вспомнив о нем, я невольно и расхохотался. Очевидно, священник отказывался венчать без свидетелей. Если бы я там случайно не очутился, жениху пришлось бы брать свидетелей с улицы. Невеста подарила мне соверен, который я повешу на память к моей часовой цепочке.
— Это совершенно неожиданный оборот дела, — проговорил я.
— Да, моим планам грозила полная неудача. Молодая парочка собиралась, повидимому, куда-то уезжать, и потому я должен был, со своей стороны, принять быстрые и энергические меры. Но на церковной паперти они расстались: он направился в Темпл, она — к себе. «В пять часов поеду я, по обыкновению, в парк», — крикнула она ему. Они отправились в разные стороны, а я решил заняться делом.
— Каким же?
— Съесть холодного ростбифа и выпить стакан пива, — ответил он, позвонив в колокольчик. — До сих пор у меня не было времени думать о еде. А вечером я буду еще более занят. Впрочем, я хотел бы просить о твоей помощи, доктор.
— С удовольствием.
— Я тебе все расскажу, когда хозяйка принесет ростбиф.
— Прости, — проговорил он затем, с аппетитом набросившись на поданное блюдо. — Я должен тебе все объяснить за едой, так как у меня очень мало свободного времени. Через два часа мы должны быть на театре военных действий, так как мадемуазель или, вернее, мадам Ирэна вернется в семь часов со своей прогулки. Я уже составил план наших действий. Но вот что: ты должен дать мне слово ни во что не вмешиваться. Понял?
— Значит, я должен сохранить нейтралитет?
— Да. Должно быть, дело дойдет до столкновения. Ты на это не обращай внимания. Когда я, что самое главное, попаду в дом, все успокоится. Через четыре или пять минут откроется окно гостиной. И ты должен стать подле этого открытого окна.
— Хорошо.
— Ты увидишь меня с улицы, и не должен меня выпускать из виду.
— Хорошо.
— Как только я подниму руку, ты бросишь в комнату предмет, который я тебе дам, и одновременно с этим крикнешь: «Пожар!» Ты все запомнил?
— Конечно.
— В этом ничего опасного нет, — проговорил он и вынул из кармана длинный сигарообразный сверток. — Это обыкновенная самовоспламеняющаяся ракета. Этим ограничится вся твоя задача. Крикнув «Пожар!», ты спокойно пойдешь вниз по улице, и минут через десять минут я тебя, вероятно, догоню. Надеюсь, ты меня понял?
— Я должен сохранять нейтралитет, подойти к окну, наблюдать за тобой, бросить это по твоему знаку в комнату, крикнуть: «Пожар!» и ждать тебя на углу улицы.
— Совершенно верно.
— Ты можешь вполне положиться на меня.
— Отлично! Но теперь уже мне пора приготовиться к моей роли.
Он направился в спальню и вернулся через несколько минут в образе любезного, скромного методистского проповедника. Широкая черная шляпа, широкие брюки, белый парик, умильная улыбка и благосклонный, любезный взор как нельзя лучше характеризовали методистского священника. Но Гольмс изменил не только свой наряд. Его черты, его манеры, все его существо изменилось до неузнаваемости.
Без десяти семь мы были в Серпентин-Авеню. Уже смеркалось, и только что начали зажигать фонари; мы начали ходить перед виллой в ожидании ее хозяйки. Вилла была совершенно такой, какой я себе ее представлял по рассказам Гольмса, но окружающую местность я себе воображал гораздо более пустынной. На одном углу болтала группа веселых курящих зевак, невдалеке стоял точильщик со своим колесом, и два солдата любезничали с няней. Несколько хорошо одетых молодых людей медленно прохаживались взад и вперед с сигарой во рту.
