Невинные старые девы бормочут на операционном столе слова, которые им и слыхать-то вроде неоткуда было. Маленькие сорванцы вырисовывают на стенах похабные надписи.
Нет, нет, это не Миген.
Наследственность? Дурные задатки? Какое-то отклонение от нормы, которое она унаследовала, сама об этом не зная? Не ее вина, а несчастье, расплата за грехи старших поколений?
«Не гожусь я для вас. Я больше умею ненавидеть, чем Любить».
Ох, Миген, маленькая моя. Только не это! Все, что угодно, но не это! А эта старуха преследует тебя, подозревает тебя. Она говорит, что у тебя достаточно смелости. Достаточно — но для чего?
Я чуть с ума не сошел. Через несколько минут я немного опомнился, но Миген я хотел увидеть — должен был увидеть!
В половине девятого вечера я вышел из дому и направился в город, к дому Симмингтонов.
И тут мне пришла в голову совершенно новая мысль. Я подумал о женщине, которую до сих пор никто ни минуты не подозревал. (Впрочем, может быть, Нэш подозревал и ее?) Это было до безумия не правдоподобно, до безумия бездоказательно и еще час назад я сказал бы, что невозможно. Но дело обстояло не совсем так. Невозможным это не было.
Я прибавил шагу. Теперь во что бы то ни стало немедленно увидеться с Миген было для меня еще важнее.
Я прошел через ворота и подошел к крыльцу. Ночь была темной, небо затянуто облаками, начал накрапывать дождь. Видно было не больше, чем на пару шагов. Из одного окна на первом этаже пробивался луч света.
Несколько мгновений я колебался, а потом, вместо того, чтобы позвонить, пригнулся и, прячась за большим кустом, подкрался к окну. Свет пробивался из — под жалюзи, не опущенных до конца, так что заглянуть в комнату не представляло труда.
Я увидел мирную семейную идиллию. Симмингтон сидел в большом вольтеровском кресле, а Элси Холланд склонилась над шитьем: она чинила разорванную мальчишескую рубашку.
Форточка была открыта, так что слышал я тоже все. Элси как раз говорила:
— Право же, мне кажется, мистер Симмингтон, что мальчики уже достаточно велики, чтобы ехать учиться в школу. Хотя, конечно, мне и не хочется от них уходить — я их обоих очень люблю.
Симмингтон ответил:
— Думаю, что вы правы, мисс Холланд, в том, что касается Брайена. Я решил, что со следующего учебного года отдам его в Уинхейз — в этой школе я и сам учился. Но Колин еще слишком мал, я бы предпочел еще годик подождать.
— Да, я понимаю вас, конечно. Колин, пожалуй, маловат для своего возраста…
Спокойный разговор.., обычная домашняя сценка.., и золотистоволосая головка, склоненная над шитьем.
И тут дверь отворилась, и вошла Миген.
Она стояла выпрямившись, и я сразу же понял, что она как-то страшно взволнована и насторожена. Мускулы на ее лице были напряжены, глаза сверкали. Сейчас в ней не было абсолютно ничего робкого, абсолютно ничего детского.
Она обратилась к Симмингтону, но не назвала его ни отец, ни Дик (внезапно я сообразил, что никогда не слышал, как она, собственно, к нему обращается).
— Я хотела бы с тобой поговорить, можно?
Симмингтон удивленно поднял на нее глаза, и, готов дать голову на отсечение, особой радости в них не было. Он нахмурился, но Миген с необычной для нее решительностью вела свое. Она обернулась к Элси Холланд и сказала:
— Вы извините меня, Элси
— О, конечно!
Элси вскочила с места, удивленная и немного испуганная. Она направилась к двери, а Миген шагнула ближе к отчиму, так что Элси прошла совсем рядом с нею. На мгновенье гувернантка остановилась в дверях и оглянулась через плечо.. Крепко сжав губы, она стояла неподвижно, вытянув одну руку вперед, а второй прижимая к груди шитье.
У меня перехватило дыхание, так ошеломлен я был ее красотой. Вспоминая, я всегда вижу ее такой, как тогда — застывшей в порыве вперед, полной того несравненного, бессмертного совершенства, которое знали только древние греки.
Потом она вышла, закрыв за собою дверь.
Симмингтон довольно раздраженно спросил:
— В чем дело, Миген? Что тебе нужно?
Миген подошла к самому столу, остановилась и смотрела на сидящего Симмингтона. Я снова был поражен решимостью, написанной на ее лице, и еще чем-то — жестокостью, которой я за ней не знал.
Губы ее зашевелились и она произнесла слова, потрясшие меня до мозга костей:
— Мне нужны деньги.
Настроение Симмингтона этот ответ явно не улучшил. Он резко проговорил:
— А до утра ты не могла подождать? Ты считаешь, что слишком мало получаешь на карманные расходы?
Порядочный парень, подумал я, пусть даже для него больше доступны доводы рассудка, а не сердца.
— Мне нужно много денег, — ответила Миген. Симмингтон выпрямился в своем кресле и холодно произнес:
— Через пару месяцев ты будешь совершеннолетней. Тогда ты получишь все деньги, которые оставила тебе бабушка.
Миген ответила:
— Ты меня не понял. Мне нужны деньги от тебя. — И продолжала все с большим нажимом:
— Мне старались никогда не рассказывать о моем отце. Не хотели, чтобы я побольше узнала о нем. Но я все равно знаю, что он сидел в тюрьме, и знаю, за что. За шантаж.
Она немного помолчала.
— Ну что ж, я — его дочь. И, может быть, я пошла в него. Я спрашиваю у тебя — дашь ли ты мне денег, потому что.., если нет… — Она снова помолчала, а потом продолжала очень медленно и спокойно:
— Если нет.., тогда я расскажу, как видела, что ты делал.., тогда.., с таблетками в маминой комнате.
Стояла полная тишина. Через минуту Симмингтон ответил совершенно невозмутимо:
— Не понимаю, что ты хочешь сказать.
— Понимаешь, понимаешь.
И Миген улыбнулась. Приятной эта улыбка не была.
Симмингтон встал, подошел к письменному столу, вытащил из кармана чековую книжку и заполнил чек. Аккуратно промокнув чернила, он вернулся на прежнее место и подал чек Миген.
— Ты уже большая, — сказал он. — Я понимаю, что иногда тебе хочется купить что-нибудь подороже: платье и все такое прочее. Я не знаю, о чем ты говорила, и меня это не интересует, но чек я тебе дам.
Миген посмотрела на чек и сказала:
— Спасибо. Этого мне хватит.
Она обернулась и вышла из комнаты. Симмингтон пристально глядел ей вслед на закрытую дверь, потом повернулся, и увидев его лицо, я быстро, непроизвольно рванулся вперед.
Кто-то удержал меня. Большой куст, росший у самой стены, внезапно ожил. Рука Нэша ухватила меня за пояс, а его губы зашептали мне на ухо:
— Спокойно, Бертон! Ради бога, спокойно!
Потом с бесконечной осторожностью он начал отступать назад, заставил меня следовать за ним. За углом он выпрямился и вытер лоб от пота:
— Ну конечно. Вы опять хотели пойти на штурм!
— Этой девушке грозит опасность, — сказал я убежденно. — Вы видели его лицо? Ее надо забрать оттуда.
Нэш крепко схватил меня за руку.
— Сейчас, мистер Бертон, придется вам слушаться.
Ладно, я послушался.
Нехотя, но пришлось. Правда, я настоял на том, что не уйду отсюда, поклявшись до последней точки выполнять все приказы.
Итак, вместе с Нэшем и Паркинсом я проскользнул в дом через черный ход, который не был заперт. Мы с Нашем ждали на лестничной клетке за закрывающим нишу бархатным занавесом, пока часы не пробили два и не открылись двери спальни Симмингтона. Адвокат прошел мимо нас в комнату Миген.
Я не сдвинулся с места, даже не шелохнулся, потому что знал, что сержант Паркинс прячется там внутри, знал, что Паркинс — крепкий парень и специалист своего дела, и еще знал, что не могу все-таки на все сто процентов поручиться за себя.
И вот, ожидая с отчаянно колотящимся сердцем, я увидел, как Симмингтон вышел с Миген на руках и понес ее по лестнице вниз. Чуть подождав, мы с Нэшем последовали за ним.
Он внес ее в кухню и, аккуратно уложив головою к газовой горелке, как раз повернул кран, когда вошли мы с Нэшем.
И это был конец Ричарда Симмингтона. Я прежде всего бросился к Миген, оттащил ее от горелки и закрыл газ, но я видел и то, что Симмингтон трясется, как в лихорадке. Он даже не пытался защищаться. Он знал, что игра закончена и он проиграл.
Наверху я сел у постели Миген, ожидая, когда она придет в себя, а тем временем выговаривал Нэшу:
— Откуда вы знали, что с нею все будет в порядке? Это был слишком большой риск.
Нэш успокаивал меня:
— Да ведь всего-то и было три порошка снотворного в молоке на ее ночном столике. Ничего больше. Ясно ведь, что он не мог рисковать, пока надеялся, что все дело закончится арестом мисс Гриффит. Не мог позволить себе еще одну загадочную смерть в доме. Никакого насилия, никакого яда. Другое дело, если несчастная странноватая девушка горюет над смертью матери, а потом пойдет и откроет газ — что ж, люди скажут, что она всегда была немного ненормальной, а самоубийство матери оказалось последним толчком.
Я заботливо посмотрел на Миген:
— Что-то долго она не приходит в себя!
