— Для меня все это чересчур тонко, — произнес Райл уже довольно сварливым тоном. — Ну а теперь, Бога ради, ступайте и поговорите с кем-нибудь другим. Мне надо работать.
Найджел задумчиво побрел по коридору. Какая-то мысль сидела у него в подсознании и никак не могла оформиться. Придется обождать; есть более срочная проблема — именуемая Артуром Джералдайном, и Найджел не знал, как к ней подступиться. Он понимал также, что попутно откладывается окончательное объяснение со Стивеном Протеру. Самым грустным в его увлекательной работе было то, что ему нравились многие из людей, с которыми она его сводила. А некоторые из этих людей были убийцами. И убийцы в общем и целом оказывались менее отвратительными, чем их преступления.
У подножия лестницы он повернул назад и решительно направился в кабинет Артура Джералдайна. Надо взять в меру агрессивный тон.
«Послушайте, Джералдайн, скажите прямо: вы хотите или не хотите, чтобы эта история с версткой была распутана? Мисс Уэнхем говорит, что вы больше не желаете пользоваться моими услугами. Отлично. Но задача уже почти решена, и вы, надеюсь, все же захотите узнать имя виновника. Мое расследование постоянно тормозилось нежеланием некоторых людей признать, что они давно знакомы с мисс Майлз; точнее говоря, двух человек, и вы, Джералдайн, — один из них».
Репетируя этот театральный монолог, Найджел подошел к двери старшего компаньона, отворил ее — и был отброшен назад волной дыма и жаркой духоты. В кабинете — он сразу это понял — не было пожара, а если и был, то люди, сидевшие за длинным столом, относились к нему на редкость спокойно. Их было шестеро — все молодые и видные, франтовато одетые, они самозабвенно курили. Катар горла и фронтит лишили Найджела обоняния. Во главе стола восседал Артур Джералдайн.
— А, доброе утро, Стрейнджуэйз. — Он повернул голову. — Что-нибудь срочное? У нас до обеда совещание с разъездными агентами. Вы, кажется, не знакомы с этими джентльменами? — Джералдайн, как всегда изысканно вежливый, представил их друг другу. Шестеро элегантных джентльменов разом поднялись и по очереди произнесли: «Доброе утро, сэр». Эту церемонию несколько испортила Лиз Уэнхем, которая, влетев в кабинет, воскликнула: «Господи, какая духотища!» — и распахнула окно.
С другого конца длинного стола Найджелу подмигнул Стивен Протеру.
— Эти джентльмены, — величественно произнес старший компаньон, — наш боевой отряд, от которого зависит благосостояние фирмы. Наша танковая бригада. Они не только отважно бросаются в бой, но и приносят трофеи.
Эта метафора была встречена довольным перешептыванием «танковой бригады», которая словно по команде снова расселась вокруг стола. С ощущением нереальности происходящего Найджел извинился и покинул собрание. Официальный Артур Джералдайн разительно отличался от неофициального — непринужденного и простого. Поднимаясь по лестнице, Найджел размышлял о том, как парадоксально соединяется в ирландцах церемонность с экспансивностью, высокомерие с дурашливостью, бойкость со скрытностью.
В кабинете Стивена Протеру он полистал какие-то бумажки, посмотрел в окно, а потом заглянул в комнату, где закончила свои дни Миллисент Майлз, — теперь там было совершенно пусто, если не считать стола и стула. Странно, что она и Стивен Протеру столько времени проработали рядом, соединенные лишь раздвижным окном и мертвым незаконнорожденным сыном. А может, Пол Протеру был узаконен?
Найджел позвонил в Сомерсет-Хаус. Через несколько минут его приятель подошел к телефону. Нет, записи о браке между Стивеном Протеру и Миллисент Майлз не обнаружено — ни до, ни после рождения Пола Протеру. Значит, тот, кто записывал ребенка, изменил фамилию матери, дабы соблюсти благопристойность? Или в жизни Стивена были две разные Миллисент? Предположение слишком унылое. Насколько собеседнику Найджела было известно, никто за последнее время справок об этой метрической записи не наводил.
От нечего делать Найджел стал рыться в столе Стивена. Один из ящиков был заперт. Не найдя ключа в других ящиках, Найджел все-таки справился с замком. Полиция, надо полагать, обыскивала стол несколько дней назад, однако Найджел вскрывал ящик не без волнения. Правда, там не оказалось ни галош, ни бритвы, ни окровавленной одежды, но он не был пуст: Найджел увидел ворох бумаг — разрозненные листки были покрыты пылью, а некоторые уже пожелтели от времени. Он вынул бумаги. Под ними лежала книга «Пламя и пепел» — единственное живое дитя поэта Протеру.
Однако было у него много и других детей, мертворожденных или задохшихся при родах, хилых уродцев. Листки, под которыми покоилась поэма «Пламя и пепел», были черновиками стихов. Найджел быстро понял, что это неопубликованные стихи, а не первые варианты тех, что вошли в «Пламя и пепел». Даты на них отсутствовали, но можно было предположить, что написаны они после издания книги: зачем бы Стивен стал хранить юношеские стихи, написанные до 1927 года?
Читая черновики, Найджел снова испытал чувство, которое охватило его в квартире Киприана Глида: смешанное чувство сострадания, неловкости и даже брезгливости. Ящик, из которого он вынул эти листки, был склепом, где покоились неудачи. Тут лежали десятки и десятки стихотворений, исчерканных, испещренных поправками. Почерк был мелкий и аккуратный, но ни одно из них не было закончено. Пламя, породившее первый шедевр, испепелило талант Стивена своим жаром. Эти наброски были мертвыми. Несмотря на свое мастерство, Стивен не мог вдохнуть в них даже видимость жизни. Найджел представил себе, как с каждым новым стихотворением убывала его уверенность, а он мучительно пробивался к какой-то неясной цели, потом и вовсе терял ее из виду и вместе с ней — и сноровку, и интерес.
Уложив эти жалкие обрывки назад в ящик, Найджел с облегчением принялся листать «Пламя и пепел». Он не в первый раз перечитывал поэму за последние десять дней, но от близкого знакомства впечатление ничуть не ослабевало, знакомые строки снова проходили перед глазами одна за другой и били по сердцу с нестерпимой силой и точностью. Это была жестокая, кровоточащая книга, запечатлевшая любовь к женщине на всех ее стадиях — от страстной веры до сокрушительного разочарования. Сурово и без жалости к себе показан был путь любви к неизбежному трагическому концу — недаром, первые критики сравнивали книгу с «Современной любовью».[15] На ее страницах возникали могучие образы любви, сладострастия, невинности, предательства, ненависти и отчаяния, и в их холодном, безжалостном свете герой и героиня поэмы превращались в пигмеев, затерявшихся среди длинных теней собственной судьбы.
Найджел закрыл книгу, положил в ящик и закрыл его. Когда четверть часа спустя Стивен Протеру вернулся с совещания, Найджел долго на него смотрел, словно не признавая в этом тщедушном человечке создателя такого сурового и страстного произведения искусства.
— Что-нибудь случилось?
— Надо поговорить, — сказал Найджел. — О Поле Протеру.
Слова эти были восприняты не так, как он ожидал. Задумчиво поглядев на Найджела, Стивен улыбнулся рассеянной, невеселой улыбкой.
— Ну что же, это должно было выйти наружу, — сказал он.
— Пол — ваш сын от Миллисент Майлз.
— Нет-нет, вы ошибаетесь.
— Но это зарегистрировано в Сомерсет-Хаусе.
— Знаю… Вот что, давайте сперва перекусим. Я не могу исповедоваться на голодный желудок. — В глазах Стивена мелькнуло лукавство. Он отказался от предложения Найджела пойти в ресторан, объяснив, что такие места вызывают у него клаустрофобию. — Поехали ко мне, я вам сооружу омлет. — И когда Найджел заколебался, добавил: — Я приличный, хоть и немудрящий повар. А если вам не хочется есть хлеб человека, которого вы обвиняете в черном деле, — ухмыльнулся он, — ешьте, черт побери, омлет без хлеба.
Отказаться было нельзя. Стивен Протеру захватил инициативу. В такси, словно для того, чтобы смягчить неловкость, Стивен потешно изображал совещание с коммивояжерами; он не выказывал ни малейшего смущения, не говоря уже о чувстве вины; наоборот, был необычайно оживлен — видимо, испытывал облегчение оттого, что наконец-то может открыть свою тайну и снять с себя гнет.
И тем не менее, когда они оказались в его чистенькой квартирке в Холборне, Найджел не спускал с него глаз. Ему не хотелось быть пойманным врасплох. На свете существуют и другие орудия убийства, кроме бритвы, в том числе яд, как бы нелепо ни выглядел этот любезный хозяин в роли отравителя. Поэтому Найджел пошел следом за ним на кухню.
— Не возражаете? — спросил он. — Люблю смотреть, кто как живет.
Стивен Протеру жил, как видно было с первого взгляда, на редкость организованно. В кухне ни пылинки, множество облегчающих труд приспособлений, все в идеальном порядке и под рукой. Стивен принялся за готовку так увлеченно, что Найджел не мог не выразить восхищения. Разбивая яйца, Стивен сказал через плечо:
