— Да. Я сделаю все. Все, что бы вы ни сказали.
— Кому известно, что вы здесь?
— Никому.
— Где сейчас Кашинг?
— Не знаю. Где-то скрывается. Боится, что все всплывет.
— Но чего же бояться ему?
Она ответила, не отводя глаз:
— Если история моей жизни станет известна, на всей карьере можно ставить крест.
— Все было настолько скверно? — спросил он.
— Да. Мало кто сможет это понять. Оглядываясь назад, я сама многого не понимаю. Ларраби утверждал, что я обладала слишком большой жизненной энергией, чтобы поступать, как все.
— Это вы снабдили Кашинга средствами для покупки гостиницы?
— Да. Я держу этот номер. Он мой. Его никогда не сдают. Я приезжаю сюда, когда пожелаю, и использую как убежище, когда хочу отдохнуть.
— А Ларраби знал что-нибудь об этом номере?
— Нет. О нем не знает никто, кроме отца и Бена Траска.
— Но как пастор ухитрился найти вас здесь, в отеле?
— Не знаю. Он заметил меня, когда я входила в номер, и решил постучать. Для меня он был как крестный отец.
— Пастор знал вашего отца?
— Нет. Они не встречались. Вернее, он знал его лишь как владельца отеля.
— Но он что-то должен был знать о вашем отце.
— Да. Он слышал кое-что… очень давно… не очень хорошее.
— Каково прошлое Кашинга?
Она пожала плечами:
— Достаточно скверное. Наверное, много можно сказать в его оправдание, но вряд ли кто-то захочет понять. Однако он мой отец и сейчас ведет честную жизнь. Теперь вы видите, в какое я попала положение? Я была вынуждена врать, попытаться сделать все, чтобы увести вас в сторону. Сейчас я чувствую себя очень виноватой перед вами. Правда, я изо всех сил старалась подсказать вам настоящее имя покойного и его местожительство. Я думала, что вы найдете на карте все названия, в которых содержится слово «ривер», и проверите, не пропал ли где-нибудь пастор.
— Да, наверное, я бы так и поступил, если бы не открылась иная возможность.
Он принялся мерить комнату шагами из угла в угол. Актриса не сводила с Селби глаз.
— Вы понимаете теперь? — спросила она.
— Да.
— Я не могла вести себя иначе. Вы же можете посмотреть теперь на все с моей позиции?
— Да, я могу посмотреть с вашей позиции.
— По-моему, вы все же меня не понимаете. Но ведь то, что произошло, не помешает нам быть друзьями? Я уважаю вас и восхищаюсь вами. Для меня встреча с вами значит очень много. В вас нет никакого притворства. Я редко кому предлагаю свою дружбу… Мне нужны друзья, похожие на вас. Меня окружают якобы блестящие личности, которые на самом деле так же фальшивы, как фасад дворца в декорациях. Вы понимаете?
Селби спокойно, глядя ей в глаза, махнул рукой в ту сторону, где находился его офис.
— Там, — сказал он, — ждет девушка. Она верит в меня и в мое дело. Она рискнула своей работой, заверив редактора, что я найду убийцу сегодня не позже четырех пополудни. Она так поступила только из дружеских побуждений. У нее нет денег, роскошных нарядов, влиятельных друзей и великолепного дома.
Я не знаю, поймете ли вы то, что я хочу сказать, но я попытаюсь довести мои слова до вашего сознания. Если мы станем друзьями, как вы предлагаете, мне придется постоянно метаться между Мэдисон-Сити и Голливудом. Помимо своей воли я попаду под влияние того искусственного блеска, который вам так не по нраву. Постепенно я начну замечать ограниченность моих теперешних друзей. Эта ограниченность не результат каких-то недостатков в их характерах, она проистекает из всего их образа жизни. Я непроизвольно начну задирать нос перед теми, кто ездит на старых, дребезжащих автомобилях, усвою городскую утонченность и начну смотреть на обитателей Мэдисон-Сити сверху вниз.
Вы просили меня понять, почему вы лгали мне. С вашей точки зрения, ничего другого не оставалось. И я настолько понимаю вашу позицию, что мне ваши слова кажутся логичными, если смотреть с вашей точки зрения, конечно. Ладно, покончим с этим. Ваша жизнь окружена славой и блеском, моя же — честными, прямыми друзьями в городке, где каждый знает каждого настолько, что для лжецов просто не остается места. — Он направился к двери. — Вы мне нравитесь, но мне не по нутру ваше окружение. Скажу больше, меня тянуло к вам с самого начала, со дня первой встречи. Однако я не желаю играть роль мотылька, порхающего у огней Голливуда.
С этими словами прокурор резко распахнул дверь.
— Куда вы идете? — спросила она растерянно.
— Ловить убийцу и верить в девушку, которая скорее отрубит себе правую руку, чем солжет мне.
Она смотрела на него полными слез глазами, лишь гордость не позволяла ей умолять Селби остаться. Прокурор вышел в коридор и медленно закрыл за собой дверь.
Селби вошел в свой кабинет и поймал неодобрительный взгляд Сильвии.
— Ну что? — поинтересовалась она.
— Теперь мисс Арден сказала правду, всю правду.
— Еще один раз? — спросила Сильвия с сарказмом. Селби, не обращая внимания на ее тон, продолжал:
— Теперь, когда мне известны все факты, я вижу, что она не могла поступить по-иному. Это полностью погубило бы ее карьеру.
— И поэтому, — сказала девушка, — она решила погубить твою. Я ненавижу ее за то, как она поступила с тобой, Дуг… и намеревалась поступать дальше… Ну ладно, забудем… Теперь, когда она тебе все рассказала, ты, конечно, знаешь, кто убийца.
— Думаю, что знаю.
— Брауер? — спросила она.
Не отвечая на ее вопрос, Селби сказал:
— Сильвия, я хочу, чтобы ты проверила ход моих мыслей. Я буду излагать все шаг за шагом. Во-первых, расскажу о том, что мне сообщила Ширли Арден. Не я прошу, чтобы ты хранила это в глубокой тайне.
Он поведал все, что рассказала актриса. Когда он закончил, Сильвия медленно произнесла:
— Значит, если все это правда, у Брауера не было причин убивать Ларраби.
Селби утвердительно кивнул.
— А молчание Брауера означает лишь то, что он не хочет признаться в своей растрате.
— Возможно, это не была сознательная растрата, — заметил Селби. — Ларраби не стал бы помогать жулику. Я допускаю, что Брауера либо обокрали, либо кто-то из друзей обманул его доверие. Самое важное здесь то, что, получив столь срочно необходимые пять тысяч, Ларраби не уехал из Мэдисон-Сити. Теперь мы знаем, что он писал человеку, с которым имел здесь дело. Тот в свою очередь позвонил ему по телефону, специально спросил, кто знает о письме, и посоветовал Ларраби зарегистрироваться по приезде сюда под вымышленным именем. Причем настаивал на особой секретности.
— Ну и что из этого? — спросила Сильвия.
— Письмо не предназначалось человеку, который в действительности получил его, — сказал Селби.
— Но почему, Дуг? Откуда ты знаешь?
— Пока я просто теоретизирую, — ответил прокурор. — Но настало время разобраться с фактами.
Сильвия посмотрела на часы и сказала с иронией:
— Самое время, мой босс обожает факты, особенно если предстоит обвинять кого-нибудь в убийстве.
— Начнем с того, что еще раз изучим фотографии.
— С какой целью?
— Выяснить точное время, когда были сделаны снимки. Возьми лупу и изучи малейшие детали. Постарайся выявить мельчайшие подробности. Я тем временем займусь другими вещами.
— Какими именно?
— Детективной рутиной, — ответил ухмыляясь Селби. Подняв телефонную трубку, он сказал: — Соедините меня с шерифом Брэндоном, — и через секунду продолжил: — Рекс, у меня масса новостей и одна теория. Все новости гроша ломаного не стоят, если теория не будет подкреплена фактами. Поэтому мне нужны факты. Я продиктую тебе заводской номер фотоаппарата, хочу, чтобы ты узнал, кто его продал. Проследи весь путь от оптовика и постарайся получить описание покупателя. — Он прочитал номера на корпусе и объективе и сказал: — Как только что-то выяснишь, немедленно дай мне знать. Но узнай обязательно, любой ценой… И еще, боюсь, мы кое-что упустили. Надо поискать скрытые отпечатки пальцев на машинке. Сделай все как можно быстрее.
— О’кей, — ответил шериф. — А пока я стараюсь выследить Кашинга. Думаю, не позже чем через час мы его прихватим.
Помрачнев, Селби задумчиво сказал:
— Ладно… но будь с ним помягче. И постарайся не отходить далеко от телефона. Возможно, потребуются срочные действия. Объясню все потом.
На этом разговор закончился. Селби тут же позвонил коронеру.
— Гарри, — начал он, когда коронер поднял трубку, — мне надо кое-что узнать о чемодане Ларраби.
— Что именно?
— Ты взял его к себе?
— Да.
— Хранил в своем офисе?
— Да, в комнате за кабинетом.
— Рон, твой пес, все время находился дома?
— Да.
— Когда его отравили?
— Вчера утром. Но ты же был со мной.
— Нет-нет. Я хочу знать, когда ты впервые понял, что собака отравлена.
— Наверное, около двенадцати. Я уходил, а когда вернулся, мне показалось, что пес болен. Он вильнул хвостом, показывая, что рад меня видеть, потом улегся на пол, его уши опали, а глаза приобрели странное выражение. Я не знаю, как это объяснить, потому что надо знать собаку, чтобы понять, как меняется это выражение. Ты знаешь, оно меняется совсем как у людей.
