– Роберт был… Я просто не могу найти слов, чтобы описать, как удивительно он ко мне отнесся. Ни одного неверного слова или поступка. Теперь я это ясно вижу. Ласковый, спокойный, все к месту и вовремя. Вы понимаете? И вовсе не его вина, что я… что я стала тем, что есть. Он был со мной почти все время, можно сказать, почти не отходил от меня. Целыми днями, много дней подряд. И ночами тоже – Джанет спала в моей комнате, но я часто просыпалась и вскрикивала: меня преследовали жуткие кошмары, – и Роберт постоянно находился в соседней комнате, чтобы в любой момент прийти и успокоить меня. Джанет была просто пустое место. А мой отец… – Она пожала плечами и скорчила презрительную гримасу.
– Об этом знают только они трое? Лайонел не знает?
– У меня никогда не хватало смелости сказать ему.
– А это значит, что вы влюблены в него. Что ж, я думаю, вы слишком долго подавляли это чувство.
– Подавляла? А, не верю я во все эти фрейдистские выдумки… они уже устарели, – произнесла она прежним своим капризным тоном.
– Вы не совсем правильно меня поняли, – осторожно выбирая слова и глядя вверх, на кудрявые облака, пояснил Найджел. – Знаете, почему вы так несчастны? Не из-за того, что с вами тогда случилось, а потому, что вам это понравилось.
– Нет! Нет! Нет! Нет! – Крик выплескивался у нее изо рта, как кровь из пораненной артерии. Рука, которой она снимала его ладонь, дернулась, и острые ногти впились ему в руку.
– Нет, да, – твердо сказал Найджел. – Господи, да почему же вам не могло это понравиться? В этом нет ничего неестественного. Ничего такого, чего бы нужно было стыдиться. – Голос Найджела звучал настойчиво, но не назойливо. Вот почему у вас вышла совсем другая голова Роберта и фигура, которую вы вырезали из дерева. Вы хотели, чтобы это был Роберт. Но у вас получился Освальд, и это вышло бессознательно, и Роберт оказался отброшенным, просто отброшенным и забытым. Освальд оттолкнул Роберта, и совершенно овладел вашими руками художника, и заставил вас сделать скульптуру по его образу и подобию. Этого не случилось бы, если бы вам вовсе этого не хотелось, если бы вам было страшно об этом вспомнить – о том, что Освальд сделал с вами. Это произошло потому, что части вашей личности, вашей натуры это понравилось, а другая часть страшно переживала и стыдилась происшедшего. Подумайте, моя дорогая. Вспомните, поройтесь в своей памяти. Будьте с собой абсолютно честны. Тогда над вами пел жаворонок. Помните? Не бойтесь этого. Это же призрак, дух вины, который вы все эти годы загоняли как можно глубже в себя. Вся ваша жизнь была отравлена им, разве не так?
– Да, – ответила Мара, помолчав.
Она произнесла эти слова совершенно другим голосом. В первый раз за время их разговора Найджел позволил себе повернуть к ней голову и взглянуть ей в лицо. Из глаз у нее струились слезы, но лицо было спокойным, умиротворенным, почти счастливым, как будто она только что слушала прекрасную музыку.
– Да, – сказала она, – вы правы. Это совершенно верно. Теперь я помню.
– Послушайте, – требовательно проговорил Найджел. – Когда у вас возник этот внутренний конфликт? Кто-нибудь в то время говорил вам, что вы плохая девочка, испорченная или безнравственная? Ваш отец?
– О нет. Он ничего не знал. От него все скрывали до того момента, когда исчез Освальд.
– Вы в этом уверены?
– Совершенно.
– Тогда кто-нибудь другой?
– Может быть, можно об этом больше не говорить? – совсем по-детски взмолилась она.
– Конечно. Только одна эта вещь, моя дорогая, и все…
Секунду-другую Мара шмыгала носом, потом сказала:
– Когда это случилось, я ушла от него. Побежала домой. Там была Джанет. Я не хотела ей рассказывать, но она схватила меня и вытянула из меня все. Я до смерти перепугалась – она так рассердилась, когда я сказала ей, что случилось, и все задавала и задавала мне вопросы. Расспрашивала о самых стыдных подробностях. Это был жуткий допрос. Как-то получилось, что я оказалась сама во всем виновата. Она заставила меня почувствовать себя так, будто я совершила что-то низкое, отвратительное. Думаю, что я бы там же на месте лишилась рассудка, если бы не вошел Роберт. Он остановил ее. Он был ко мне очень добр, ну, как вот вы сейчас… О, послушайте! Жаворонок больше не поет!
– Он сделал свое дело на сегодня. И очень неплохо сыграл свою роль.
– При некоторой помощи мистера Стрейнджуэйза. – Мара улыбнулась ему простой открытой улыбкой, в которой больше не было ничего от виноватого ребенка. – Боже мой, по-моему, со мной происходит потрясающая трансформация – так, кажется, это называется? Берегитесь!
– Да что вы в самом деле, разве мы с вами занимались глубинным психоанализом, моя дорогая! Вы сами к этому пришли. Просто мы с вами выбрали подходящий момент, и у вас хватило храбрости вызвать духов прошлого и не спасовать перед ними.
– Да, – сказала она, снова помолчав, – я люблю Лайонела. Возможно, теперь все будет в порядке. Искупаюсь-ка я. – Она встала в лодке в полный рост и стащила с себя платье. Под ним был купальник. – В конце-то концов, это должно происходить со всеми людьми, по крайней мере со всеми нормально сексуально развитыми девушками.
Она стояла перед ним, клонящееся к вечеру солнце золотило ее белую кожу, и она никогда еще не выглядела такой открытой, свободной от самокопания, такой бесполой. Она прыгнула в воду и поплыла.
– Конечно, – пробормотал Найджел, устало закрыв глаза. – И, может быть, прощай многообещающий скульптор.
Вскоре Мара выбралась на берег. Она попросила Найджела подать ей полотенце и платье. Вытеревшись и натянув на себя платье, девушка прыгнула обратно в лодку. Найджел теперь решил спросить ее, о чем она хотела поговорить с ним наедине.
Она подергала за пуговицу на бархатной подушке, потом, не отрывая от нее глаз, ответила:
– Все это очень трудно, но… – Она глубоко вздохнула. – Вы должны спросить Реннела, с кем он разговаривал в ту ночь внизу, на первом этаже нашего амбарчика.
– В ту ночь, когда был убит Освальд?
Она кивнула.
– Вы сказали, что очень важно знать, не видел ли кто-нибудь… не видел ли кто-нибудь его в Плаш-Мидоу.
Постепенно Найджел вытянул из нее подробности. Она легла в половине двенадцатого ночи, а Реннел остался с полупустой бутылкой виски – он много выпил, но еще держался на ногах. Приблизительно в четверть первого, проснувшись от раскатов грома и шума начинавшегося ливня, она услышала, как внизу, в студии, кто-то разговаривает. Единственное, за что она может поручиться, это что голоса были мужские и один из них принадлежал ее отцу. Они говорили негромко и не сердито. Позже, узнав, что Роберт уходил на прогулку, она решила, что гостем, по-видимому, был Лайонел, а не Роберт Ситон, как она было подумала поначалу. Когда потом она спросила об этом у Лайонела, тот ее догадку не подтвердил. Тогда она спросила отца, но он отшутился, что, скорее всего, разговаривал сам с собой, потому что порядком набрался. Больше она об этом не задумывалась до тех пор, пока не началось следствие, то есть вспомнила об этом только через несколько дней. Голоса затихли минут через пять, и ей показалось, что после этого открылось и сразу закрылось французское окно.
– Они оба вышли на улицу?
– Нет. Реннел не выходил – по крайней мере, мне так кажется. Я потом слышала, как кто-то возится внизу, ворчит и чертыхается, как обычно делает Реннел.
– Но спать он не пошел.
– Нет. – Мара снова нервно дернула за пуговичку. – Я бы вам не стала этого рассказывать, если бы это его ставило под удар. Я хочу сказать, что если гость был Освальд, он безусловно ушел из студии живым.
– Но Финни Блэк видел вашего отца возле французского окна на улице около двух часов ночи.
– Да, но я не слышала, чтобы он выходил. Л я долго еще не спала. Кроме того, с чего бы Реннелу убивать его?
Найджел поднял брови.
– Отомстить за мою честь? – Мара хрипло рассмеялась. – Дорогой мой, вы совсем не знаете его, если можете такое подумать. Не говоря уже о том, что он мог отомстить, просто выдав его полиции.
– Почему же он этого не сделал?
Мара смутилась.
– Все это было так давно. Конечно, тогда Реннел разбушевался. Когда ему сказали. Но…
– Но он недурно использовал это? Бесплатный стол и крыша над головой? Найджел намеренно высказал свою мысль так прямолинейно, даже грубо.
Девушка скорчила гримасу.
– Наверное. Но разве вы не видите? Даже если посмотреть с такой точки зрения, ясно, что теперь, когда вновь объявился Освальд, в интересах Реннела было, чтобы тот оставался жив.
– Грубо говоря, деньги за молчание он мог бы получать теперь от Освальда, а не от Роберта? Если бы Освальд получил назад все имущество и капитал?
– Да. Ну разве не ужасно так говорить о собственном отце, а? Но он совсем не плохой человек, просто слабый и ленивый. И он не гениален. Честно говоря, я не думаю, чтобы он шантажировал Роберта; скорее всего сам Роберт считал, что должен как-то компенсировать ему за брата.
