Мариус удивленно воззрился на него.
— Вот уж не думал, что тебя интересует этот жанр литературы!
— Этот жанр литературы известен с незапамятных времен, вспомни историю Атридов, — отозвался Виктор, сверля взглядом Таша, которая почему-то опустила голову.
— Вы не находите, что в жизни слишком много насилия? Мало того, что войны, так еще и всякие гнусности, вроде этих трупов на выставке! — заметил Антонен Клюзель.
— Почему же? Такие события оживляют рутину, заставляя о многом поразмыслить, — заметила Эдокси с усмешкой.
— Дети мои, не забывайте, что на сей момент у нас нет ни малейшей уверенности в том, что речь идет об убийствах, анонимка вполне может оказаться выходкой сумасшедшего. В последнее время в префектуру полиции подобные письма приходят пачками. В Париже полным-полно ульев с дикими пчелами, особенно неподалеку от сахароперерабатывающих заводов. Мастерские, квартиры, сады просто кишат пчелами, префект даже запретил культивировать пчеловодство в центре столицы. Многие люди ужалены, и не раз. Известны случаи эпилепсии у маленьких детей, у взрослых отмечены приступы судорог, а бывает, что после укуса пропадает зрение и…
— Ты противоречишь сам себе, — заметил Антонен. — вот ты говоришь…
— О да, говорю и говорю, нужно уметь хорошо говорить, чтобы повысить тираж…
Мариус прервался, заметив кого-то на другой стороне тротуара. Запыхавшийся Гувье перешел улицу и направился к «Жану Нико».
— Новостей полна корзина! Приготовьте ваши перья: у нас на одного покойника больше! — Известие встретили восклицаниями, а довольный Гувье продолжил: — Его обнаружили после полудня, в фиакре, мертвехонького. Я подождал, пока из префектуры выйдет кучер фиакра, и тотчас подлетел к нему, допросил с пристрастием. Эксклюзивная беседа, с доказательствами от противного, есть от чего голове кругом пойти!
— Эдокси, карандаш, блокнот! Ты будешь записывать! Кто убитый? — спросил Мариус.
Высморкавшись, Гувье посмотрел в свои записки. Раздраженный Антонен поглядывал на него, барабаня пальцами по краю стола.
— Островский Константин, русский, большое состояние, очень большое…
Виктор поперхнулся вермутом. Убит! Это невероятно. Из подозреваемого Островский внезапно превратился в жертву. Его, Виктора, гипотеза рухнула. Придется возвращаться к исходной точке. Он незаметно скосил взгляд в сторону Таша. Ее руки нервно теребили тесемку папки с рисунками, а пальцы дрожали. Гувье неторопливо продолжал расшифровывать листки с записями.
— Известен среди торговцев произведениями искусства. На первый взгляд — сердечный приступ. Некоторое сходство с предыдущими смертями, но помимо этого на сей раз есть подозреваемый. Кучер, который долго простоял в ожидании клиентов на площади Мобер, вез одного до парка Монсо. Там к ним присоединился этот самый Островский, просил довезти его к магазинам у Лувра. Первый пассажир сошел, а кучер ехал до Марсова поля, где вход на выставку со стороны набережной Пасси. Цену они оговорили заранее. Кучера зовут Ансельм Донадье. Шестьдесят пять лет. Живет в Иври.
Виктор не спускал глаз с Таша. Она продолжала нервно завязывать и развязывать папку с рисунками.
— Островский — это вы как написали? — спросила Эдокси, заглядывая ей через плечо.
— Как произносится, с «ий» на конце.
— А что говорит полиция?
— Склоняется к «пчелиной» версии. Мой человек на связи, он передал мне весточку. Никакой информации для прессы, никаких заявлений, все на уши встали. Но, по словам моего информатора, серьезного следа у них нет, так остается только тянуть время.
Закончив говорить, Гувье громко чихнул.
— Не сойти мне с этого места, если это не убийства! — заключил Антонен. — И Лекашер это знает, не забывайте, он ведь сторонник метода Горона.
Виктор, приготовившийся было сделать глоток из бокала, переспросил:
— Горона?
— Это шеф отдела безопасности. Когда Париж, просыпаясь утром, слышит новости о чьей-то подозрительной кончине, виновника следует предъявить обществу немедля. Через пять дней, 4 июля, на молу Гренель будут устанавливать уменьшенную копию статуи Свободы, подаренную городу Парижу бывшей американской колонией в знак дружбы. Было бы весьма неприятно испортить такой исторический момент, вспомните: Джон Кавендиш был гражданином Соединенных Штатов, а значит, об этом деле все будут хранить молчание. Полицейские тем временем проведут ускоренное расследование и преподнесут газетам очередную утку. Лекашер снова обвинит во всем пчел, — помилуйте, пчел! — но я-то ни минуты не сомневаюсь: это убийства.
— Без видимых признаков? — удивился Виктор.
— Легче легкого отравить с помощью шприца или иголки, если умело ими воспользоваться! — проворчал Гувье. — Вспомни, Антонен, какую историю ты сам рассказал нам в прошлом году.
— Что за история?
— Про ту испанку.
— Но при чем тут Испания?
Снова высморкавшись, Гувье сделал глоток пива.
— Это случилось пятьдесят лет назад в Севилье. Женщину звали Каталина, она была влюблена в прекрасного идальго, который ее отверг. В ней взыграла жаркая кровь, и она всадила ему в руку свою шпильку от шляпки, пропитав кончик ядовитым веществом, полагаю, это была белая чемерица.
— Он умер?
— Она уколола его сквозь манжету, складки ткани впитали часть яда, и этот парень счастливо отделался, правда не один день пролежал в коме.
Мариус хохотнул.
— «Спящий красавец», современная версия старой сказки!
— Ну, называй как хочешь. Наши-то жертвы не такие везучие, им уже не светит встретить Новый год!
— Готовим специальный выпуск! — вскричал Мариус. — Мы сможем все распродать во время театральных разъездов! Вперед, скорее, все за работу!
Типографские рабочие поднялись и ушли. Мариус забрал из рук Эдокси блокнот и принялся сочинять статью. Гувье флегматично развернул еще один клочок бумаги.
— Тут записано все, что рассказал кучер. Лица первого клиента он не видел: солнце светило прямо в глаза. Он принял его за англичанина: широкополая шляпа, крылатка, перчатки. Его это удивило, в такую-то жару.
— И это все?
— Англичанин ни слова не произнес, адрес был написан на листочке. Вот теперь все.
— Мне тоже известно кое-что любопытное, — задумчиво произнес Виктор. — В прошлом месяце одна клиентка рассказала, что кого-то укусила пчела, помнится, какого-то старьевщика, и он от этого умер. Но его приятель, который был с ним в тот самый момент, клянется, что его друг был отравлен, причем отнюдь не ядом насекомого.
— Кто? Где? — спросил Антонен.
— Этого я не знаю. В тот момент я не придал этому значения.
Виктор следил за реакцией Таша. Она сидела, согнувшись, положив локти на стол и уперев в них подбородок.
— Знаю, — процедил Гувье. — Это было в тот день, когда прибыл Буффало Билл.
Мариус медленно поднял голову.
— Вы о чем? Я тут пытаюсь сосредоточиться, не расслышал.
— Ничего особенного, — продолжал Гувье. — Как и положено, я провел маленькое расследование: тот, на вокзале, был очень, очень болен. Сердце. Смертельная болезнь. Провел десять лет в Новой Каледонии, бывший коммунар. Я беседовал с врачом, который его наблюдал.
— Все, я закончил! — объявил Мариус. — Как вам «шапка» «Преступление в фиакре»?
— Неплохо! — согласился Антонен, пробегая статью глазами. — Но вы сами сказали, что доказательств нет, так что я советовал бы выбрать более нейтральную интонацию, а то как бы эти фразы, хлесткие, как удары кнутом, не обратились потом против нас.
— Э, да ведь я только изложил факты, не больше. За работу!
Отодвинув стулья, все быстро встали. Сидеть осталась только Таша.
— Что с тобой? — осведомился у нее Мариус.
— Должно быть, солнце… у меня… немножко кружится голова, я вас через пять минут догоню.
— Нет проблем: иди домой и отдохни, завтра на выставке ты будешь нужна до зарезу. В сегодняшнем вечернем выпуске я могу обойтись без иллюстраций, а в следующий номер ты нам что-нибудь изобразишь. Ох уж эти дамские шляпки с цветочками: красивое украшение, а защиты от солнца никакой!
Пока Таша удалялась, Виктор откланялся.
— Пройдись по всем романам, где трупы, кровь и жуть, но только поскорее напиши! — уходя, крикнул ему Мариус.
Где она сейчас? Вон, стоит у булочной. Вначале он хотел пойти за ней, но потом понял, что лучше побыть одному, обдумать новую информацию.
Виктор не торопясь спустился к улице Риволи, прошел вдоль магазинов у Лувра, приглашавших на распродажу уцененных товаров. Тротуары были заполнены людьми. Из-за витрины магазина дорожных вещей на зевак немигающим взглядом смотрел мужской манекен в пробковом шлеме.
Виктор уступил дорогу группе людей-бутербродов с рекламными плакатами на груди и на спине. Он машинально прочел:
