– Меня спрашивала не полиция, а прокурор.
– О, Гамильтон Бергер собственной персоной, – сказал Мейсон, кланяясь в сторону окружного прокурора. – И именно в разговоре с ним эта идея пришла вам в голову?
– Ну, я тогда впервые сказала, что слышала запах.
– И тогда вы впервые поняли значение этого?
– Да.
– А мистер Бергер спрашивал вас – не заметили ли вы чего-нибудь, что указывало бы на отравление цианидом?
– Ну… да.
– А не говорил ли вам мистер Бергер, что признаком цианида является запах горького миндаля, до того, как спросить вас, не отметили ли вы наличие такого запаха?
– Да.
– Именно до того, как вы сказали, что чувствовали этот запах?
– Да, после этих слов я и вспомнила, что запах был.
– Впервые вспомнили?
– Да.
– То есть прокурор спросил вас, не заметили ли вы признаков отравления цианидом, сказав вам, что характерным признаком является запах горького миндаля, и тогда вы впервые вспомнили, что ощущали этот запах?
– Да, тогда я и вспомнила, что ощущала этот запах.
Мейсон улыбнулся.
– У меня все, – сказал он.
– У меня тоже, – огрызнулся Гамильтон Бергер. Потом сказал: – С позволения суда, следующего своего свидетеля я могу охарактеризовать как настроенного враждебно по отношению к обвинению. Однако я полагаю, нам необходимо его выслушать. Доктор Логберт П. Денэйр, прошу вас пройти к свидетельскому месту и присягнуть.
Доктор Денэйр вышел вперед, присягнул, показал, что он психиатр, практикующий в области психиатрии, и что он знаком с обвиняемой.
– А теперь скажите: получала ли обвиняемая вашу профессиональную консультацию пятнадцатого сентября сего года?
– Да.
– Решили ли вы в то время, что пациентка страдает от отягощенного комплекса вины?
– Протестую против вопроса, – заявил Мейсон, – как относящегося к конфиденциальной информации. Ответ на него требует выдачи интимных сведений, касающихся только доктора и пациента.
Судья Ашерст призадумался, потом провозгласил:
– Протест поддержан.
– Предложили ли вы обвиняемой в тот день пройти проверку с помощью сыворотки правды? – продолжил вопрос Бергер.
– То же возражение, – сказал Мейсон.
– То же решение, – откликнулся судья.
– Проводили ли вы семнадцатого сентября испытание обвиняемой с помощью сыворотки правды?
– Да.
– Является ли предназначением этого средства сломить так называемые защитные механизмы психики, позволяющие пациенту утаивать какие-то факты, раскрытие которых пациент может считать опасным или вредным для себя?
– Да.
– Во время испытания был ли у вас включен на запись магнитофон?
– Да.
– Сделала ли ваша пациентка в тот день какие-то признания, которые были записаны на магнитную ленту?
– Если суд позволит, – вмешался Мейсон, – я возражаю против вопроса как некомпетентного, несущественного и не имеющего отношения к делу. Я настаиваю на том, что, поскольку пациентка находилась под воздействием наркотиков, все, что она могла в этом состоянии сказать, является порождением затуманенного наркотиками сознания. Далее, вопрос требует выдачи конфиденциальной информации, являющейся врачебной тайной. Далее, даже если и имеется какое-либо признание, записанное на ленту, то это не имеет никакого значения, поскольку в деле нет доказательства наличия состава преступления.
– Вот тут, – сказал судья Ашерст, – мы вплотную подошли к самому узловому, с точки зрения законности, вопросу. Суд полагает, что этот вопрос должен разрешиться в процессе судебного разбирательства. Я думаю, что спор по этому поводу должен проходить без присутствия присяжных. Однако суд считает, что формулировка вопроса не оправдывает столь резкой реакции защиты, не все возражения которой можно признать справедливыми. Как я понимаю, обвинение намеревается лишь убедиться, что такая запись существует, после чего собирается отпустить свидетеля. Затем обвинение намерено предъявить ленту с записью признания подзащитной и просить, чтобы лента была прокручена перед присяжными.
– Совершенно верно, ваша честь, – заявил Гамильтон Бергер.
– Но, – сказал Мейсон, – нам все равно придется посмотреть в глаза всем названным мною фактам. Почему бы не сделать это сейчас?
– Все же на этот раз я отклоню протест, пока мы не покончим со всеми предварительными делами, – решил судья Ашерст.
– Вы делали такую запись? – спросил Гамильтон Бергер свидетеля.
– Да.
– Что вы сделали с пленкой?
– Поместил в свой сейф.
– Что случилось с ней позже?
– Моя ассистирующая медсестра вручила пленку полиции. Полиция предъявила ордер на обыск и требование выдачи записи.
– Я продемонстрирую вам катушку магнитной пленки, на этикетке которой написано красным карандашом, предположительно вашим почерком, следующее: «Беседа с Надин Фарр, 17 сентября». Эту надпись сделали вы?
– Да, сэр.
– И она была сделана на катушке пленки, на которую были записаны слова Надин Фарр?
– Да, сэр.
– У меня все, – заявил Гамильтон Бергер.
– У меня есть несколько вопросов к свидетелю, – сказал Мейсон. – В то время, когда делалась эта запись, Надин Фарр была вашей пациенткой?
– Да, сэр.
– Вы старались помочь ей решить ее проблемы?
– Да, сэр.
– Для того чтобы помочь ей лучшим образом, необходимо было, как вы чувствовали, узнать некоторые факты, которые могли быть получены при опросе под действием так называемой сыворотки правды?
– Да, сэр.
– И вы провели это испытание в качестве части лечебного процесса, который вы проводили со своей пациенткой как врач и психиатр?
– Да, сэр.
– Подзащитная во время этого испытания находилась под действием наркотиков?
– Да, сэр.
– Она сознавала, что делала?
– Здесь у нас возникает очень своеобразная психологическая ситуация, мистер Мейсон. Часть ее разума сознавала, что она отвечает на вопросы, часть же под воздействием средства была настолько расслаблена, что не могла оказывать сопротивления.
– Другими словами, работа ее сознания была модифицирована наркотиками?
– Да.
– Волевые качества тоже были модифицированы наркотиками?
– Да.
– Эти средства были назначены вами, как врачом, в ходе лечения?
– Да.
– Вы задавали вопросы и получали на них ответы с целью установления врачебного диагноза состояния пациентки, каковые вопросы и ответы являются конфиденциальной информацией?
– Да.
– Вы проводили много таких испытаний?
– Да.
– Какова их цель?
– Полученные ответы позволяют оценить определенные эмоциональные конфликты.
– Эти ответы всегда осмысленны, разборчивы и членораздельны?
– Ни в коем случае.
– И они всегда верны?
– Очевидно, нет.
– Тогда существует возможность, что ответы, полученные вами в этом случае, неверны?
– Такая возможность всегда существует.
– Вы знакомы с феноменом, когда человек говорит во сне?
– Да.
– Было ли состояние подзащитной схоже с тем, когда человек говорит во сне?
– Весьма схоже. По сути, это и было говорение во сне, вызванное искусственно.
– У меня все, – сказал Мейсон.
– Минутку, – сказал Гамильтон Бергер. – Если заявления, сделанные пациентом под воздействием так называемой сыворотки правды, неверны, то не было бы никакого смысла в проведении такого испытания, доктор.
– Я не сказал, что они неверны. Я сказал, что всегда существует возможность, что они могут оказаться таковыми.
– Велика ли эта возможность настолько, что это отрицает ценность такого испытания? Другими словами, вы тратите деньги и время пациента, проводя лечение, не имеющее никакой ценности?
– Конечно, нет. Просто надо понимать, как оценивать такие ответы. Временами даже неверные ответы помогают выявить эмоциональный статус пациента.
– Таким образом, этот тест имеет ценность при диагностике?
– Совершенно верно.
– Конкретно этим тестом вы пытались установить, что вызывает появление комплекса вины у пациентки?
– Протестую, – встрял Мейсон, – против попытки затронуть врачебную тайну. Этот вопрос был уже задан, я уже вынес протест против него, протест был поддержан. Повторяю: вопрос затрагивает конфиденциальную информацию. Кроме того, он апеллирует не к фактам.
– Я полагаю, – постановил судья Ашерст, – что вы идентифицировали пленку, мистер прокурор. Я думаю, дальнейшие вопросы должны быть ограничены, кроме тех, что касаются ментального состояния пациентки во время записи. Думаю, главный вопрос для суда сейчас – попытка ознакомить присяжных с этой записью.
– Я прошу, чтобы присяжные прослушали запись, – сказал Бергер.
– Я протестую, – возразил Мейсон, – на том основании, что лента содержит конфиденциальную информацию, касающуюся отношений врача и его пациента. Я протестую, поскольку эта информация является врачебной тайной. Я протестую, потому что, по всей видимости, записанные на ленту заявления подзащитной могут оказаться неверными, поскольку были сделаны под влиянием наркотиков. И я протестую на том основании, что до сих пор не даны доказательства наличия состава преступления, корпус деликта, относительно того, что Мошер Хигли умер от причин, отличных от естественных, и пока не будет получено определенного и недвусмысленного свидетельства, указывающего на какую-либо криминальную активность, связанную со смертью Хигли, не может быть и речи ни о каких признаниях подзащитной.
